- Верно сказываешь, отец. Не дело страднику от земли отрываться. Но и под кнут боярский не следует покорно спину подставлять.
- Но как же быть, родимый?
- А я так мыслю, отец. Уж коли мужику не под силу боярские неправды терпеть, то выбирай себе две дороги. Либо в бега подавайся, либо всем миром на бояр поднимайся.
- Это как "поднимайся", парень?
- А так, отец. Чтобы свою волю вернуть, надо крестьян со всей Руси собрать и тряхнуть бояр как следует.
Старик опустился на крыльцо, вздохнул.
- Нелегко это, родимый, ох как нелегко. Непривычен наш мужик гиль возводить. Не было еще такого на Руси, чтобы всем людям на господ подниматься. Вот кабы царь нам волюшку даровал.
- Царь ‑ всей Руси голова. И волен он народу великие милости дать. Да только нужды он нашей не видит. Господа государевы очи застят. Вот и выходит, что царские милости через боярское решето сеются. Потому и надо всем миром по боярам ударить.
- Молод ты, Иванка. Горячая кровь в тебе бродит. Одно скажу ‑ плетью обуха не перешибешь, в рукавичку ветра не изловишь.
И после этих слов бортник надолго замолчал и ушел в ДУМЫ.
После утренней трапезы Иванка и Василиса ушли к озерцу. Послал их бортник проверить поставленные два дня назад вентера.
- Ох, неспроста Иванка в село не спешит. Приглянулась ему Василиса. Кабы худа не вышло, отец. Уведет соколик нашу ладушку в свою избу, заохала Матрена.
- Не век же ей в девках сидеть, старая. Иванка ‑ парень видный и хозяином будет справным, ‑ ответил Матвей.
- Ужель тебе не жаль нашу сиротку горемычную? Плохо без деток жить, государь мой. Вспомни‑ка своих сыновей, что светлые головушки у басурманов‑ливонцев сложили.
- Не береди душу, старая. На заимке нонче неспокойно. Не зря пятидесятник Мамон по лесам шастает. Изобидит он Василису, чего доброго. А Иванка ее в обиду ее даст.
А тем временем Болотников и Василиса шли Глухариным бором к озерцу. Девушка молча вела парня едва приметной тропой, поднимала зеленые ветви над головой суковатой рогулькой.
- Дозволь, Василиса, мне дорогу торить, ‑ попросил Иванка.
- Еще заблудишься да на лесовицу набредешь, ‑ повернувшись к Болотникову, улыбнулась Василиса. ‑ По этой тропе короче на целую версту.
Вскоре вышли к озерцу, над которым клубился молочно‑белый туман. Невдалеке, в березовой роще мирно ворковал дикий голубь, напевал веселую песенку крохотный красноперый зяблик, выводил, укрывшись на верхушке зеленой ели, свои звучные трели чернозобый рябинник.
- Красный день выдался сегодня, Василиса. Чуешь, как птицы загомонили?
- Чую, Иванка. Хорошо в лесу, привольна… А теперь полезай в воду, тут мелко, ‑ молвила Василиса, указав парню на скрытые камышами вентера.
Болотников скинул лапти, размотал онучи, засучил порты выше колен и полез в воду. Однако озерцо оказалось глубоким, и Иванка сразу же окунулся по самые плечи.
Болотников шутливо погрозил девушке кулаком.
- Грешно лукавить, Василиса! Сначала стрелой грозилась, теперь утопить вздумала.
Девушка весело рассмеялась, озорно метнула в Иванку ракитовую ветку.
- Лесовицы еще не то могут делать. Уж ежели в мое царство пришел, то не скоро из него и выберешься.
- А я и выбираться не хочу. Буду в твоем царстве жить, ‑ так же смеясь, отвечал Иванка.
Болотников повернулся на спину и увидел небо ‑ синее, с легкими белыми облаками. На миг закрыл глаза. Подумалось: "Вот и Василиса такая же синеокая. Славная она…" И от этого на душе стало светло и радостно.
- Эгей, Иванка! Про рыбу забыл. Вынимай вентера,
- Ужель на такой глубине бортник снасти ставил?
- Дедушка теперь в воду не лазит. Вентера я сама ставила.
- А водяной тебя за ногу не схватил? Здесь омут на омуте, ‑ продолжал посмеиваться Болотников, вытаскивая вентер на берег. ‑ А ты удачлива, Василиса. Глянь ‑ полная снасть рыбы!
- Язей, карасей и налимов здесь всегда довольно. Дедушка язевую уху любит, ‑ проговорила Василиса, подбирая трепыхавшуюся рыбу в плетенку.
Богатый улов оказался и в других вентерах. Набралась целая плетенка пуда на полтора. Василиса прикрыла рыбу‑свежец ракитником, сказала просто и тихо:
- Посидим, Иванка…
Болотников опустился возле девушки и близко заглянул ей в глаза. Василиса смущенно потупилась.
- Расскажи о себе, Иванка.
- В жизни моей мало веселого, Василиса. Было нас в семье когда‑то пятеро. Двое еще в малолетстве примерли. Остался я один у отца с матерью. Живем всегда впроголодь. Батя мой хотя и мужик работящий, но достатка никогда в избе не было. Боярщина замаяла, оброки княжьи давно стали не под силу. Отцу одному тяжело приходится. Помогаю ему как могу. Мужичье дело известное ‑ землю пахать, жито сеять, травы косить, хлеба жать… Все это тебе самой ведомо.
- Ну, а лада у тебя есть на селе? ‑ залившись румянцем, тихо спросила девушка.
Иванка положил руку на плечо Василисы и снова встретился с ее глазами. В резком разлете густых бровей, темных пушистых ресницах, тень от которых скрывала синеву любопытных задумчивых глаз. Иванка увидел столько неподдельной теплоты и ласки, что он невольно задохнулся от нахлынувшего на него чувства.
- Нет у меня никакой лады, Василиса. Нет!
Чтобы скрыть наступившую неловкость и волнение, Василиса поднялась на ноги и вновь стала озорной и веселой.
- А ну, забирай поклажу! Рыбе пора на столе быть. Иванка, не отводя глаз от Василисы, решительно шагнул к девушке, взял за руки и заговорил взволнованно:
- Погоди, Василиса… Не знаю, что со мной… Колдунья ты. Хмельным я от тебя сделался.
Девушка сразу посерьезнела и посмотрела на Иванку долгим и пристальным взглядом, словно искала в его глазах желанного для себя ответа, а затем мягко высвободила руки, обвила парня за шею, доверчиво прижалась к нему всем телом и поцеловала в губы.
Глава 43
ИЗ ОДНОЙ КАБАЛЫ ‑ В ДРУГУЮ
Прибыв в Богородское из стольного града, Калистрат Егорыч заспешил к княжьему управителю.
Прежде чем взойти на красное крыльцо терема, приказчик обошел все княжьи службы: заглянул в холопий подклет, конюшню, псарню, поварню… И недовольно закачал бороденкой: всюду бродили по двору челядинцы слоняясь от безделья. Ох, и пообленились без княжьего присмотра. Десятка три не при деле. Управитель ‑ человек тихий, набожный. Все больше в постах да молитвах время проводит, а до холопей ему и дела нет.
Возле покоев управителя, перед низкой сводчатой дверью, на широкой лавке развалился длиннющий, нескладный челядинец. Калистрат Егорыч ткнул его в бок кулаком.
- Креста на тебе нет, Тимошка. Чего средь бела дня прохлаждаешься? У себя ли управитель?
Тимоха не спеша поднялся, широко зевнул, потянулся, потер глаза. Узнал приказчика, слегка мотнул головой.
- Почивает Ферапонт Захарыч. Всю ночь на молитве простоял. Не ведено впущать.
- Разбуди. От князя Андрея Андреевича с грамотой я прибыл.
Тимоха вошел в покои, а Калистрат Егорыч опустился на лавку и забурчал сокрушенно. Ну и дела! Скоро к обедне ударят, а управитель все на пуховиках нежится.
Холоп дозволил войти в покои.
- Чего тебе, Егорыч? ‑ позевывая, тихо вопросил управитель. Был он в длинной нательной ночной рубахе, всклокоченный, с заспанным помятым лицом.
- От князя я, Ферапонт Захарыч.
- А кой час, Егорыч?
- Должно, к обедне скоро зазвонят.
- Ох ты, господи. Вздремнулось мне седни. К молитве не поспею, засуетился управитель, натягивая на себя суконные порты.
- Грамоту от князя привез. Указал Андрей Андреевич половину своих холопей на ниву посадить.
- Это как же на ниву? Невдомек мне, Егорыч. Нешто челядинцу за соху браться?
- Вестимо так, батюшка. Позвать бы холопей надо.
- Ох, и недосуг мне нонче, Егорыч. Отец Лаврентий седни литургию справляет по случаю начала Петрова поста. Ты уж сам распорядись, милок, а я в храм поспешу.
- Как тебе будет угодно, Ферапонт Захарыч, ‑ с легким поклоном вымолвил приказчик и вышел из покоев.
В узких сумеречных сенях остановился, озабоченно развел руками и вдруг наткнулся всей пятерней на что‑то мягкое.
Из угла хихикнула девка:
- Ой, щекотно. Кто озорует?
- Тьфу, дьяволица! ‑ сплюнул Калистрат Егорыч. ‑ А ну, вылазь на свет божий.
Из темного угла вышел раскрасневшийся долговязый Тимоха. Сенная девка, задев приказчика дородным телом, прошмыгнула в светелку.
- Непристойные дела творишь, сердешный. Кобелей греховодных кнутом учат, чтобы уму‑разуму набирались. Обскажу о том управителю. Пущай он те взгреет, ‑ осерчал приказчик.
- Уж ты прости меня, Калистрат Егорыч, ‑ взмолился Тимоха и простодушно добавил. ‑ Моей‑то вины нет, батюшка. Шел я сенями. А девка озорная повстречалась. Ну и того…
- Не проси милости, богохульник. Быть тебе битым. А сейчас зови к моей избе холопей ‑ Никитку Кудеяра, Икудейку Басова, Ванятку…
В своем дворе Калистрат Егорыч прочел челяди княжью грамоту, в которой говорилось, что с Тихонова дня пятнадцать кабальных челядинцев переводятся в пашенных мужиков.
"…Князю повиноваться им, как богом ведено, приказчика слушаться во всем и пашню пахать где укажут, и оброк им платить, чем изоброчат", заключил приказчик.
Челядинцы понуро склонили головы. Годами жили, а таких чудес не знали. И чего это вздумалось князю?
- Как же это, батюшка? Несподручны мы к мужичьему делу. Не во крестьяне, а в холопы мы князю рядились, ‑ произнес Тимоха Шалый.