Увидев царя, упали на колени и ползком, с загоревшимися исступленными взорами потянулись к помазаннику божьему, протягивая руки.
Федор Иванович остановился и, ласково улыбаясь, промолвил:
- Мир вам, дети мои. Молитесь за царя Федора.
Государь потянулся в карман кафтана, где у него всегда находились мелкие серебряные и медные монеты ‑ денежки, полушка, копейки и алтыны ‑ и принялся выкидывать их на паперть.
Нищая братия взвыла, взметнулась вокруг царя дико орущим клубком. Давка, хрипы, вопли!
Борис Федорович едва оттащил царя от грязной толпы. Его тошнило от этих лохмотьев, беззубых ртов, затхлого зловонного запаха гниющих и кровоточащих тел. Будь его воля ‑ давно бы выгнал всех этих горбунов и уродов из Кремля.
На колокольне великого государя всея Руси встретил старый звонарь с тремя плечистыми сыновьями.
- Звон твой ‑ богу угодный, старик. Душу тревожит. Дозволь мне, Трифон, в колокол ударить. Пущай господь меня услышит на небесах своих.
- Завсегда рады, батюшка царь, ‑ опустившись на колени, проговорил звонарь, к которому царь приходил, почитай, каждую неделю. ‑ Вставай, государь, за малый колокол.
- Не‑е‑ет, Трифон. Сегодня в набольший хочу ударить, ‑ затряс худым перстом Федор Иванович.
- Осилишь ли царь‑батюшка? ‑ засомневался звонарь.
- Ежели бог поможет ‑ осилю. Дай‑ось веревку, Трифон,
Федор Иванович широко перекрестился, по‑мужичьи поплевал на ладони и принялся раскачивать многопудовый язык. Прошла секунда, другая, но тяжелый язык так и не коснулся колокола.
Царь опустился на пол и заплакал.
Звонарю стало жалко слабосильного государя.
- Давай вдвоем потянем, батюшка.
- Нет, Тришка, я сам, ‑ заупрямился Федор Иванович и снова шагнул к веревке, подняв бледное лицо на сверкающие в лучах солнца кресты.
- Помоги, господи. Придай силы рабу твоему верному, прида‑а‑ай…
Царь из последних сил потянул за веревку ‑ раз, другой, третий. И наконец‑то колокол загудел, вначале робко и слабо, а затем все мощнее и мощнее.
- Услышал меня господь, услыша‑а‑ал! ‑ в исступлении прокричал Федор Иванович, судорожно вцепившись руками в веревку.
Борис Годунов, привалившись к каменному своду, тоскливо поглядывал на государя, тайно усмехался и думал:
"Юродивый царь! И это Рюрикович ‑ сын самого Ивана Васильевича, грозного и всесильного самодержца. Наградил же господь великую Русь блаженным царем. Федор ‑ духом младенец, превосходит старцев в набожности, занимается делами церковными ревностнее, нежели державою, беседует с иноками охотнее, нежели с боярами. Государь больше похож на пономаря, чем на царя великодержавного. В келье он был бы больше на месте, чем на престоле. Умом скуден, телесами слаб, водянке подвержен. Сестрицу Ирину жаль. Скушно ей с немощным, слабоумным Федором. От того и детей все нет. А может, это и к лучшему. К чему еще один наследник престола. Слава богу, Дмитрия не стало. А хворый царь недолго протянет. Немного лет ему богом отведено на этом свете. И тогда путь к престолу открыт. И никому более, как ему, Борису, Русью править…"
Душно стало боярину. Распахнул кафтан, рванул ворот шелковой рубахи. Сильными холеными пальцами стиснул широкий малиновый кушак с золотыми кистями.
Царь Федор упал на руки старого звонаря ‑ обессиленный, с красными пятнами и крупными каплями пота на побледневшем лице. Выпучив глаза и вскинув редкую бороденку на замолкнувший колокол, дышал часто и все приговаривал:
- Теперь господь доволен мной, Тришка…
Возле дворца государя всея Руси встретили десятка два челобитчиков из посадских. Загалдели разом, сгибаясь в низких поклонах и протягивая царю грамотки.
- Укажи праведному суду быть, великий государь.
- Задавили нас купчишки. Притесняют, ремесло захирело.
- Князь Василий Шуйский у себя во дворе беглых тяглецов укрывает, а пошлину с нас со всей слободы взимают.
- Защити, надежа и заступник наш!..
Федор Иванович тоскливо вздохнул и сказал своему ближнему боярину:
- Докучают меня мирские заботы. Прими челобитчиков, рассуди всех праведно и без корысти. А я помолюсь за детей своих.
- Сегодня в думе от свейского короля послов встречаем. Надлежит государю на троне заморских гостей приветствовать, ‑ поднимаясь на крыльцо, напомнил царю о державных делах Борис Федорович.
- Притомился я, боярин. Примай послов без меня да глаголь моим именем. А мне из Чудова монастыря архимандрита Паисия пришли. В христово воскресенье на молебен к нему собираюсь. Ступай, боярин, с богом…
Часть VI
ОРДЫНЦЫ
Глава 60
ТАТАРЫ ИДУТ НА РУСЬ
Последние шесть лет на Руси жили спокойно, басурмане не тревожили своими набегами московские города и села.
Все эти годы в Крыму шли кровавые междоусобицы. Грозный хан Магмет‑Гирей в одну из темных ночей был зарезан в своем дворце коварным братом Исламом. Горячие сыновья Магмет‑Гирея ‑ Сайдет и Мурат сбросили с трона нового повелителя. Мстя за отца, опустошили весь Крым, разграбили ханскую казну. Но не долго властвовали братья. Ислам‑Гирей собрал десятки тысяч джигитов и прогнал обоих в степи. Братья ушли под покровительство московского царя. Мурату было дозволено "жить и кормиться в завоеванной русским государем Астрахани, а Сайдету милостиво позволили кочевать с ногаями в степях близ своего сородича.
Опасаясь своих дерзких племянников, хан пригласил в Крым турецких янычар. Искал дружбы Ислам и с русским царем. Он писал Федору:
"Ежели захочешь с нами в самом деле быть в дружбе, то ты бы наших недругов, Сайдета и Мурата, у себя не держал, хотя они тебе и в руки попались. Ты бы сослал их туда, где бы их не слыхать, не видать; а денег и казны не годится им давать. Ежели ты с нами подружишься, то мы непременно станем под неверною Литвою промышлять".
От имени великого государя Борис Федорович Годунов направил в Крым посла с грамотой, в которой заверял, что Сайдет и Мурат не пойдут на Крым, если только сам хан не поведет свои тумены на московские порубежные земли и турецкому султану поход на Астрахань отговорит.
Ислам умер своей смертью в 1588 году, оставив трон преемнику Казы‑Гирею. И новый самонадеянный хан с первых же дней стал помышлять о набеге на Русь. Заверяя царя Федора своей верной дружбой, хан Казы‑Гирей тайно сносился с королем шведским Иоанном, просил у него золота, обещая сильным набегом поколебать Москву. На это его подбивал и султан турецкий Амурат ‑ извечный враг государей московских.
Зимой Казы‑Гирею удалось выведать, что русский царь тайно известил литовских панов о намерениях совместно воевать Тавриду. Эта весть разгневала крымского хана. Притом он давно был сердит на царя Федора за то, что он не отпустил царевича Мурата к нему в Орду.
Мурат все еще кормился в Астрахани, неизменно усердствовал Москве, обуздывая ногайских мурз. Однако вскоре верноподданный царевич скоропостижно скончался. В Москве думали, что Мурата извели подосланные из Крыма злодеи. А хан утверждал, что это москвитяне отравили ядом царевича и клялись жестоко отомстить им. Кроме того тщеславный Казы‑Гирей говорил на диване, что каждый добрый хан обязан, во исполнение древнего обычая, хоть однажды видеть берега Оки для снискания воинской чести.
Крымский хан задумал коварством и хитростью усыпить бдительность московского правителя Бориса. Собрав свои тумены, он клятвенно заверял Годунова, что идет разорять Вильну и Краков. Хан назначил великое и знатное посольство в Москву для заключения дружеского союза.
Весной к ханским улусам присоединилась ногайская орда, султанские янычары, полки из Азова и Белгорода с огнестрельным снарядом. Но в Москве в ту пору особо еще не тревожились, выслав к обычной порубежной рати знатных воевод ‑ князей Мстиславского, Трубецкого, Голицына, Хворостинина и Ноготкова.
Весь май сторожевые разъезды доносили в Серпухов и Калугу, что в степях и на берегах Донца Северского и Боровой ни одного поганого не повстречали, лишь только видели следы зимнего кочевья и оставленные старые юрты.
И только в конце июня прискакали в Москву гонцы с вестью, что степь покрылась тучами ханскими, что не менее ста пятидесяти тысяч ордынцев, обходя порубежные крепости, нигде не медля и не рассыпаясь для грабежа, идут на Тулу.