Дотти этого не замечала.
- Вы и вправду думаете, что миссис Уилкс в здравом рассудке? - спросил меня сэр Эрик Финдли.
Я сочла за благо ответить:
- Если бы знать, что это такое - здравый рассудок.
У него был испуганный вид. Позавтракав, мы пили кофе в дамской гостиной клуба "Бани", который после пожара переехал в помещение другого клуба - по-моему, "Консерваторов".
- Что такое здравый рассудок? Вот, скажем, у вас, Флёр, здравый рассудок, и все это знают. Дело в том, что на Халлам-стрит поговаривают… Вам не кажется, что всем нам давно пора выяснить отношения друг с другом? Один хороший скандал предпочтительней того, что с нами сейчас происходит.
Я сказала, что меня не прельщает мысль об одном хорошем скандале.
Сэр Эрик помахал рукой, кротко приветствуя средних лет мужчину и женщину, что вошли и заняли места на диване в противоположном конце комнаты. К ним не замедлили присоединиться другие. Сэр Эрик делал ручкой и раскланивался в их сторону со свойственным ему робким видом, словно жестикулируя по ходу приятной беседы о Лондонском филармоническом оркестре, о розыгрыше Челтнемского золотого кубка или даже о моей привлекательности - вместо нашего неприятного разговора о том, что стряслось с "Обществом автобиографов". Я жалела, что природа не наградила меня дурным глазом, чтобы я могла сглазить Эрика Финдли в отместку за дурацкие жалобы, с какими он ко мне полез, пригласив на завтрак в свой клуб.
- Один хороший скандал, - говорил он с блеском в робких глазках. - Миссис Уилкс утратила здравый рассудок, но вы, Флёр, своего не утратили, - заявил он, словно в этом кто-то сомневался.
На меня напал страх, но я знала, что могу с ним справиться. Я понимала, что нужно спокойно застыть, как при появлении опасного зверя. Ко мне возвратилась атмосфера "Уоррендера Ловита", но гротескно сгущенная, без размеренных интонаций романа. Когда я начала писать, мне говорили, что я преувеличиваю в своих книгах. Никаких преувеличений в них отроду не бывало, а только различные оттенки реализма. Сэр Эрик Финдли был сама реальность, когда сидел со мной на диванчике и жаловался, что миссис Уилкс не сумела по достоинству оценить последний кусок его автобиографии с описанием военной службы и, значит, потеряла рассудок. Миссис Уилкс, сказал он, только и думает, что про ту дурацкую школьную историю, когда он был с другим мальчиком, а думал об актрисе.
- Миссис Уилкс твердит про это как заведенная, - сказал Эрик.
- Не надо было об этом писать, - сказала я. - Автобиографии - вещь опасная.
- Ну, Флёр, многие из них - ваших рук дело, - заметил он.
- Но не опасные признания. Только смешные куски.
- Сэр Квентин требует, - сказал он, - полной откровенности.
Он показал на крохотный кусочек сахара у меня на кофейном блюдечке. Нет, сказала я, не хочу. Он опустил сахар в маленький конверт, что носил при себе для таких случаев, и спрятал в карман.
- Говорят, карточки на сахар отменят через три месяца, - сообщил он возбужденным шепотом.
В тот же вечер я услыхала от Дотти:
- Вполне понимаю Эрика. Миссис Уилкс помешалась на сексе. Не верю я, что ее до бегства из России изнасиловал солдат. Она выдает желаемое за действительное.
- Мне все равно, кто из вас что сказал или сделал. Просто мне обрыдли все эти сплетни, подначки, интриги среди пакостников-автобиографов.
- Сэр Квентин требует полной откровенности, и, по-моему, так нам всем нужно быть друг с другом откровенными, - заявила Дотти.
Я поглядела на нее, словно видела первый раз в жизни.
Мэйзи Янг разыскала мою нору и как-то в воскресенье пришла ко мне - это было за несколько дней до завтрака с сэром Эриком Финдли. Как выяснилось, она тоже явилась с жалобами, хотя сперва даже не хотела входить в комнату - она заглянула на минутку возвратить книгу и внизу-де ее ждет такси. Такси мы отпустили.
- Что за восхитительная комнатка-крохотулечка, - сказала Мэйзи, - такая игрушечная.
Сама она занимала лучшую половину дома на Портман-сквер, а другую половину сдавала жильцам. Думаю, ее ошеломила захламленность комнаты, где проходила вся моя тогдашняя жизнь; ее поразило, как это человек выкраивает место для умственного труда, если приходится существовать в обществе газовой конфорки для стряпни, дивана-кровати для сидения и спанья, оранжевой коробки под продукты и посуду, таза для постирушек, стола, чтобы за ним есть и на нем писать, пары стульев, чтобы на них сидеть или, как случилось в тот момент, развешивать стиранное белье, углового шкафчика для одежды, стен, увешанных книжными полками, и пола, уставленного стопками книг, которые мешали ходить. Все это Мэйзи, державшая сумочку, как поводья, вобрала в себя, обведя комнату таким ошарашенным взглядом, точно ее только что вторично сбросила лошадь. Одна лишь доброта, думается, заставляла ее повторять:
- Игрушечная, игрушечная, и в самом деле… в самом деле… Я не знала, что можно встретить такое.
Я убрала белье с одного из двух стульев и усадила Мэйзи, подсунув два тома "Британской энциклопедии" и полного Чосера вместо скамеечки под ее бедную, заключенную в клетку ногу, как я делала для Эдвины и для Солли Мендельсона, когда они меня навещали. Мэйзи любезно приняла мои хлопоты. Я села на диван и улыбнулась.
- Я хотела сказать, я не знала, что такое можно встретить в Кенсингтоне, - пояснила Мэйзи. - То есть в Кенсингтоне в наше время. Так вы сюда привозите леди Эдвину?
Я сказала: да, иногда, и занялась приготовлением чая - к повторному изумлению Мэйзи в Стране Чудес, так что мне пришлось ее уверять, что у меня нередко бывает за раз много гостей, человек пять-шесть и даже больше.
- Как вы сами-то ухитряетесь быть такой чистенькой? - спросила Мэйзи, глядя на меня другими глазами.
- Тут на каждом этаже ванная. Принять ванну - четыре пенса.
- Всего-то?
- Более чем достаточно, - сказала я и объяснила ей, как домовладельцы наживаются на пенсовых счетчиках в ванных и шиллинговых в комнатах, потому что газовая компания выплачивает им разницу при каждом очередном расчете, жильцы же этих денег не видят.
- Полагаю, - заметила Мэйзи, - домовладельцам тоже причитается своя доля прибыли.
Я поняла, на чьей она стороне, и, хотя она обвела комнату вопрошающим взглядом, не стала просвещать свою гостью относительно квартплаты, дабы не услышать восклицания о ее чудовищной дешевизне.
- Сколько книг - и вы их все прочитали? - спросила она.
При всем том она мне очень нравилась. Просто грубые факты нищенского житья были ей неизвестны, как, впрочем, и большинство прочих фактов, а не то чтобы она стремилась произвести впечатление. Итак, Мэйзи поудобнее устроилась с чашкой чая и печеньем и приступила к тому, с чем пришла.
- Отец Эгберт Дилени, - заявила моя красавица гостья, - считает, что Сатана - это женщина. Он чуть ли не в открытую сказал мне об этом. Думаю, его следует попросить выйти из "Общества". Он наносит оскорбление женщинам.
- Похоже на то, - сказала я. - Вот вы его и попросите.
- А мне кажется, что именно вам, Флёр, как секретарю, нужно поговорить с ним и доложить о результатах сэру Квентину.
- Но если я ему заявлю, что Сатана мужского пола, он решит, что это наносит оскорбление мужчинам.
Она заметила:
- Я лично не верю в существование Сатаны.
- Вот и прекрасно, - сказала я.
- Что прекрасно?
- Раз Сатаны не существует, так не все ли равно, в каком роде о нем говорить?
- Но мы-то говорим об отце Дилени. Знаете, что я думаю?
Я спросила, что же она думает.
- Отец Дилени и есть Сатана. Собственной персоной. Вам следует обо всем доложить сэру Квентину. Сэр Квентин требует полной откровенности. Пришло время раскрыть карты.
И все равно Мэйзи Янг мне нравилась - в ней чувствовалась свобода, о которой она и не подозревала; к тому же, сидя вот так у меня в комнате, она напомнила мне Марджери из "Уоррендера Ловита". Но в ту минуту я не стала задерживаться на этом сходстве - я раздумывала над словами "Сэр Квентин требует полной откровенности". Они запали мне в голову, и, когда через несколько дней сэр Эрик дважды повторил их в своем клубе, я убедилась, что сэр Квентин Оливер уже задал тему своему оркестру из кретинов автобиографов. Но тогда, когда мы с Мэйзи сидели у меня в комнате, ее "Сэр Квентин требует…" всего лишь вызвало у меня раздражение.
- Полная откровенность - вечная ошибка среди друзей, - сказала я.
- Понимаю, чтó вы имеете в виду, - сказала Мэйзи. - Вы даете понять, что рады меня видеть, хотя вам и не нравится, что я к вам пришла. Для вас я всего-навсего калека и зануда.
Я ужаснулась: не успела она отнести на собственный счет сказанную мной общую фразу, как и впрямь превратилась в жуткую зануду, притом не только на это время, но на близкое и далекое будущее, и от такого представления о будущей Мэйзи у меня внутри все оборвалось. За одно мгновение она, казалось, утратила всю свою свободу, о которой, скорее всего, так бы никогда и не догадалась. Я сказала:
- Ну, Мэйзи, ничего я такого не думала. Я говорила в общем смысле. Откровенность, как правило, эвфемизм для обозначения грубости.
- Нужно быть откровенной, - сказала несчастная девушка. - Я знаю, что я калека и зануда.