– С одним условием, – погрозил пальцем Щербаков.
– Я весь – внимание!
– Ты перестанешь доставать меня рассказами о твоих бездарных обедах. Перестанешь говорить о ГМО!
– Но вся пища отравлена, – робко попытался возразить Налимов, отправляя в рот кусок жареного мяса.
5
Вечером, Налимов сидел в засаде. Устроился в своей машине возле дома Валентины. Зачем? Он и сам не смог бы себе объяснить, впрочем, смог бы, тоска заела, а еще желание. Налимов любил женщин, но женщины не любили Налимова. Он это твердо усвоил.
Если бы у него была возможность уединиться, с какой-никакой вертихвосткой, но проституток он не уважал, считая их всех источниками заразных и порой очень опасных болезней, а познакомиться так, просто, не мог и не умел.
Налимов заглядывался на молоденьких женщин. Ему нравилась красивая, белая и нежная кожа; хрупкое телосложение, тонкие руки и узкие ступни. Но молоденькие принимали его за старика и шарахались от его попыток поухаживать. Впрочем, ухаживаниями многословные побасенки, которыми имел свойство заговаривать барышням зубы Налимов, назвать было трудно.
Он вообще любил потрепаться. Телефонные счета, в связи с этим ему приходили огромадные и он повадился допоздна сидеть на работе, используя служебный телефон в качестве связи.
Наговорившись, наоравшись в трубку, насмеявшись вдосталь, Налимов уходил с работы окрыленным и сторож, запирая за ним школьные двери, качал головой, удивляясь на невиданную работоспособность директора.
– Вот такого бы работника да в Государственную Думу, помощь народу была бы великая! – говаривал сторож.
Налимов слышал и преображался, его лицо сияло гордой улыбкой. Он очень любил похвальбу, дня не мог провести, чтобы не похвастаться и испытывал самое настоящее счастье, когда под его постами в социальных сетях появлялось много лайков и положительных комментариев, отрицательные он немедленно удалял, стараясь забыть не только текст, но и имя оскорбителя.
Вспомнив об интернете, Налимов включил планшет, он любил широкоэкранный и ненадолго погрузился в виртуальный мир придуманных и реальных событий.
В стекло окна постучали и только тогда Валентин Михайлович очнулся. На него смотрела Валентина:
– Что ты здесь забыл? – строго сдвинув брови, спросила она.
– К тебе приехал! – пролепетал Налимов, не совсем понимая, что ему говорить и делать.
– Я живу в доме, а не во дворе!
Валентин Михайлович беспокойно заерзал в автомобильном кресле:
– Валечка, прости меня, каюсь, был занят, но сейчас свободен, поехали ко мне!
– Зачем?
Прежде чем ответить на вопрос, он сделал длинную паузу, собираясь с мыслями и понимая, что она, скорее всего, догадалась об истинных намерениях Налимова.
– Видишь ли, Валя, – осторожно начал он, – мужчинам и женщинам необходимы такие встречи, для здоровья, так врачи говорят!
Она насмешливо подняла брови:
– А мне врачи говорят, кто же тебя так довел? Пей, говорят, корвалол и валерьянку! Ты вообще хоть немного беспокоишься о людях, которых обижаешь, оскорбляешь, кидаешь? Как ты можешь школу возглавлять, я бы тебе своего ребенка не доверила!
– Оно и видно, что у тебя за дочь! – моментально завелся Налимов.
– И какая же у меня дочь? – с раздражением, спросила она.
– Наверняка, ленивая, гулящая, да еще матерится в придачу! – выпалил он, с ненавистью глядя на женщину.
– Трудолюбивая, домоседка, в школе отличница, а матерщинников и пьяниц, вроде тебя, терпеть не может! – парировала Валентина.
Налимов завел машину и рванул с места. Что он говорил, сидя в автомобиле, не поддается описанию, во всяком случае, литературному, такие слова в обыкновении хорошие писатели не пишут в книгах, однако речь не об этом, примчавшись к своему дому, Валентин Михайлович с ужасом понял, что никак не может успокоиться.
Закрыв автомобиль, и трижды проверив, запер ли, Налимов устремился в рюмочную, которая привлекала страждущие души со всего района. Здесь, у стойки бара, прищелкивая языком от нетерпения, он выпил одну за другой, несколько рюмок водки.
За ним наблюдали с философским видом пьяницы, оккупировавшие круглый стол под искусственной пальмой, живая бы давно завяла от клубов табачного дыма, постоянным туманом висевшего под потолком.
– Либо на работе насолили, либо любовница отшила, – изрек, наконец, один, усатый.
– Не, наверняка, с матерью поругался, – не согласился долговязый детина в вязаной шапочке.
– А может просто напиться торопиться! – неторопливо промолвил третий, толстый и поправил очки.
– Эй, мужик, иди к нам! – позвал усатый.
– Не пойду! – огрызнулся Налимов, с шумом заглатывая, бог весть, какую рюмашку по счету.
– А мы тебе закусить дадим! – продолжал манить усатый. – У нас колбаска копченая есть!
– Помидорки! – поддакнул детина.
– И персики, – добавил толстый и поправил очки.
Последнее, почему-то заинтересовало Налимова.
– Персики? – подсаживаясь к выпивохам, спросил Валентин Михайлович.
– А то, как же! – важно кивнул усатый. – У нас недавно и водка была, но всю выпили!
– Намек понял! – подхватил захмелевший Налимов и бросился к барной стойке.
Вернулся с двумя бутылками водки.
Пьяницы оживились, потирая руки, принялись разливать по рюмкам и произносить напыщенные тосты.
Усатый встал:
– За театр! – проговорил он и выпил.
Налимов открыл рот:
– Какой еще театр?
– Наш театр драмы! – торжественно произнес усатый. – Перед вами актеры, батенька, потрудитесь встать и стоя аплодировать!
Толстый сняв очки, всхлипнул. Долговязый сдернул вязаную шапочку. Все трое склонили головы.
– Будто хороните! – поежился Налимов.
– А ну его, к черту! – махнул усатый и запел мягким баритоном нечто русское, нескончаемое.
Налимов уронил голову на стол, ему снились колосья спелой пшеницы, очнулся он в ванной, под душем холодной воды, долго тыкался лбом о кафельные плитки, наконец, сообразил и полез из ванной, забрызгивая пол.
В квартире никого не было, тикали настенные часы, отстукивая ночное время, стояла полная тишина, и Налимову отчаянно захотелось поорать, перебудив весь дом. Он вышел на балкон, и уже было набрал воздуху в грудь, как услышал звуки поцелуев, а перегнувшись через перила, увидел на балконе, этажом ниже, молодую женщину, трепетавшую в объятиях молодого мужчины. Смутившись, Валентин Михайлович на цыпочках покинул свой балкон и лег спать, на диван, повернувшись носом к стенке.
6
– Никогда не осуждай женщину, пока не пройдешь километра два на ее высоких каблуках, – назидательно произнес одетый в серую домашнюю рясу старенький священник.
Налимов вздохнул, покаянно кивая.
За окном прокукарекал петух, и в дом вошла жена священника. Была она толстая, в кожаном черном фартуке и старом вытянутом платье. С добродушного лица ее не сходила лучезарная улыбка.
– А, пойдем-ка, отец Николай, за стол. И ты, Валентин Михайлович, прошу откушать, чем бог послал, – поклонилась она Налимову.
Бог послал семье деревенского священника, Николая Проскудина, маринованных грибочков, соленых огурчиков, запеченную в яблоках утку, мясное рагу и тушеную капусту.
На десерт, жена священника с улыбкой подала отдувавшемуся, переевшему Налимову, целое блюдо шанежек. Конечно, с чаем, приправленным мятой.
– Матушка Наталья, – обратился к ней Налимов, подозрительно принюхиваясь к чаю, – а воду вы, где берете?
На что матушка Наталья, без слов, указала на хорошо видный из окна домик колодца.
– Вода в городском водопроводе совсем плохая, – пустился в объяснения Налимов, – трубы со времен советской власти износились, бог весть, что по ним течет.
– Как же трубы не заменят? – удивилась матушка.
– Ну, что вы, – фыркнул Валентин Михайлович, – воровская власть не желает денег тратить на нужды народа, пущай тратится сам народ!
– И трубы меняет?
– И трубы, и капитальный ремонт дома, скоро и дворы, и подъездные дорожки, а может, дойдет и до асфальтовых дорог, до проезжей части, – закивал Налимов, – за все русские дураки заплатят, а чиновники в карман положат и на моря, океаны поедут загорать!
– Сбереги нас Сатана, чтобы я мог послужить тебе в этом и другом мире тоже! – произнес отец Николай, отставляя чашку с выпитым чаем.
– О чем это ты, батюшка? – изумилась матушка Наталья.
– Богатеи да карьеристы Дьяволу не нужны, – пояснил отец Николай и смолк.
В приоткрытое по случаю жары окно вылетали духовитые запахи великолепного, отнюдь не постного обеда и голодный пес, пробегающий мимо, встал, жадно нюхая воздух.
– На! – кинул обглоданную косточку утки отец Николай и бросил еще кусок мяса.
– Жри, чего уж там!
И долго стоял, наблюдая, как оголодавшая псина ест, быстро двигая челюстями и вздрагивая всем своим тощим телом.
– Отец Николай, а ты когда-нибудь Сатану видел? – спросил Налимов.
– Не достоин, – вздохнул священник.
– Что же его видят лишь достойные?
– Подготовленные, – кивнул отец Николай и завидев еще двух собак, повернулся к столу, чтобы набрать мясных деликатесов и для них.
– Ведь он, царица небесная, – перекрестился батюшка, – является владыкой мира.
– Какого мира? – не понял Налимов.
– Этого мира! – повел рукой отец Николай и добавил. – Каждому – свое! Священники и монахи всё больше Богородицу видят, а монахини и матушки лицезреют Христа и архангелов.
– Но, кто же видит дьявола? – настаивал Налимов.