Он вспомнил, кроме этого, другой образ, виденный им недавно в Петергофе, лучезарный образ величественной, гениальной женщины, в руках которой находились судьбы России и милостивая улыбка которой была, быть может, для него преддверием почестей, славы, кипучей деятельности на пользу дорогого отечества, возвышения к ступеням трона великой монархини.
В нем проснулось честолюбивое чувство.
Петергофский образ заслонил собой образ московский.
"На погибель себе и ей идешь!" - снова прозвучали в ушах слова его вещего сна.
Он сидел раздетый на кровати в маленькой петербургской квартирке на Морской улице. Он жил в ней вместе со своим приятелем, Евгением Ивановичем Костогоровым, и даже их кровати стояли рядом.
Он познакомился с Костогоровым вскоре после приезда из Москвы, и через месяц–два они стали друзьями и даже из экономии поселились на одной квартире.
"Попрошу Костогорова… - думал Григорий Александрович, смотря на спавшего крепким сном Евгения Ивановича. - Писать неудобно, не ехать совсем и заставить ее понапрасну ждать еще неудобнее; пусть он съездит и деликатно, нежно, - он это умеет, - объяснит ей все горькие последствия мгновенного счастья…"
Спавший Евгений Иванович Костогоров был в своем роде человек примечательный.
Круглый сирота и уроженец Петербургской губернии, он потерял своих родителей, которых Он был единственным сыном, в раннем детстве, воспитывался в Петербурге у своего троюродного дяди, который умер лет за пять до времени нашего рассказа, и Евгений Иванович остался совершенно одиноким.
Всегда ровный характером, мягкий, обходительный, готовый на услугу, он был кумиром солдат и любимцем товарищей. Была, впрочем, одна странная черта в его характере. Несмотря на обходительность и услужливость, он умел держать не только товарищей, но и начальство в почтительном отдалении, внушая им чувство уважения, препятствовавшее сближению, и в особенности тем отношениям, которые известны под метким прозвищем амикошонства .
Сам он тоже держал себя в стороне от всех, но эта наклонность к уединению, эти старания избегать шумных компаний объяснялись добродушно знавшими его людьми созерцательностью его характера, его набожностью, действительно сильно развитою, и нисколько не оскорбляли товарищей, по–прежнему относящихся к нему со смешанным чувством любви и уважения.
С Григорием Александровичем свело Костогорова именно это чувство набожности. Только что готовившийся поступить в монахи, уйти от мира и его соблазнов, попавший в полк чуть ли не прямо из монастырской кельи, Потемкин, конечно, представлял из себя находку для Евгения Ивановича. Они очень скоро сделались приятелями, а затем и друзьями.
Этому способствовало и еще одно драгоценное свойство в характере Потемкина: он не любил, как он выражался, рыться в чужой душе, он предоставлял человеку высказаться самому, но никогда не расспрашивал.
Люди же с характером, как у Костогорова, страстно желают высказаться, но высказаться по своей воле, так как малейшее поползновение узнать что‑нибудь от них пугает их, и они уходят в самих себя, как улитка в свою раковину.
К этому‑то Костогорову и решил обратиться с просьбой заменить его на свиданье с княгиней Григорий Александрович.
Он припомнил теперь, как охотно и быстро согласился Евгений Иванович исполнить его просьбу, оказавшуюся роковой, несмотря на то что Потемкин не сказал ему даже имени дамы, с которой ему придется иметь объяснение.
В общих чертах лишь передал он своему другу историю своей любви и возникновение мысли о назначенном свиданье.
О причине, заставившей его отказаться ехать самому, Григорий Александрович умолчал.
Один Потемкин знал тайну смерти несчастного Костогорова. Все остальные, знавшие покойного, как на причину его самоубийства указывали на странности, обнаруживаемые при его жизни, и посмертная записка умершего - эта последняя, как это ни странно, чисто христианская ложь являлась в их глазах неопровержимым документом.
Найденный в саду пистолет, разряженный на оба дула, в другое время мог вызвать на размышление, так как являлось крайне странным, что самоубийца пускает в себя разом две пули и бросает в сад орудие самоубийства. Роскошь отделки пистолета могла вызвать соображение о непринадлежности его покойному, человеку бедному, жившему незначительным доходом с маленького имения в Петербургской губернии.
Соображения эти, впрочем, не пришли почему‑то в голову тем, кому следовало.
Евгений Иванович Костогоров был признан самоубийцей и, как таковой, при строгости тогдашних духовных властей, был лишен церковного погребения.
Товарищи покойного, в числе которых был и бледный как смерть Потемкин, проводили тело Костогорова за черту Смоленского кладбища [16] и, неотпетое, опустили в одинокую среди поля могилу.
Григорий Александрович вернулся с похорон разбитым и нравственно, и физически.
Он разделся и в течение целой недели, сказавшись нездоровым, не выходил из комнаты. Это был первый припадок хандры, потом преследовавшей его всю жизнь.
Образ покойного Костогорова как живой стоял перед ним, и Потемкин с рыданиями падал ничком на подушку, не смея по целым часам поднять головы.
Видение исчезало, и на смену появлялось перед Григорием Александровичем смеющееся, злобное лицо графини Клавдии Афанасьевны Переметьевой.
Потемкин в бессильной злобе сжимал кулаки.
Злоба была действительно бессильна, так как на другой день после "самоубийства" Костогорова графиня уехала из Петербурга, как говорят, в Москву, к своей матери, об опасной болезни которой она получила будто бы известие.
Отвратительный демонический образ графини сменялся печальным обликом княгини Зинаиды Сергеевны.
У Потемкина останавливалось сердце.
Только теперь, когда на любимую им женщину обрушилось несчастье, он понял, как действительно сильно он любил ее, как действительно сильно он любит ее и теперь.
С каким неземным наслаждением он припал бы к ее коленям и вместе с ней выплакал их общее горе, созданное их разлукой.
Зачем, зачем он предоставил Костогорову право умереть у ее ног?
Это право было его - он отдал его.
Он стал завидовать лежавшему в одинокой могиле.
"Видеться с ней? - мелькнуло в уме. - Нет! Никогда!"
Между ним и ею лежал труп его друга.
XIV
СТРАШНЫЙ ЗАМЫСЕЛ
Вскоре в великосветских гостиных Петербурга распространилась весть об отъезде в свое родовое имение княгини Зинаиды Сергеевны Святозаровой.
Светская сплетня сделала свое дело, и имя княгини и ее странный, таинственный отъезд начали сопоставлять с не менее таинственным почти бегством из Петербурга графини Переметьевой и странно совпавшим с этими двумя эпизодами самоубийством офицера в необитаемом доме покойной графини Переметьевой.
Смерть графа Петра Антоновича Переметьева, происшедшая от апоплексического удара, поразившего старика через какую‑нибудь неделю после отъезда его молодой жены, подлила масла в огонь, и светские россказни обо всех этих происшествиях приобрели почти легендарную окраску.
Мы не будем рассказывать эти подчас довольно пошлые вариации светских сплетен, так как все они были далеки от той истины, которую мы, по праву бытописателя, открыли перед нашими читателями, скажем лишь, что эти толки заняли около месяца, срок громадный для скучающих одним и тем же известием и жаждущих новизны светских кумушек.
Отметим лишь один светский пересказ происшедшего, не лишенный благородно–рыцарской, романтической подкладки. Говорили, что покойный Костогоров влюбил в себя обеих задушевных подруг - княгиню Святозарову и графиню Переметьеву, и они обе назначили ему свидание в домике на Васильевском острове, чтобы он окончательно выбрал одну из них.
Костогоров, со своей стороны также влюбленный в обеих, не мог решиться, кому отдать предпочтение, и, чтобы не принадлежать ни той, ни другой, покончил с собой, пустив себе в сердце две пули, дабы убить в нем обе любви.
Князь Святозаров и граф Переметьев, узнав о коварстве своих жен, выгнали их из своих домов. Граф не перенес удара и умер; князь же отдался всецело воспитанию своего сына Василия, запершись у себя дома даже от близких друзей.
Известие об отъезде княгини Святозаровой достигло наконец и Григория Александровича Потемкина.
Чутким сердцем понял он, в связи с рассказом о жизни княгини, слышанным им от графини Переметьевой, всю разыгравшуюся семейную драму в доме князя Святозарова.
Из воспоминаний своего самого раннего детства он знал, что такое ревность необузданного мужчины. Его отец Александр Васильевич был человек гордый, порою необузданный и не стеснявшийся в своих желаниях, насколько это позволяло ему его положение. Так, при живой еще первой жене он женился на второй - Дарье Васильевне, урожденной Скуратовой, и всю свою жизнь мучил ее своими ревнивыми подозрениями.
Григорий Александрович вспомнил, сколько раз обливала эта несчастная женщина прижатую к ее груди его белокурую головку горячими слезами несправедливой обиды.
Выдержала ли бы она, если бы ревнивец–деспот вскоре не умер.
Потемкин старался узнать, куда именно уехала княгиня Святозарова, и, узнав, что ее родовое именье находится по соседству с маленьким именьицем его матери, тотчас отписал ей, прося постараться завести знакомство с княгиней и отписывать ему, что бы с ее сиятельством ни приключилось, держа в секрете это его поручение.