Костка подступил к замку; когда главный арендатор, лупоглазый еврей Иозель Зборазский, в широком халате, с пейсами по бокам большого выпуклого лба, в белых чулках и туфлях, отпер на рассвете ворота, Костка, спрятавшийся со своими людьми в соседнем лесу, ворвался в замок, приказал связать евреев, их жен и детей и завладел Чорштыном.
Он взошел на стену замка, - и душа его развернулась, как крылья огромной птицы, когда, проснувшись от сна на высокой скале, она широко их раскинет и сделает несколько тяжелых взмахов.
Королевский сын, потомок Вазов, стоял на стене королевской твердыни и смотрел на расстилавшиеся перед ним земли.
Стоя высоко на скале над пенистым Дунайцем, Чорштынский замок отделял Венгрию от Польши. Владения Ракоци лежали сейчас же за Дунайцем, а дорога из Венгрии в Краков шла через Чорштын. Это был ключ, запиравший ворота Вавеля со стороны Спижа.
Но он мог и отпереть их. Ракоци, князь Семиградский, против которого якобы Костка собирал войска, смотрел на Краков через Чорштын…
Необычайно, внезапно, с изумительной быстротой осуществилось для Костки то, что недавно было только мечтой. Он ступил на мост, висевший над пропастью, но верил, что пройдет по нему. Не исполняется ли сейчас предсказание семиградской цыганки, что он умрет на высоком месте? Разве он уже не возвысился?
Не с большей гордостью, не с большим величием смотрят Гербурт и Сенявский из замков своих в Сивом Роге, Сеняве или Бжежанах. Они окружены десятками тысяч ненавидящих их подданных, а он - сотнями тысяч обожающих его горцев. Шесть тысяч солдат у Сенявского, четыре тысячи - у Гербурта, а у него - несколько десятков тысяч топоров, кос, палиц, ружей и пистолетов. Стоит захотеть - и он тотчас же, сегодня же, может двинуться отсюда, с лица земли стереть Сивый Рог, сровнять с землею гетманский замок Сенявского, как дерево, разливом вырванное из сада, унести Беату на мужицких руках куда угодно… Но он не хотел этого. Он уже не был бедным влюбленным юношей: он был обновителем Польши на пороге великих деяний.
Но начинать надо было осторожно и ловко, особенно теперь, пока не соберутся горцы, предводительствуемые Собеком Топором и Лентовским. Костка с нарочным отправил письмо к ксендзу Петру Гембицкому, краковскому епископу, сообщая, что по приказу короля он занял Чорштын, "из опасения, чтобы пограничная эта крепость, не располагающая ни войском, ни вооружением, не досталась в руки мадьяр". Кроме того, он просил епископа прислать ему несколько легких пушек, пороха и ядер, потому что в замке он "не нашел ничего, кроме денег, награбленных у мужиков Иозелем Зборазским, да накопленных им обильных съестных припасов".
Между тем ксендз-декан новотаргский, Енджей Бытомский, приглашенный к людзимежскому ксендзу Михалу Соломке, заметил, проезжая через деревню, что все хаты украшены зелеными ветвями.
Он удивился и, встретив Цыриака, спросил его, какая тому причина.
- Да разве вы не знаете? - ответил Цыриак. - Это затем, чтобы солдаты не грабили и не поджигали.
- Какие солдаты?
- Да которых пан Костка, королевский полковник, по королевскому указу вербует.
И вот епископ Гембицкий почти одновременно получил в Кракове просьбу Костки о присылке в занятый им Чорштын пушек и боевых припасов, тревожные письма от новотаргского декана и ксендза из Птима, где ректор Радоцкий тайно собирал крестьянские сходы, и даже письмо от пана Здановского, которому ксендз Бытомский приказал уведомить епископа о зелени на крестьянских хатах.
Епископ сейчас же понял, что этот охранитель Польши в высшей степени подозрителен, а отряды его могут послужить бог знает для чего, и потому ответил Костке, что не таким способом занимаются королевские замки, нуждающиеся в защите, и что он ему советует добровольно покинуть Чорштын. Сам же он созвал на совет всех краковских вельмож, находившихся в городе, и послал шестьдесят драгун под начальством пана Михала Иордана, старосты дубчицкого, отбивать Чорштын. К драгунам присоединился довольно большой отряд добровольцев из шляхты.
Получив письмо епископа, Костка порядком смутился; в первую минуту он похолодел и у него задрожали ноги. Он предполагал, что стоит только протянуть руку и взять, что, заняв замок, он как бы вдел уже одну ногу в стремя и остается только перекинуть другую, чтобы оказаться в седле, - но при первом же шаге убедился, что это не так. Ужаснула его собственная неопытность, которую он блистательно доказал тем, что написал письмо епископу.
Он сам вызвал и ускорил враждебные действия против себя. Снять маску можно было, только имея в Чорштыне несколько тысяч, а не несколько десятков людей.
Он почитал себя вторым Хмельницким, в котором "смелость льва уживалась с мудростью змия", - однако убедился, что старый запорожский гетман только похлопал бы его с усмешкой по плечу, а ему пришлось бы повиноваться Хмельницкому, как учителю.
Но только на одну минуту он испытал разочарование и ужас. Затем он решил отвагой и мужеством загладить свой безрассудный поступок. Да, впрочем, размышлять было и некогда, потому что пан староста Иордан так гнал свою хромую грязную лошаденку, драгун и шляхетский отряд, что появился перед Чорштыном на следующий день после получения письма от епископа.
Толстый и усатый пан Иордан, переночевав под замком, на рассвете принялся осматривать стены и по совету епископа решил сначала вступить с Косткой в переговоры. Он велел Шелюге, трубачу из подкраковской Черной Деревни, ехать вместе с ним к воротам замка и громко трубить. Кроме того, взял у пастушки белый платок и прикрепил его к палке.
Костка в это время спал. Спали и мужики, утомленные расхищением замка. Не спали только бабы, жены Юзека и Мацека Новобильских, да две девушки, Янтося и Ганка, пришедшие с мужиками из Нового Тарга в Чорштын. Они сидели в кухне, пекли из муки Иозелевой жены пироги с сыром и разговаривали.
Вдруг жена Юзека Новобильского бросила месить тесто, прислушалась и сказала:
- Трубят зачем-то.
- Да ну? - переспросила жена Мацека.
- Верно говорю, трубят. Надо поглядеть.
Она вышла и вернулась с известием, что шляхтич верхом на лошади и солдат с белым платком на палке и с трубой стоят под стенами.
Жена Мацека Новобильского отодвинула тесто, вытерла руки и вышла из кухни. Другие пошли за ней.
Они вышли на вал, и жена Юзека крикнула:
- Не труби ты, скотина, - пана разбудишь, чтоб тебе пусто было!
Но жена Мацека, баба пожилая и солидная, сказала с достоинством:
- Погоди! - и важно спросила: - Кто там?
- Одни бабы там у вас, что ли? - крикнул пан Иордан.
- Есть и мужики, - ответила жена Мацека. - А вам чего?
- Где пан Костка?
- Спит.
- Ну, так разбуди его!
Но жена Мацека важно сказала:
- Не видишь ты разве, что я хозяйская жена?
Иордан вспомнил наставление епископа быть осторожным и не раздражать мужиков. Он сдержал себя и прокричал:
- Разбуди же его, хозяюшка!
- Зачем?
- Тебе приказывает ясновельможный пан Михал Иордан, староста добчицкий.
Но жена Мацека гордо возразила:
- Наш пан староста чорштынский не хуже добчицкого!
- Меня сюда послал краковский епископ!
- Ну, так и стойте себе! - закричала жена Юзека.
Паи Иордан пришел в ярость. В первую минуту вылетели у него из головы все слова и мысли. Он обернулся к Шелюге, гневно взглянул на него и яростно заорал:
- Черрт… Черрт.
Ганка, молодая, красивая девка, у которой язык был как бритва, закричала с башенки:
- А что это там гремит? Погода, кажись, хорошая!
Иордан привскочил на седле, но стерпел.
- Слушайте, бабы, - сказал он, повысив голос, - сейчас же идите за Косткой!
- А зачем вы, пан староста, сюда приехали? - степенно спросила Мацекова жена.
- Замок брать! - ответил сразу Иордан.
- Замок-то у меня готов, да вот ключи не знаю куда делись! - крикнула Ганка.
Трубач Шелюга, затыкавший себе рот трубой, не выдержал и захохотал. Захохотали и бабы на стене, а жена Юзека закричала:
- Ну, и подождешь, окаянный! Чего тебе не терпится?
Пан Иордан, весь красный, остервенев, зарычал:
- Суки паршивые! Шкуру с вас прикажу содрать!
- А откуда, пан, начинать будете? - спросила Ганка.
- Откуда, обезьяна блудливая? - крикнул пан староста. - А вот откуда! - И, повернувшись в седле, заревел, как бык - Ко мне!
Тотчас же из леса стали выходить драгуны епископа Гембицкого и добровольцы.
- Вот откуда! - яростно повторил пан Иордан.
Жена Юзека Новобильского присмирела: поняла, что дело нешуточное, и сказала невестке:
- Ах, чтоб их черти съели! Солдаты…
Но жена Мацека не потеряла присутствия духа; она знала, что к Чорштыну должны стянуться тысячи крестьян, и потому задорно крикнула:
- Пан староста! Не лез бы ты лучше, куда не просят!
- Погоди же ты, старая ведьма! - гаркнул пан Иордан и, повернув лошадь, вместе с трубачом уехал к своим.
Он долго сопел и не мог отдышаться. А когда по совету поручика, командира драгунов, и пана Гоздавы Мешковского красноречивый пан Скорачинский и маньский ксендз, прибывший с войском, вступили в переговоры с самим Косткой, обещали ему личную неприкосновенность, если он добровольно сдаст крепость, и все-таки ничего не добились, - тогда Иордан приказал идти на штурм.
Но атаки драгун и попытки поджечь ворота были неудачны; в замке было кое-какое оружие, у мужиков было свое, и, наконец, ни к чему не нужный маньский ксендз совершенно угнетал осаждающих, без устали повторяя: "Спешите! Спешите!" Он боялся взбунтовавшихся горцев, которые, по слухам, уже приближались.