- У нас не национальная война. Если мы проиграем, наша роль как великой нации, а может быть, и само наше существование придут к концу. Вот почему эту войну нужно вести с невиданной твердостью и жестокостью. Мы не остановимся ни перед чем. Если в наших рядах есть офицеры, которые не станут беспрекословно выполнять приказов из Берлина, они будут уничтожены вместе с их семьями. Когда Берлин передаст кодовое слово "Ошейник", ваш долг командующего будет состоять в обеспечении выполнения этого приказа. - Бургдорф задумчиво посмотрел в окно. - Операция "Ошейник" секретна. На бумаге ее не существует. - Он улыбнулся и сильно ударил тростью по голенищу. - У Кремля и Принц-Альбрехтштрассе есть нечто общее: они полагаются на недостаток воображения у буржуазии. Явление может быть таким огромным, что покажется совершенно невероятным. Неважно, если несколько проницательных умов поверят в это, если многочисленная тупая буржуазия не сможет этого постичь. Когда правда просочится наружу, она тут же будет объявлена ложью и придаст исполнителям романтический ореол гонимой невинности.
Генерал-фельдмаршал уставился на Бургдорфа с таким выражением, словно считал его помешанным или адъютантом Сатаны.
- Если мы проиграем войну, - сказал он надтреснутым голосом, - то будем осуждены исторической правдой со всей ее суровостью.
Бургдорф покачал головой.
- Берлин сможет обернуть дело так ловко, что это превзойдет самое необузданное воображение. Во-первых, мир будет потрясен. Потом возникнут сомнения, и не пройдет десяти лет, как буржуазия откажется принимать очевидные факты. Папа боится и Сталина, и Гитлера, и причины для этого есть. Мы увезем его в Берлин, официально - для защиты.
- После того как немецкие войска займут Ватикан? - с сомнением в голосе спросил генерал-фельдмаршал. - В это никто не поверит.
- Думаете, мы в Берлине такие уж бестолковые? - Бургдорф презрительно рассмеялся. - Немецкие войска займут Ватикан после того, как его атакуют партизаны под еврейско-коммунистическим руководством. Как думаете, для чего мы перебросили в Рим один из батальонов особой бригады Дирлевангера?
- Не заговорят ли они, в конце концов? - задумчиво спросил генерал-фельдмаршал.
- Из батальона никого не останется в живых. Об этом позаботится танковый полк особого назначения.
- Немцы будут стрелять в немцев?
- Танковый полк будет стрелять не в немцев, а в бандитов в итальянских мундирах.
- Мир никогда не оправдает уничтожение католичества, - упорствовал Кессельринг. - Это вызовет бурю негодования.
- Уничтожение уже началось, - ответил Бургдорф. - В Дахау мы казнили тысячу двести священников. Несколько сотен сидят в Плётцензее, ожидая виселицы. Слышали вы, чтобы кто-то протестовал? Я - нет.
- А как же конкордат?
- Не имеет никакого значения. Он - вроде наших обещаний евреям. Если хочешь избежать паники среди ведомого на бойню скота, его нужно сперва успокоить. Двенадцатого июня тридцать третьего года фюрер сказал: "Конкордат меня ничуть не интересует, но он позволит нам спокойно продолжать борьбу против евреев, а потом перейти к другим делам".
- Не могу понять, почему Ватикан пошел на этот конкордат с рейхом, - сказал Кессельринг. - Существовал риск, что конкордат будет использован против него.
- Ватикан был вынужден пойти на этот риск, - раздраженно ответил Бургдорф. - Дабы избежать худших событий, чем смерть двух миллионов евреев.
- В Германии тридцать миллионов католиков, - сказал генерал-фельдмаршал. - И подумайте обо всех католиках в других странах.
- Для рейхсфюрера это пустяк. У нас десять миллионов фанатичных безбожников, которые с радостью перережут горло каждому попавшему им в руки католику, если рейхсфюрер СС отдаст такой приказ.
- Не понимаю, герр Бургдорф, почему Берлин так заинтересован в протесте папы против преследований евреев.
Бургдорф снисходительно улыбнулся.
- По-моему, это совершенно ясно, и, боюсь, в Ватикане начинают чуять неладное. Если папа выразит протест против преследования евреев теперь, когда мы заняли Италию и объявили чрезвычайное положение, он нарушит правила безопасности, и у нас появятся веские основания для охраны его личности, потому что тем самым он открыто выразит враждебное отношение к нам. А когда мы вывезем его из Рима, со всем прочим управимся наверняка.
- Это будет означать войну против четырехсот миллионов верующих католиков. Слишком громадное предприятие.
- Если пренебречь ложным гуманизмом, все может быть сделано удачно. В настоящее время у нас экспериментальная стадия устранения нежелательных элементов; и это будет акция, которая получит полное одобрение маршала Сталина. Кто знает, может, Берлин и Москва через эту акцию найдут друг друга? И Берлин, и Москва понимают, что мы не можем достичь своей цели, не выкорчевав христианство с корнем.
- Когда это произойдет, - воскликнул в отчаянии Кессельринг, - весь мир поднимется в протесте!
Бургдорф покачал головой.
- Цифра слишком велика, чтобы потрясти кого-то по-настоящему. Простой человек не способен представить ее себе. В Киеве мы за два дня расстреляли тридцать четыре тысячи евреев и цыган. Во многих городах население насчитывает меньше. В Польше мы ежедневно казним от четырех до шести тысяч человек. В Аушвитце ликвидировали шестьсот тысяч. Начиная с сорокового года мы уничтожили два миллиона евреев. Будь у нас время, мы уничтожили бы шесть, десять, двадцать миллионов. Мир давно уже слышал об этих ужасающих цифрах. Для среднего человека журналисты, которые об этом писали, - лжецы. Но если б мы казнили восемьсот детей, а не сто тридцать пять тысяч, мир поднял бы вопль, потому что восемьсот - число, которое люди способны себе представить. - Бургдорф застегнул перчатки и щегольски надел фуражку набекрень. - Герр фельдмаршал, - продолжал он, - если совесть мешает вам хранить клятву верности, напишите рапорт, и вас тут же сместят с должности командующего. - Поглядел прямо в лицо Кессельрингу. - Но, уверен, о последствиях говорить вам не нужно. Солдат должен не думать о причинах приказов, которые получает, а лишь исполнять их. В том числе и те, которые вызывают у него отвращение! Для нас важно только то, что приказывает фюрер. Его воля - наша воля. Его вера в победу - наша вера в победу.
Бургдорф приподнял трость в отрывистом салюте и вышел.
Кессельринг стоял посреди комнаты, глядя вслед элегантному генералу.
IX
Порта натянул лук. Длинная стрела слетела с тетивы, вонзилась в шею и пробила ее насквозь. Высокий, тощий американский капитан пошатнулся, упал ничком, и стрела сломалась.
Порта был горд.
- Они сделают меня почетным вождем. Если так будет продолжаться и дальше, я приму имя "Красное Пламя".
В последующие два дня он сделал восемь подобных попаданий. Американцы окликали нас со своих позиций и спрашивали, кто наш лучник. У них дезертировал один негр, хорошо стрелявший из лука, и они думали, что это он. Сулили нам Бог весть что, если мы его выдадим.
- У нас тут нет черномазых, - крикнул в ответ Хайде. - И треклятых жидов тоже.
Потом мы помахали белой тряпкой, надетой на штык, и Порта влез на бруствер траншеи.
- Уберите своих офицеров, - крикнул Хайде. - Красное Пламя стреляет только по ним.
Порта помахал над головой своим желтым цилиндром. Его рыжие волосы горели на солнце.
- Привет бледнолицым! - крикнул он.
Американцы принялись ликующе подбрасывать в воздух каски. На их бруствер влез громадный сержант в трепещущем на ветру мундире.
- Я Седой Медведь с Аляски. Сколько лет прослужил, Красное Пламя?
- Восемь.
- Ребенок еще. Я - двадцать четыре года. Я убил твоего паршивого отца под Верденом.
- Лжешь, грязный янки, - заорал Порта. - Мой отец третий год сидит в Моабитской тюрьме, камера номер восемьсот сорок. Заключенный категории А, один из самых опасных.
Сержант надел поверх каски фуражку.
- Жалкий фриц, ты присвоил себе индейское имя. Я представляю здесь свое племя. Сбей стрелой эту фуражку с моей каски, и мы поклонимся тебе. Здесь нас трое индейцев. Если промахнешься, мы схватим тебя сегодня ночью и отрежем тебе кое-что.
Порта вытащил стрелу из колчана на спине, натянул тетиву и стал тщательно целиться.
- Не пытайся, - посоветовал Старик. - Если убьешь его, они отомстят.
- Пусть Пресвятая Дева направит твою руку, - пробормотал, крестясь, падре Эмануэль.
На фуражку американца были наведены сотни полевых биноклей. Наступила мертвая тишина. Потом стрела засвистела и, пронзив фуражку, сбила ее. По обе стороны поднялся гром восторженных аплодисментов. В воздух полетели винтовки и каски. Мы пронесли Порту на руках вдоль бруствера. Американский сержант поднял руки в знак почтения победителю, и тут появился Одноглазый.
- Что это такое, черт побери? Вас что, бешеные обезьяны покусали? Вы заслуживаете военно-полевого суда!
Война продолжалась.