Как дела? Удалось ли тебе что-нибудь где-нибудь устроить? И почему не пишешь ничего?
Будь здоров, скоро я тебя призову в Москву, друг любезный, чтобы ты ходил по издательствам и редакциям со своим романом под мышкой.
Всего наилучшего.
Ю. Казаков".
2 февраля 1967 года:
"Дорогой Абе!
Вот посылаю тебе первую часть. Тебе нужно будет и дальше перенумеровать страницы после 109 и соответственно переписать главы. Очень грязная рукопись вышла, чертова машинистка, сколько ошибок наляпала.
Только обязательно нужно сделать сноску, что роман целиком будет напечатан в "Дружбе народов".
Я сижу в Москве последние дни. Буду стараться за это время как можно больше сделать тебя. Если даст бог, через неделю или поболе того уезжаю в Париж. Пока на 15 дней, а там посмотрим. Ибо, пока оформлялся я по одному приглашению, на меня пришло еще одно приглашение, так что, может быть, мне посчастливится пожить в Париже целый месяц. Не сердись, милый, что я оставляю твой роман недоделанным. Вернусь - быстро доделаю. Баруздину я уже сказал. Он не в восторге от моей поездки, т. к. ему главнее роман, но все же и не сердился особенно.
Глава твоя о старухе мне понравилась, я ее перевел с удовольствием. Если бы все главы были такие, то и роман бы пошел быстрее, а то я часто застреваю. Ну ничего, главнее всего все-таки качество, а не быстрота перевода.
Будь здоров, дорогой! Распространяй по Казахстану свой роман. Деньги нам нужны. А как только кончу (в марте), я тебя вызову в Москву, ты займешься этим же делом здесь. Первую часть я уже сдал на перепечатку. Не сегодня-завтра сдам вторую.
Целую, привет Ажар. Я тебе, м. б., еще напишу.
Юра".
3 июня 1967 года:
"Ну, старичок, Еламан твой прикатил в аул, вместе с ним прикатил туда и я, и как-то мне полегче стало, запахло морем, опять замаячил на горизонте Мурза, пришли Дос и Мунке, - а то, признаться, стало мне без них скучно.
А главное, старичок, главное - замаячил впереди конец! Я уж и не верю такому счастью. Завозился я что-то, прямо нужно сказать, завозился. Но, как говорят у нас, сколько веревочке ни виться, а кончику быть.
Вот и отшумел в Москве съезд, отговорили все, отполучали командировочные и суточные, отпили, отъели, подались по домам, выбрали руководящие органы, и я теперь уже не кто-нибудь, а "ревизионист"! Понял? То-то. Приеду вот в Алма-Ату ревизовать вас всех и наводить порядки.
Письмо Шамкенову я написал.
Как там всем вам отдыхается? У нас погода что-то захолодала, северные ветры...
Хочется в Болгарию, там потеплее, но пока ответа нет, да и все равно до конца романа я не стронусь с места. А то опять отложится все бог знает на сколько времени.
Когда попадешь в Гагры, съезди обязательно в Пицунду, погляди, как там идет строительство. И вообрази, как я там прекрасно жил, когда не было там ни одного дома, а только сосны. А на озеро Рицу не езди, по дороге туда очень часто случаются катастрофы, автобусы кувыркаются в пропасти, очень там опасная дорога. А Рица ничуть не лучше вашего Иссыка, когда он еще не выплеснулся.
Пиши мне! Будь здоров, отдыхай и набирайся сил. Привет всем твоим! Кланяются вам также мама и Тамара".
6 января 1968 года:
"Дорогой Абе!
12-й номер "Дружбы" уже вышел, в понедельник (8 января), наверное, поступит в печать.
Про книгу я ничего не знаю, но, наверное, ее выход не за горами, м. б., в январе и выйдет.
Тебе не мешало бы подумать и о "Роман-газете". Как тебе поступить - приехать ли в Москву для личных переговоров с редакцией "Роман-газеты" или вести эти переговоры из прекрасного далека - решай сам.
Во втором номере "Работницы" пойдет отрывок из романа.
Вот, кажется, и все, что у нас в Москве с тобой делается. Теперь об Алма-Ате.
Обязательно проследи, чтобы "Мытарства" в Алма-Ате печатались по моему первоначальному тексту без всяких сокращений и изменений. На этом я настаиваю.
Второе: "Сумерки" должны перепечатываться с московского издания в "Молодой гвардии" и ни в коем случае не с алма-атинской книги. Это нужно, чтобы текст был идентичен переводу, сделанному мной, а он в "Сумерках" наиболее сохранен в молодогвардейском издательстве.
Я пишу Симашко особо, но ты, пожалуйста, ему напомни, чтобы в корректуре моего сборника были вычеркнуты слова, предпосланные мной очерку "в мае в счастливую пору": "Всего вам доброго и никаких толчков. Ю. Казаков. Таруса. 66 г.". Эта фраза предназначалась журналу "Звезда Востока", и в сборнике она ни к чему.
Как твои дела? Удалось ли тебе уединиться в горах? Работаешь ли?
У меня прежние неурядицы с жильем, живу на кухне, и работать, конечно, не приходится.
Да! Изругай ты (...) сценариста, который нарушил все сроки и ничего мне не пишет и не дает вообще о себе знать. Это несколько и неуважительно по отношению ко мне.
И пиши вообще почаще, ладно? (...)"
25 апреля 1971 года:
"Дорогой Абе!
Каюсь - только теперь начал работать, хотя уже неделю чувствую себя в форме, а задержка вызвана тем, что я внимательно проштудировал твою третью часть и она меня не убедила и даже смутила. Я говорю о начале, о первой половине. Конец, вернее, вторая половина, очень хорош, очень! А в первой меня смутили некоторые вещи, как, например:
1. Как белые, имея аэропланы, не знали численности и расположения красных под Аральском? (Во время первой империалистической войны и гражданской войны авиация в тех частях, где она была, активно использовалась для разведки.)
2. Почему Ознобина допрашивает Федоров - квартирмейстер по должности? Этими делами всегда занимались офицеры разведки и контрразведки, а эти отделы не могли не существовать в штабе такого крупного соединения, как армия Белова.
3. Относится к пункту 2. Почему Белов обращается с просьбой раздобыть "языка" вообще ко всем офицерам, присутствующим в его палате, тогда как по этому вопросу он должен был говорить именно с разведкой и контрразведкой?
4. Наконец, почему Белов - опытнейший генерал - начал наступление без артподготовки, не использовал танки и авиацию? (Танки появляются потом, когда уже отбито 2 - 3 атаки, артиллерия и авиация не участвуют вовсе.) Все это поистине странно и необъяснимо... Я начал уже работать и буду, конечно, переводить все как есть, а пишу тебе это затем, чтобы ты, м. б., потом как-то хоть чуть-чуть поправил дело, ибо вовсе неинтересно будет, если такими же вопросами потом задастся какой-нибудь дотошный критик, понимаешь?
Ну и об отступлении белых в пустыне, и о мыслях Танибергена я уже сказал - очень все хорошо, умно, печально и поэтично! Поздравляю тебя с таким концом (...)"
29 мая 1971 года:
"Милый друг!
Винюсь перед тобой - затянул я перевод. Увы мне, увы! Ойбай-ау, как любил говаривать несравненной памяти Судр Ахмет, что делать, дружок, тут не резиденция, отец вывихнул спину, мать ничего не может, и приходится ковыряться на огороде мне - весна ждать не будет, и так мы запаздываем с посадками. Но - терпение, терпение!
Страшно рад за тебя, что тебе удалось всюду побывать и повидать любезные твоему сердцу места. Как бы я хотел совершить с тобой подобный вояж!
А теперь просьбы (...)
Спроси у директора или главреда издательства "Жазушы", не сочтет ли издательство возможным заключить со мной договор на издание трилогии (ведь они будут так или иначе ее издавать в 72 году)? А если они договор заключить могут, то не выплатят ли мне 25 процентов аванса? Грустно признаться, но дом пожирает все деньги. Договорился я, например, об окраске большого дома - знаешь за сколько? За 600 руб.
Очень сожалею, что ты застал меня в мои дурные дни, так мне хотелось с тобой погулять и поговорить о многом. Ну - до следующего раза.
Целую тебя, пиши мне. Поцелуй Ажар. Мама и папа кланяются. Когда поедете в отпуск в Европейскую СССР, заезжайте обязательно, я специально для вас баню истоплю.
Ю. Казаков (...)"
ВСЕ В НЕМ ПЕЛО
В дни, когда республика чествовала стодвадцатипятилетие со дня рождения дедушки казахской поэзии, я находился в больнице. Лежа в палате один, все больше предаваясь унынию, представлял себе, как там веселились люди, празднуя эту славную дату. Конечно, мне было обидно.