Что ж, хотел бы я посмотреть на лица моих недругов завтра в полдень, когда их армия понесет поражение.
Впрочем, это завтра уже наступило. Вон, окутанное еще легким утренним туманом, над горизонтом встает солнце. Это солнце моей победы, солнце Аустерлица!"
К пяти часам утра второго декабря 1805 года союзная армия изготовилась к бою в заранее определенном диспозициею порядке. Три первые русские колонны генерал-лейтенантов Дохтурова, Ланжерона и Пржибышевского составляли левое крыло под общим командованием генерала от инфантерии Буксгевдена. Четвертая русско-австрийская колонна генерал-лейтенантов Коловрата и Милорадовича означала центр, непосредственно подчиненный Кутузову. На правом крыле находились пятая колонна генерал-лейтенанта Багратиона и австрийского генерала Лихтенштейна. Этим крылом командовал Багратион.
Как и при недавнем следовании на марше, беспорядок и бестолковщина в движении колонн начались сразу после отдачи команд. Полки только что тронулись с места, а уже перепутали свои маршруты и, остановись в ожидании, стали уступать друг другу дорогу. К тому же туман оказался настолько густым, что внизу, под горами, куда двигались полки, ничего нельзя было разглядеть и в десяти шагах.
Но настоящая сумятица произошла, когда первая, вторая и третья колонны все же спустились в долину и услышали впереди себя дружный треск выстрелов.
Кто открыл огонь там, впереди; редкие аванпосты, которые наблюдались со вчерашнего вечера, или же главные силы неприятеля, так и не пожелавшего отступить?
И сами начальники колонн, и их подчиненные пришли в замешательство. Куда следовало наступать, если впереди не видно ни зги, а выстрелы уже раздаются не только впереди, но с флангов и чуть ли не с тыла? И почему центр, коим командует сам Кутузов, медлит вступить в дело, чтобы подкрепить левое крыло, как указывала на то диспозиция?
Меж тем Кутузов и впрямь стоял без движения в самом центре Працена. Здесь, наверху, туман давно рассеялся, и день обещал быть чистым и светлым. И точно предвестником этого ясного дня оказалось вдруг появление императора Александра вместе с австрийским императором Францем и пышной сопровождающей их кавалькадой.
Верно, недомогание, случившееся еще в Вишау, оставило государя. Он выглядел бодрым и совершенно здоровым.
Так, в веселом настроении, он подъехал к Кутузову, сидевшему на лошади, но по-видимому не проявлявшему ни малейшего намерения двигаться со своего места.
- Что же вы, Михаил Ларионович, не начинаете? - обратился император к главнокомандующему.
У Кутузова почему-то задергалась щека, когда он стал отвечать:
- Поджидаю, ваше величество.
Император сделал удивленное лицо, словно не расслышал:
- Поджидаете кого или что? Когда разгорится там, в долине, настоящее дело или когда подтянутся к означенным позициям остальные войска?
- Ваше величество совершенно правильно изволили меня понять - не все колонны еще собрались, - почтительно поклонился через луку седла Кутузов.
- Но мы с вами, Михаил Ларионович, не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки, - возразил Александр Павлович и обернулся к императору Францу, как бы ища у союзника одобрения.
Австрийский император и генералы обеих свит почтительно заулыбались. Лишь Кутузов казался спокойным, хотя щека его задергалась еще заметнее.
- Потому и не начинаю, государь, - громче, чем прежде, произнес Кутузов и повторил: - Потому и не начинаю, ваше величество, что мы не на параде и не на Царицыном лугу.
Лучистые глаза Александра Павловича похолодели. Из-за его спины раздался приглушенный ропот:
- Как он посмел?.. Право, даже в его годы подобная бесцеремонность…
Александр медленно повел красивой головой в сторону, давая понять свите, что он не расслышал ни слов Кутузова, ни замечаний окружающих. Напротив, он заставил себя улыбнуться.
Впрочем, и щека Кутузова, чуть вздрогнув, явила не гримасу, а как бы ответную улыбку. Искусство политеса, выработанное годами придворной жизни вперемешку со службою военной, взяло верх. Но все же Кутузов не смог удержаться, чтобы не уколоть своего августейшего собеседника.
- Однако если вашему величеству будет угодно приказать… - произнес он тоном человека, не только знающего субординацию, но всегда готового к беспрекословному выполнению любой монаршей воли. Но в его словах и смиренном тоне было много больше, чем просто понимание своего места в придворных отношениях.
Он знал, как многоопытный военачальник, что сражение будет проиграно, но до сих пор не сумел, вернее, не решался твердо и определенно высказать свое отношение к плану Вейротера. Да и теперь в его словах не было твердости и настойчивости, какие следовало проявить главнокомандующему накануне битвы, могущей принести столько напрасных жертв.
Он как бы хотел просто оттолкнуть, отстранить от себя возложенную на него тяжелейшую ношу, как бы заранее снять с себя непоправимую вину, переложив ее на другого.
Намерение Кутузова тотчас дошло до императора, и он, будучи сам человеком лукавым, понял, куда клонит генерал, в самом начале битвы решивший вдруг умыть руки. Но нет, допустить сего никак было нельзя.
- Так, выходит, Михаил Ларионович, вы ожидаете от меня приказа? - произнес император уже без улыбки. - Но я, как вам хорошо должно быть известно, здесь только зритель. А командуете - вы.
Глава девятая
Если главнокомандующий только теперь, когда прогремели первые выстрелы в долине и когда ему самому предстояло вести туда, вниз, колонны центра, вдруг отчетливо понял, что план сражения оборачивается катастрофой, то Багратион это увидел еще раньше, когда следом за сумерками наступила ночь.
- Как все командиры колонн, он получил приглашение на военный совет, который должен был состояться в полночь у Кутузова. Вкупе с приглашением была доставлена пухлая, на многих листах, диспозиция на предстоящий день.
Он тотчас присел к столу и, обхватив голову руками, постарался сосредоточиться на присланном из штаба послании. Но вскоре он нетерпеливо отбросил в сторону рукописный фолиант и повелел адъютанту Четвертинскому:
- Если вас, князь, не затруднит, верните сию абракадабру тем, кто над нею корпел. Сие сочинение - не расписание боевых действий, а собрание топографических названий Брюннского округа. Все поименовано с завидным прилежанием и тщанием - озера, реки, селения, ручьи, горки, чуть ли не каждая лужа и каждый валун! А главное, что следует знать колонновожатому, запрятано так, что и не сыщешь: куда идти, где собираться, с какого рубежа начинать атаку. Впрочем, боюсь, что сие и не потребуется. Где это видано, чтобы Бонапарт дал себя разбить за здорово живешь? Я-то с его генералами имел дело еще в Италии - крепкие орешки, с первого прикуса не разгрызть. А тут он сам, Наполеон! Нет, господа, с вашим рескриптом идти не на рать, а… в иное место. Одно неудобно - бумага зело груба.
Впрочем, все, что ему необходимо было извлечь из уже высочайше одобренного предписания, Багратион определил: его правому крылу надлежало стоять на месте и твердо держать исходные позиции, пока левое крыло при поддержке центра будет развивать наступление с выходом неприятелю во фланг, а затем и в тыл.
То - ежели все пойдет по писаному. Но разве одни генералы старой немецкой выучки горазды сочинять пудовые талмуды и, как оракулы, предсказывать, что, на их взгляд, должно произойти? Неужто на той стороне - ни одного, у кого вместо кивера была бы голова на плечах? Небось они тоже сочинили свой рескрипт. Можно побиться об заклад - не хуже австрийского. Только вот какой, кабы знать наперед!
Вручив адъютанту пакет с диспозициею и накинув на плечи бурку, Багратион сказал:
- Я - на позицию. Как возвратитесь, Борис, - сразу ко мне, на правое крыло. А на совет, передайте, я не прибуду. Думаю, мое пребывание сей ночью на передней линии окажется плодотворнее.
Колонной Багратиона, находившейся на самой крайней оконечности правого крыла, заканчивалась линия наших войск. Выходило, как двигалась армия - авангардным отрядом Багратиона в голове и колоннами Буксгевдена назади, - так она и остановилась, лишь повернувшись лицом к противнику. Но при сем то, что было хвостом, становилось теперь передовыми колоннами, авангард же - своеобразным арьергардом.
Впереди Багратионовой пехоты, уже успевшей окопаться на высотках, лагерь Наполеона, точно созведья на небе, был в мерцании огней.
"Нет, так не отходят, коли на биваках - костры, а меж ними - движение людей, - подумал Багратион. - А в Италии, под Нови, разве не подобным образом мы обманули Моро и Жубера? Посему надо бы доподлинно знать. Пока есть время, разошлю казачьи разъезды".
Первый же возвратившийся казачий офицер доложил:
- Ваше сиятельство, где с вечера находились их пикеты, там и теперь стоят. Нас заметили - пальнули. Вон рядовому Кузьмину шапку пробили пулей.
Ближе к утру в расположении колонны объявился князь Долгоруков.
- Ну что, князь Петр Иванович, все уж там снялись? - самоуверенно, не допуская иного положения дел, произнес адъютант царя. - А у нас на военном совете, можете себе представить, Ланжерон с Милорадовичем чуть, простите, в штаны не наложили: а вдруг Бонапарт-де собрался нас обмануть? Вместо отступления останется на месте и по нам, мол, первый ударит. Каково?
- Предполагать - не всегда означает трусить, - пожал плечами Багратион. - Что касается Милорадовича, я за него поручусь: в бою отважен и всегда готов подставить другу плечо.