- Ну уж и работа! Небось сами вы не прочь всех исповедовать! Мы вот из кожи вон лезем, стараемся разузнать, что поделывают мужья и жены, наши соседи! А священник сидит-посиживает, и люди ему сами все выкладывают; бывает, он даже задремлет да сквозь сон благословит раза два-три - вот мы и опять божьи дети! Хотела бы я быть священником хоть один вечерок во время великого поста!
- А это… а проповедь? Тут уж мне не говорите, что это не работа. Видели, как вспотел сегодня утром большой священник? - возразил крестьянин, чувствовавший, что ему не отбиться.
- Проповедь? Проповедовать - это, по-вашему, работа? Да в своем ли вы уме? Хотела бы я так болтать полдня с кафедры, бранить всех и поносить, заведомо зная, что никто мне не осмелится ответить, да еще деньги дадут за это! Хотела бы я стать священником, пусть только на одно утро, да чтобы к обедне пришли мои должники! Вон взгляните на отца Дамасо, как он раздобрел от своей ругани да от колотушек, которыми нас угощает!
В самом деле, к столу, грузно переваливаясь, приближался отец Дамасо, ухмыляясь так злобно, что Ибарра, увидев его, запнулся на полуслове.
Отца Дамасо все приветствовали радостно, хотя и с некоторым удивлением, все, кроме Ибарры. Пиршество уже близилось к концу, шампанское пенилось в бокалах.
Усмешка отца Дамасо превратилась в гримасу, когда он увидел Марию-Клару, сидевшую справа от Крисостомо. Священник опустился на стул рядом с алькальдом и первый нарушил тревожную тишину.
- Вы о чем-то говорили, сеньоры? - спросил он. - Продолжайте, пожалуйста!
- Мы провозглашали тосты, - ответил алькальд. - Сеньор де Ибарра предлагал поднять бокал за тех, кто помог ему осуществить его филантропическую затею, и говорил об архитектуре, когда ваше преподобие…
- Я ничего не смыслю в архитектуре, - прервал его отец Дамасо, - но смеюсь над архитекторами и теми глупцами, которые прибегают к их помощи. Я сам набросал план этой церкви, и построена она прекрасно; так сказал ювелир-англичанин, который останавливался как-то на день в монастыре. Чтобы набросать план, надо только голову иметь на плечах!
- Однако, - возразил алькальд, видя, что Ибарра молчит, - для строительства некоторых зданий, как, например, школы, нам нужен архитектор, знаток…
- Долой всех знатоков! - насмешливо воскликнул отец Дамасо. - Тому нужен знаток, кто сам щенок! Надо быть тупей туземцев, которые сами ставят свои дома, чтобы не знать, как смастерить четыре стены и накрыть их сверху крышей, - вот вам и вся школа!
Все взглянули на Ибарру, но тот, хоть и побледнел, продолжал беседовать с Марией-Кларой.
- Но посудите, ваше преподобие…
- Посмотрите-ка, - продолжал францисканец, перебивая алькальда, - посмотрите, как один наш мирянин, дурак из дураков, построил отличную, красивую и дешевую больницу. Он просто заставлял работать как следует и платил не больше восьми куарто в день, даже туземцам из других селений. Он знал, как с ними обращаться, не то что разные идиоты и метисы, которые только портят туземцев, платя им по три-четыре реала.
- Вы говорите, ваше преподобие, что он платил только восемь куарто? Поразительно! - сказал алькальд, чтобы перевести разговор на другую тему.
- Да, сеньор, и так должен делать каждый, кто считает себя добрым испанцем. Беда в том, что едва только открыли Суэцкий канал, как в наших краях началась порча нравов. Раньше, когда надо было огибать Мыс, сюда не приезжало столько всяких шалопаев и наши жители не ездили за море, не губили свою душу.
- Что вы, отец Дамасо…
- Вы же знаете, что такое туземец; едва он научится чему-нибудь - он уже доктор. Все эти сопляки, которые едут в Европу…
- Но послушайте, ваше преподобие, - прервал его алькальд которого начал беспокоить такой воинственный тон.
…Всех их ждет конец, какого они заслуживают, - продолжал монах. - Десница божья простерта над ними; надо быть слепцом, чтобы не видеть этого. Уже в сей жизни получают по заслугам отцы подобных змеенышей… помирают в тюрьмах! Хе-хе! Вроде им больше негде…
Он не закончил фразу. Ибарра, мертвенно-бледный, не спускал с него глаз; услышав намек, задевавший его отца, он поднялся и наотмашь ударил своей сильной рукой священника по голове. Тот, оглушенный, упал навзничь.
Все застыли от ужаса и неожиданности, никто не осмеливался вмешаться.
- Не подходите! - вскричал юноша громовым голосом и протянул руку к острому ножу, придавив ногой грудь монаха, который постепенно приходил в чувство. - Кто дорожит жизнью, не приближайтесь!
Ибарра был вне себя, он весь дрожал, глаза его округлились от гнева. Отец Дамасо, сделав усилие, приподнялся, но юноша, схватив монаха за шею, стал трясти его до тех пор, пока тот не упал на колени и не уткнулся лбом в землю.
- Сеньор де Ибарра! Сеньор де Ибарра! - забормотал кто-то из гостей.
Но никто не отваживался подойти, даже альферес, видя, как сверкает нож, и опасаясь силы и ярости молодого человека. Все были словно парализованы.
- Все вы тут, все вы молчали! Теперь пробил мой час! Я не хотел этого. Бог меня направил, бог сему судья!
Юноша учащенно дышал, но его железная рука продолжала сжимать шею францисканца, который напрасно старался вырваться.
- Сердце мое бьется спокойно, рука моя тверда, - продолжал он, оглянувшись вокруг. - Скажите, ест ли среди вас человек, который бы не любил своего отца, кому была бы ненавистна память о нем, кто родился бы под тяжким бременем позора и презрения?.. Видишь? Слышишь это молчание? Слуга милосердного бога, на языке у тебя святость и благочестие, а в сердце - скверна; тебе не дано знать, что такое отец… Ты бы хоть вспомнил о своем! Видишь! В этой толпе, которую ты презираешь, нет никого, похожего на тебя! Тебе вынесен приговор!
Окружающие подумали, что Ибарра замыслил убийство, и подались вперед.
- Назад! - снова закричал он угрожающим тоном. - А! Вы боитесь, что я запятнаю руки нечистой кровью? Разве я не сказал вам, что мое сердце бьется спокойно? Отойдите от нас! Слушайте меня, вы, священники, - судьи, возомнившие себя людьми особого рода и присвоившие себе особые права! Мой отец был честным человеком; спросите об этом народ, чтящий его память. Мой отец был добрым гражданином: он принес себя в жертву ради меня и ради блага своей страны. Его дом всегда был открыт, а стол всегда был к услугам иноземца или изгнанника, приходившего к нему в беде! Он был добрым христианином: он всегда делал добро и никогда не притеснял слабого, не угнетал бедного… Отец открывал этому человеку двери своего дома, сажал его за стол и называл другом. Чем же он отплатил отцу? Порочил его, преследовал, вооружил против него невежественных людей, используя свой сан священника; осквернил его могилу, надругался над его памятью и продолжал преследовать даже за порогом смерти. И, не довольствуясь этим, он преследует теперь сына! Я уходил с его дороги, избегал его… Вы слышали сегодня утром, какую ересь он нес с амвона, натравляя на меня фанатиков, и я смолчал. Теперь он пришел сюда, чтобы затеять со мной ссору. Я терпеливо сносил все, вы дивились этому сами; но он снова оскорбил память, самую священную для всех сыновей… Все вы, стоящие здесь, священники, судьи, приходилось ли вам видеть, как старик отец трудится для вас не покладая рук, отсылает вас от себя ради вашего блага и, одинокий, больной, умирает от тоски в темнице, мечтая обнять вас, призывая вас, своего сына, который бы его утешил, в то время как вы находитесь за границей?.. И вот вы слышите потом, как позорят его имя, а когда хотите помолиться на его могиле, находите ее разоренной? Вам не пришлось этого пережить? Вы молчите, значит, вы осуждаете этого человека!
Он занес нож, но тут с быстротой молнии между ними встала девушка и своими нежными руками отвела руку мстителя; это была Мария-Клара.
Ибарра остановил на ней взор, в котором, казалось, сквозило безумие. Судорожно сжатые пальцы ослабели и выпустили нож; францисканец снова бессильно опустился наземь. Закрыв лицо руками, юноша бросился в толпу и побежал прочь.
XXXV. Пересуды
Слухи о происшествии мгновенно разнеслись по городку. Сначала никто не хотел им верить, но факты подтвердились, и все принялись громогласно обмениваться мнениями.
Каждый высказывался сообразно со своими взглядами и настроениями.
- Отец Дамасо отдал богу душу! - говорили некоторые. - Когда его подняли, все лицо у него было в крови, и дышать он уже не дышал.
- Царство ему небесное, но он всего лишь уплатил свой долг! - воскликнул какой-то юноша. - Только подумать, что он вытворял сегодня утром в монастыре, - слов не подберешь.
- А что же он делал? Опять бил викария?
- Ну-ка, расскажи, что он там делал?!
- Вы видели, как этим утром один метис вышел через ризницу во время проповеди?
- Да, конечно, отец Дамасо тоже его заметил.
- Вот именно, а после проповеди падре велел позвать метиса и спросил, почему он ушел. "Я не понимаю по-тагальски", - ответил тот. "А почему ты безобразничал, называя тагальский греческим?" - закричал отец Дамасо и ударил его по щеке. Юноша ответил тем же; оба орудовали кулаками, пока их не разняли.
- Если бы со мной такое случилось… - пробормотал сквозь зубы один студент.