Альфереса задело оскорбление, но он увидел хлыст в руках супруги. Схватив со стола тарелку, он швырнул ее в голову доньи Консоласьон; та, привыкшая к подобным схваткам, быстро увернулась, и тарелка, ударившись об стену, разлетелась на куски. Чашку и соусник постигла та же участь.
- Трус, - визжала она, - боишься подойти ближе! - И, чтобы еще больше разозлить его, плюнула ему в лицо.
Альферес обезумел от ярости и, взревев, подскочил к ней, но она с поразительной ловкостью ударила его хлыстом по лицу, со всех ног кинулась в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Мыча от гнева и боли, он устремился за ней, но наткнулся на запертую дверь и разразился бранью.
- Будь проклято все твое потомство, свинья! Открой мне, открой, не то я размозжу тебе голову! - рычал он, колотя в дверь руками и ногами.
Супруга не отвечала, слышался лишь грохот передвигаемых стульев и сундуков, возвещавший о том, что она, должно быть, строила баррикаду из мебели. Дом содрогался от ударов и проклятий альфереса.
- Попробуй войти, попробуй, - донесся ее голос. - Только сунься, я застрелю тебя.
Постепенно пыл альфереса остывал; он уже только бегал по комнате, как зверь в клетке.
- Выйди на улицу и остуди голову, - продолжала издеваться над ним женщина, видимо, завершив подготовку к обороне.
- Будь уверена, как доберусь до тебя, сам бог тебе не поможет, старая свинья!
- Ну-ну! Болтай, что хочешь… Не дал мне пойти к мессе! Ты не дал мне исполнить мой христианский долг! - ответила супруга с таким сарказмом, на какой только она была способна.
Альферес надел шляпу, привел в порядок одежду и, стуча каблуками, вышел из комнаты, но тут же снял обувь и, бесшумно ступая, вернулся. Слуги, привыкшие к таким стычкам, обычно относились к ним с полным равнодушием, но это новшество с ботинками привлекло их внимание, и они лукаво перемигнулись. Альферес тихо опустился на стул у заветной двери и терпеливо прождал более получаса.
- Ты в самом деле ушел или все еще здесь, старый козел? - время от времени спрашивал голос изнутри, разнообразя эпитеты и повышая тон. Наконец она снова начала передвигать мебель. Он услышал шум и ухмыльнулся.
- Эй, денщик, хозяин ушел? - крикнула донья Консоласьон.
По знаку альфереса денщик ответил:
- Да, сеньора, он ушел.
Она ликующе захохотала и отодвинула засов. Муж медленно приподнялся, дверь приоткрылась…
Крик, шумное падение тела, проклятья, вопли, ругательства, удары, - кто может знать, что произошло в этой темной спальне?
Войдя в кухню, денщик многозначительно посмотрел на повара, который заметил ему:
- Достанется тебе за это.
- Мне? Всему городу достанется, это да! А я что? Она ведь только спросила, ушел ли он, а не спросила, вернулся ли обратно!
XL. Право и сила
Десять часов вечера. Последние петарды лениво взмывают в темное небо, где все еще светятся, подобно каким-то неведомым звездам, бумажные шары, надутые дымом и теплым воздухом. Некоторые из них, снабженные запалом, взрываются, угрожая поджечь дома, и поэтому на крышах стоят люди, вооружившиеся длинными шестами с мокрыми тряпками на концах и ведрами с водой. Темные силуэты смутно вырисовываются на фоне ночного неба, словно призраки, которые явились из межзвездного пространства наблюдать за тем, как веселятся люди. Множество фейерверков самых диковинных форм - колеса, замки, быки, буйволы - было зажжено в этот вечер; по красоте и величию зрелище превзошло все, что видели когда-либо жители Сан-Диего.
Теперь толпы народа устремились к площади, чтобы посмотреть последнее театральное представление. Тут и там вспыхивают бенгальские огни, освещая кучки веселых людей; мальчишки при свете факелов ищут в траве неразорвавшиеся петарды и прочие трофеи, которые еще могут пригодиться. Но вот прозвучала музыка, и все поспешили к театральному помосту.
Огромная сцена ярко освещена. Многочисленные фонарики обвивают столбы, свисают с потолка, усеивают пол. За освещением присматривает альгуасил, и, когда он выходит вперед, чтобы поправить огоньки, толпа начинает свистеть и кричать: "Вот он! Вот он!"
Перед сценой оркестранты настраивают инструменты что-то наигрывают. Рядом с оркестром открытая ложа, у которой писал корреспондент в своем письме: сановные особы, испанцы и приезжие богачи сидят на расставленных в ряд стульях. Простой народ, люди без титулов и чинов заполняют пространство позади них. Некоторые принесли с собой скамейки не для того, чтобы сидеть, а чтобы взобраться на них. Это вызывает протесты тех, у кого нет скамеек, и нарушителей стаскивают вниз, однако они тут же снова оказываются на скамейках как ни в чем не бывало.
Нескончаемая суета, восторженные крики, взрывы смеха, шелест серпантина, шипение петард - все сливается в общем шуме. Вот подломилась ножка у одной из скамеек, и те, кто стоял на ней, свалились на землю под хохот толпы. Эти зрители пришли издалека, чтобы посмотреть спектакль, а теперь сами оказались вдруг в центре внимания. Тут ссорятся и спорят из-за мест, там слышится звон разбитого стекла - это Анденг, которая разносит прохладительные и спиртные напитки, бережно поддерживая обеими руками поднос, наткнулась на своего возлюбленного, и он попытался воспользоваться случаем…
Лейтенант-майор дон Филипо - высший представитель власти в театре, ибо префект предпочитает игру в карты. Дон Филипо беседует со стариком Тасио.
- Что я могу поделать? Алькальд не пожелал принять моей отставки. Он спросил меня: "Разве у вас не хватает власти для выполнения ваших обязанностей?"
- Что же вы ему ответили?
- "Сеньор алькальд, - ответил я, - как ни мала власть лейтенант-майора, она, подобно всякой иной власти, дается свыше. Король получает власть от народа, а народ - от бога. Да, именно ее мне не хватает, сеньор алькальд". Но он и слушать не захотел, сказав, что можно побеседовать об этом после празднества.
- Да поможет вам бог, - сказал старик, собираясь уйти.
- Вы не хотите посмотреть представление?
- Благодарю вас, не хочу. У меня у самого голова полна всякого вздора, - ответил мудрый старец, саркастически усмехнувшись. - Но позвольте спросить вас - не случалось ли вам задумываться над характером нашего народа? Мы народ мирный, но любим воинственные представления и кровавые бои; мы демократичны, но обожаем императоров, королей и принцев; мы не религиозны, но разоряемся на пышные церковные празднества. Наши женщины, мягкие по натуре, приходят в неистовый восторг, когда видят, как принцесса потрясает копьем. Знаете, с чем это связано? Вот с чем…
Приход Марии-Клары и ее друзей положил конец разговору. Дон Филипо встретил их и провел на отведенные для них места. Вскоре явился отец Сальви с еще одним францисканцем и несколькими испанцами. За монахами следовало несколько горожан, вменивших себе в обязанность повсюду сопровождать святых отцов.
- Да вознаградит их господь и в жизни иной, - пробормотал старик Тасио, уходя прочь.
Спектакль начался выступлением Чананай и Марианито в сценке "Криспино и кума". Все, затаив дыхание, смотрели и слушали, один отец Сальви, казалось, пришел сюда только для того, чтобы глядеть на Марию-Клару. Печаль сообщила ее прелестному облику красоту, столь возвышенную и неземную, что легко было понять, почему на нее смотрят с восхищением. Но глаза францисканца, ввалившиеся и воспаленные, не выражали восхищения. В его мрачном взгляде читалось безнадежное отчаяние, - такими глазами, должно быть, Каин издали взирал на рай, прелести которого ему рисовала его мать!
Первая пьеса уже закончилась, когда вошел Ибарра. Его появление вызвало ропот в зале. Внимание зрителей сосредоточилось на нем и на священнике. Но молодой человек, казалось, ничего не замечал, он спокойно поздоровался с Марией-Кларой и ее подругами и сел подле них.
Одна только Синанг заговорила с ним.
- Вы видели фейерверк? - спросила она.
- Нет, дружок, мне пришлось уехать с генерал-губернатором.
- Ох, какая жалость! С нами был падре, и он рассказывал нам истории об осужденных на муки грешниках. Вообразите! Пугать нас, чтобы мы не могли веселиться! Нет, вы только вообразите!
Священник встал и подошел к дону Филипо, с которым у него, видимо, завязался бурный спор. Первый говорил возбужденно, второй - спокойно, вполголоса.
- Весьма сожалею, но я не могу уступить вашему преподобию, - говорил дон Филипо. - Сеньор Ибарра - один из наших самых видных жертвователей, и он имеет право быть здесь, если только не нарушает порядка.
- Но разве смущать своим присутствием добрых христиан - это не нарушение порядка? Все равно что пустить волка в овчарню! Вы ответите за это перед богом и властями!
- Я всегда отвечаю за действия, которые совершаю по собственной воле, падре, - ответил дон Филипо, слегка поклонившись. - Но моя весьма ограниченная власть не дает мне права вмешиваться в дела религии. Те, кто хочет избежать общения с сеньором Ибаррой, не должны к нему обращаться: он никому не навязывается.
- Но опасность этим не устраняется, а тот, кто ищет опасности, погибает.
- Я не вижу никакой опасности, падре. Алькальд и генерал-губернатор, мои начальники, беседовали с ним весь день, и не мое дело поучать их.
- Если вы не выведете отсюда его, уйдем мы.
- Очень сожалею, но я никого не могу выводить.
- Священник тотчас же раскаялся в своей угрозе, но отступать было поздно, поэтому он кивнул своему спутнику, который с сожалением покинул свое место, и оба удалились. Некоторые последовали их примеру, бросая на Ибарру взгляды, полные ненависти.