– Тонечка, – начал он, когда девочка завершила свой рассказ. – Видишь, у нас тут галерея славы!
И показал девочке на выставку, тянувшуюся, пожалуй, вдоль всей стены школы.
– Ты ведь не хочешь, чтобы твой диплом пылился в домашнем архиве? – заискивающе спрашивал Налимов. – А скажи мне, у тебя есть младшие сестры или братья?
– У меня есть брат, ему шесть лет, – запинаясь, ответила Стебелькова.
– Ну вот, представь себе, Тонечка, твой брат начнет завидовать, испортит рамку диплома, стекло разобьет, – убеждал ее Налимов, – а в школе ты всегда сможешь подбежать к витрине, посмотреть на свой диплом, похвастаться перед сверстниками.
– А родители? – смущаясь и краснея, пробормотала Стебелькова.
– Родители будут приходить на родительские собрания, и гордиться своей дочерью! – с жаром воскликнул Налимов. – Представь себе, ни у кого дети не победили в областном конкурсе пианистов и не победят в ближайшие сто лет, а у них, дочь, Антонина Стебелькова одержала такую победу!
И он с восхищением посмотрел на девочку.
Она смутилась еще больше, но тут в переговоры вступила завуч. Перейдя на строгий тон, Наталья Михайловна, произнесла:
– Стебелькова, это еще что такое? О чем ты думаешь, Стебелькова? Немедленно поддержи честь школы! Другие ребята на выставку школьных достижений свои кубки отдают и ничего! А когда вырастают, приводят своих детей, полюбоваться на почетные грамоты, дипломы и благодарственные письма!
И она, взяв девочку за плечи, подвела ее к самому стеклу витрины, где сверкали золотыми надписями почетные грамоты тридцатилетней давности.
– А как же бабушка с дедушкой? – попыталась в последний раз отбить свою награду, Тонечка. – Я вообще думала сделать ксерокопию с диплома и вам оставить!
– Ксерокопию! – с ужасом в глазах, отшатнулась Наталья Михайловна. – Да ты с ума сошла!
– Дедушку и бабушку я беру на себя, – успокоил девочку, Налимов и продолжил уговаривать, – а про тебя мы по школьному радио сообщим и обязательно напишем в стенгазете!
– К первому сентября? – спросила Тонечка.
– Конечно, – расплылся в искренней улыбке Налимов и, видя, что совсем одержал победу, добавил, – безусловно, этого мало и потому мы пригласим юных корреспондентов с детского телевидения, они сделают про тебя репортаж, и ты сыграешь на школьном фортепьяно. Ведь сыграешь же?
– Да! – зарделась Тонечка и прижала ладони к щекам. – Ой, мне тогда надо платье розовое с блестками погладить!
– Ну вот, иди, готовься, а я, как договорюсь с телевизионщиками, с тобой свяжусь!
И Налимов подняв диплом кверху, залюбовался яркими бликами солнечного света, отражающимися от стеклянной поверхности чужого предмета славы.
– Ну вот, в вашем полку и прибыло! – поворачивая ключ и приоткрывая стеклянную витрину, произнес Валентин Михайлович, с непередаваемым удовольствием водружая диплом Стебельковой, на самое видное место.
– Эх, еще бы фотографии с конкурса! – сокрушенно покачал он головой.
– Будут! – заверила его завуч и помчалась вслед за Стебельковой.
10
В двери постучались, и в щель просунулась голова молодого ученого.
– Я вас слушаю, Андрей Алексеевич! – воскликнул с воодушевлением, Налимов.
Он знал, по-другому с учеными, преподававшими у него в школе, нельзя.
Ученые, что люди творческих профессий, что дети, как на подбор были легкоранимые и чрезвычайно обидчивые существа. Одним словом, люди с неустойчивой психикой.
Андрей Алексеевич пристально и испытующе посмотрел на Налимова.
– В лаборатории, – он показал глазами вниз, – я изобрел машину времени.
– Дорогой, Андрей Алексеевич, – встал Налимов, улыбаясь, – машину времени уже столько раз изобретали, право не удивительно, когда и вы объявили о своем триумфе.
– Как? – расстроился ученый. – Изобрели! Но кто? Кто меня опередил? Американцы?
Налимов пожал плечами, изображая недоумение, ох уж эти ученые, не знают элементарных художественных фильмов и произведений писателей-фантастов, а между тем года не проходит без новшеств, в сфере киноиндустрии на эту тему, не говоря уже о фантастических рассказах.
Налимов пришел вслед за ученым в подвальное помещение школы, переобуродованное под лабораторию. Пришлось потратиться, иначе заполучить некоторых светил наук ему нипочем бы не удалось.
В лаборатории Налимов бывал редко, он побаивался опытов и клевал носом под непонятные объяснения ученых, азартно исписывавших классную доску в попытке объяснить директору то или иное направление своих исследований, математическими или химическими, иногда физическими формулами.
Налимов ничего не понимал в точных науках, ближе всего ему была литература, и еще он обожал природоведение. В детстве Налимов каждый день вел дневник, в котором до пятнадцати лет одержимо указывал, какая температура воздуха за окном и рисовал солнышки или облачка, в зависимости от погодных условий.
– Ну, где же ваша машина? – встал в дверях лаборатории, Налимов.
– Как где? Да вот же она, перед вами! – воскликнул ученый, указывая на пустой белый стол на колесиках, сиротливо стоявший посередине большого, но полупустого помещения.
Налимов еще покрутил головой, не в состоянии понять, куда девалась остальная мебель, куда пропали шкафчики с колбами и прочей лабораторной ерундой?! Но ученый ждал ответа, напряженно глядя на директора.
– Отлично! – бодро сказал Налимов, добросовестно пялясь на идеально чистую столешницу.
– Что же делать? Я хотел запатентовать свое изобретение! – ученый неуклюже приблизился к Налимову и взял за руку, но Валентин Михайлович мягко высвободился, продолжая улыбаться, не хватало еще скорую психиатрическую вызывать, в панике подумал он, но виду не подал.
– Очевидно, меня опередили, – бормотал ученый, – но мы еще посмотрим, кто кого! Вот я возьму и скакну назад во времени, объявлю миру о своей машине времени раньше америкосов! Как вам такой вариант?
И он жутко расхохотался. Налимов попятился, но тут, ученый, склонившись к белому столу, чем-то защелкал и исчез вместе со столом…
Налимов моргнул, ошеломленно поглядел на опустевшую лабораторию и бросился бежать вверх, по лестнице.
Вслед ему раздался взрыв хохота. Налимов застыл на верхней ступеньке.
– Валентин Михайлович, мы вас разыграли! – радостно сообщил Андрей Алексеевич.
Налимов повернул обратно, спустился, недоверчиво вглядываясь в оживленные лица молодых ученых глядевших на него с детским восторгом.
И где они все прятались, подумал Налимов и поежился, чувствуя нарастающую обиду.
Лаборатория теперь была отнюдь не пустынна. Вся мебель, шкафчики вернулись на прежние места, и белый стол был тут же.
– Я не понимаю, – указал на мебель дрожащим пальцем, Налимов.
К стыду своему он никак не мог оправиться от шока.
– Фокус-покус! – хором прокричали ученые, и Налимову показалось, что вот сейчас они как первоклассники возьмутся за руки и поведут вокруг него хоровод.
– Но как? – вскричал Налимов и схватился за голову.
– С помощью зеркал! – торжественно сияя гордым взглядом, произнес Андрей Алексеевич.
– О, боже! – выдохнул Налимов и, не слушая путаных объяснений ученых, ринулся вверх по ступеням лестницы.
– Я спешу на обед! – вырвался он от них во двор школы, прыгнул за руль своей иномарки и дал газу.
Чтобы успокоить нервы, он, поставив машину возле дома, на место постоянной стоянки, отправился в рюмочную.
Его приятели, актеры драматического театра, усатый, долговязый в вязаной шапочке и толстый в очках, уже были тут.
Без слов подвинулись за круглым столом, уступая место еще и Налимову, взявшему свободный стул от соседнего столика. За столом сидел еще один человек, небритый, угрюмый и очень худой пьяница.
Налимов прислушался.
– Чем же ты питаешься? – ласково спрашивал усатый, подкладывая худому на тарелку кусочки нарезанной колбасы.
– Нахожу остатки овощей на опустевшем рынке, – вздохнул пьяница, – подбираю капустные листья, собираю закатившиеся под прилавки картофелины.
– А живешь на улице? – спросил долговязый и потрогал шапочку на голове.
– Живу в заброшенном доме, развожу огонь в печи и в котелке варю похлебку.
– Разреши тебе не поверить, – усомнился усатый, – разве в России есть заброшенные дома? Мне кажется, эти русские родную мать продадут в рабство лишь бы причередить себе ее кособокую хибарку.
– Погоди-ка, – сдернул очки, толстый, – почему ты говоришь: "эти русские"? Разве сам ты не русский?
– Я – цыган! – с вызовом ответил усатый и уставился на своих приятелей.
Долговязый раскрыл рот от удивления, но толстый не сдался:
– Как же ты можешь быть цыганом, если у тебя волосы русые и нос картошкой?
– Что же я, по-твоему, и цыганом не могу побыть? – обиделся усатый.
Толстый махнул рукой и посмотрел на пьяницу, под шумок уже прикончившего всю колбасу на тарелке. Толстый милосердно ссыпал ему свою порцию закуски.
– Так что же там с заброшенными домами? – напомнил он ему.
– Бывают заброшенные дома, еще как бывают, – оживился пьяница, – особливо, на окраинах города, в старых районах, где алкашня живет да полоумные бабки. Бабки помирают, алкашня помирает, дома остаются ничейные!
Выразительно посмотрел он в недоверчивые лица собутыльников.
– Как же ты без денег живешь? – продолжал допытываться толстый.
– Деньги – зло, а кто придумал их, пускай жарится в аду! – горячо вскричал пьяница. – Я зарабатываю. С утра нанимаюсь к "черным" на рынке. Товары перетаскиваю, фуры с арбузами разгружаю. Руки после трясутся так, что меня принимают за перепившего ханыгу.