И повернулась к Сэмюэлю, надеясь прочесть в его глазах насмешку над всей этой несусветицей, но взгляд его был ледяным.
– Ничего я такого не говорила, – повторила она. И честно, по-мозесовски, добавила: – Почти.
Сэмюэль замер, как оглушенный боксер, на которого сыплются удары. Наконец проговорил:
– Бернис, Той, наверное, уже свободен.
Бернис поникла от огорчения.
– Не обижайся на Уиллади, – сказала она Сэмюэлю. И Уиллади: – Знаю, это ты сгоряча пригрозила стащить меня со сцены за волосы.
– Ступай к мужу, – велел ей Сэмюэль. – Если что, звони домой.
Бернис покорно кивнула и двинулась к больничному входу. Сэмюэль открыл перед Уиллади дверцу машины.
– Ничего я такого не говорила, – повторила она, усаживаясь в кресло.
Сэмюэль перебил ее:
– Уиллади… не надо.
По дороге домой Уиллади пыталась объяснить, что на самом деле произошло. Да, был у них разговор с Бернис. Да, она велела оставить Сэмюэля в покое. Да, сказала, что они будут у всех на виду. Упомянула о музыке, о том, что богослужения важны для его счастья. А остальное, что нагородила Бернис, – полная ерунда.
– Что – остальное? – переспросил Сэмюэль. – Ты и так повторила ее слова и все признала правдой.
– Нет, не все! – Уиллади стала загибать пальцы. – Я не говорила, что пастора из тебя не вышло. Не говорила, что она сбивает с пути грешников. Не говорила, что кто-то, кроме меня, сомневается в ее вере! Из каждой моей фразы она выдергивает одно-два слова, остальное перевирает.
– Не так уж и перевирает. А что до ее обращения к Богу…
– Да не обратилась она к Богу.
– Ты не имеешь права так говорить.
Уиллади закатила глаза, досадливо вздохнула.
– Верно, я и забыла. Никто не знает ее души, только ты и Бог.
Сэмюэль укоризненно покачал головой:
– Не узнаю тебя, Уиллади. Тебя будто подменили.
Уиллади изумленно уставилась на него:
– Она все-таки своего добилась.
– Чего добилась?
– Чего много лет добивалась, с того дня, как ты ей признался, что любишь меня. Ей все-таки удалось нас поссорить.
– То, что нас поссорило, началось давно. – Сэмюэль говорил ровным голосом, но слова ранили до глубины души. – И Бернис тут, думаю, ни при чем. Просто раньше я знал – точно знал, был уверен, – что ты всегда на моей стороне, а теперь сомневаюсь. Хотел бы верить, да не верится уже.
У Уиллади пересохло во рту. Она предчувствовала, что этого разговора не избежать. Рано или поздно. Знала, что он состоится, и подозревала, куда может завести.
– Я всегда на твоей стороне, – твердо сказала она.
– Не чувствовал я этого, – ответил он с горечью, – тогда, за ужином, когда открылась правда про Нобла с Тоем. Ни от кого я в тот вечер не чувствовал поддержки.
– Я уже извинилась. Я была не права. Прости меня! – Уиллади срывалась на крик.
Сэмюэль продолжал говорить, будто не слыша. Все, о чем он так долго молчал, рвалось наружу.
– А я, осел безмозглый, не видел, что все в доме сговорились от меня скрывать. Понимаешь, каким дураком вы меня выставили?
– Я же сказала, мне очень стыдно.
Не то слово стыдно – ей было страшно.
– И чему ты научила детей своим примером? "Если папашка против, делайте втихаря"? (Никогда Сэмюэль не называл себя "папашкой".) "Если правда причиняет боль, кому она нужна"?
– Прости меня, прости, – твердила Уиллади сквозь слезы.
Сэмюэль свернул на подъездную дорожку к дому. На скотном дворе дети протягивали Леди сквозь ограду какое-то лакомство. Сэмюэль посидел за рулем, посмотрел на детей, взглянул на вывеску над лавкой Каллы: "МОЗЕС".
– Мне всегда нравилась присказка "Мозес не врет", – сказал он. – А теперь, честно признаюсь, Уиллади, слышать ее не могу. Потому что истинный смысл таков: Мозес не врет, но и всей правды не скажет.
Глава 33
Они никогда не ссорились, даже ни разу не спорили по-настоящему. Со дня знакомства они наслаждались друг другом – жили без правил, без запретов, ожидая друг от друга только лучшего и отказываясь верить плохому. Уиллади смотрела на другие семьи, несчастные и даже счастливые, и ей было бесконечно жаль всех этих людей, ведь они не представляют – им просто неоткуда знать, – сколько радости может приносить любовь.
Теперь от прежней радости не осталось и следа, и неизвестно, удастся ли ее вернуть.
Сэмюэль, не заходя в дом, отправился в сарай чинить старый трактор Джона. Уиллади на скорую руку приготовила ужин, созвала всех к столу, а сама зашла в "Открыт Всегда" и захлопнула дверь, чтобы никто не видел, каково ей сейчас.
Калла, даже не видя лица дочери, догадалась: что-то не так. Ночью она лежала без сна, думая и мучаясь. Когда стало совсем невмоготу, поднялась с постели и второй раз в жизни зашла в бар. Уиллади, стоя у раковины, мыла бокалы, все посетители уже разошлись.
– Не понимаю, зачем делать культ из работы, – вздохнула Калла. – Это же глупость, не закрываться, когда ни души.
Уиллади отвечала:
– Той однажды закрыл бар пораньше – и видишь, чем кончилось.
Калла засмеялась, хоть тут и не до смеха.
– Расскажешь мне, что происходит? – спросила она.
– Ложь и обман, мама, – устало выдохнула Уиллади. – Ложь и обман.
– Бернис, – догадалась Калла. – Что же она натворила?
– Да много чего, – сказала Уиллади. – Но я не про ее ложь и обман.
Узнав, в чем дело, Калла сказала:
– Если считаешь, что ошиблась, – исправь, и дело с концом.
– А вдруг Сэмюэль не даст?
– Бог с тобой, Уиллади. Как это – не даст исправить? Только не повторяй мою ошибку с отцом – не упусти время. А что до Бернис, ты же умнее. Перехитри ее.
Уиллади поставила в сушилку последний стакан, сполоснула мыльную раковину.
– Может, я и умнее, зато она высыпается. Ее мысль впереди моей бежит.
Калла взяла влажную тряпку, вытерла стойку. Она ощутила внезапный прилив сил.
– Знаешь что, – начала она, – что бы Бернис ни натворила, ей не под силу с тобой тягаться. Да и самое время проучить эту телку.
– Не знаю я, как ее проучить, – простонала Уиллади.
А Калла сказала:
– Ну а я знаю.
Уиллади закрыла бар точно по расписанию, приготовила завтрак, проводила детей в школу.
Приняла ванну и отправилась на поиски мужа. Сэмюэля она нашла за сеновалом – рубил бузину вокруг дереводробилки.
– Спасибо тебе за вчерашние слова, – с ходу начала Уиллади.
Сэмюэль воткнул в землю топор. Он не улыбнулся, зато хотя бы слушал.
– Ты был прав, – продолжала Уиллади. – Не в том, что поверил Бернис, – не в ней дело. А в том, как я ошибалась. И печальней всего, что я бы так ничего и не поняла, если бы ты не указал на ошибки.
Уиллади стояла чуть поодаль от Сэмюэля, не смея верить удаче, не решаясь приблизиться, протянуть руку. Вдруг он отпрянет и между ними вырастет глухая стена?
– Это правда по-мозесовки? – спросил Сэмюэль спустя вечность. – Или просто правда? Я не стану выслушивать то, что потом обернется против меня.
– Просто правда, – сказала Уиллади. – Иной правды ты теперь от меня не услышишь. – И добавила: – Не всегда приятно, но придется терпеть.
Сэмюэль кивнул.
– И знай, Сэмюэль Лейк, – горячо продолжала Уиллади, – я всегда на твоей стороне. Может быть, ты мне сейчас не веришь; может быть, мои поступки говорили о другом. Скажем, когда я подавала детям плохой пример, учила их, что можно что-то делать у тебя за спиной. Но я не задумывалась тогда, правильно или неправильно поступаю. Я делала то, что считала нужным. Поговорю с детьми, объясню им, как непорядочно себя вела, как жестоки мы были. И скажу им, что отныне мы будем поступать по-другому.
Сэмюэль снова кивнул.
И сказал:
– Я по-прежнему хочу чтобы Бернис пела на богослужениях. Ты не против? Чтобы она пела?
– Ты же не против, чтобы я работала в "Открыт Всегда".
Сэмюэль не смог сдержать улыбки:
– Ты правда грозилась стащить ее со сцены за волосы?
Уиллади, запрокинув голову, расхохоталась.
– Да, грозилась оттаскать ее за волосы. Но сцена тут ни при чем.
Для Сэмюэля приготовили ужин-сюрприз, дети помогали. Никому из них в жизни не приходилось стряпать ничего сложнее гренков, но Уиллади посвятила их в тайны мастерства – научила печь мясной рулет и делать картофельное пюре. А заодно не забыла о своем обещании Сэмюэлю.
Пока она объясняла разницу между "правдой по-мозесовски" и "просто правдой" и говорила, что правду лучше не утаивать и отвечать за последствия, младших детей замучила совесть.
– Мы разбили ему сердце, – вздохнул Бэнвилл.
– Да, – кивнула Уиллади, – но разбитое сердце можно вылечить. – И рассказала о том, как попросила у папы прощения и ей стало легче.
В спальне произошло и кое-что еще, отчего полегчало и Уиллади, и Сэмюэлю, но детям о таком не расскажешь.
Сван предложила:
– Может, сделать для него плакат "Прости, мы исправимся"?
В летней библейской школе ее научили делать краски из кукурузного крахмала, воды и пищевых красителей, а у бабушки Каллы можно попросить большой лист белой бумаги, в которую она заворачивает покупателям мясо.
Блэйд вызвался помочь с плакатом, но сначала решил собрать для Сэмюэля букет. В это время года на грядке остались одни хризантемы, но цветы есть цветы. Он прекрасно помнил, как порадовали цветы дядю Тоя, а что хорошо для дяди, придется и папе по душе.
Нобл не считал, что должен в чем-то виниться.
– Мне стыдно за все эти тайные делишки, – признался он. – Но что еще мне оставалось?