Он сказал это без тени смущения на лице. С тех пор как море стало мелеть, лишая рыбачьи аулы их исконного дела, стали мельчать душой и люди. Как сорная трава на заброшенном поле, непостижимым образом оживали, всюду, где пока что живут люди, выползали на свет давно вроде отжившие родовые отношения, древние обряды, всякие там поверья. Собирались святошами по аулам какие-то бесконечные пожертвования. Случалось, ради оплакивания и многократных поминок иные днями не выходили на работу. Даже бывшие поборники всего нового, вчерашние активисты, любившие грозно обрушиться на всякого, кто не отрекся в свое время от бога, от религии, теперь вон сами благоговейно дремлют на религиозных трапезах рядом с доморощенными муллами в засаленных старых чалмах. Вот недавно и этот малый, вернувшись из дальней поездки, поспешно заглушил пропыленный грузовик у окон дома и, позабыв об усталости, побежал на чьи-то похороны, на ходу стряхивая с себя дорожную пыль. Обмотав голову полотенцем, протиснулся в ряд коленопреклоненных стариков в белых чалмах. От нового "коллеги" так разило бензином и табаком, что муллы всполошились, брезгливо заотряхивали полы чапанов, забормотали в негодовании, будто затесался к ним сам нечистый дух: "Изыди, сатана! Прочь! Сгинь! Сгинь, нечестивец!.." Шофер, однако, не смутился. Оттесненный старцами, он тем не менее никак не хотел отказаться от своего богоугодного дела. Принял покорную позу. Смиренно прикрыл веки. И нельзя было понять, то ли в самом деле он молился, каясь в своих прегрешениях перед всевышним, то ли матом крыл про себя усатого районного милиционера, который вчера оштрафовал его в городе на пять рублей за то, что не уступил дорогу школьникам. Как бы там ни было, этот негодник точь-в-точь повторял все, что делали аллаховы слуги в белых чалмах: прижимал ладони к груди, со вздохом опускал глаза, усердно шевелил губами... Напрочь, должно быть, забыл в эти минуты, что всю жизнь только и делал, что курил табак, хлестал водку, похаживал по бабенкам да еще изрыгал разные богомерзкие слова. Глядя на его благочинный отрешенный вид, можно было подумать, что он святее самого ишана, что неукоснительно соблюдает все посты, совершает пятикратный намаз и, как истый мусульманин, предпочитает земным утехам возвышенные беседы с аллахом. Но этого смирения хватило ему ненадолго. Едва только принесли муллам подношение, как бесцеремонно расталкивая локтями сердито бормочущих стариков, одним из первых заполучил свою долю и убрался восвояси, лихорадочно соображая, где бы купить водочки на свои, так сказать, нетрудовые доходы.
А чего он только не вытворяет в аулах! Ты, однако, притерпелся и на многие его выходки попросту смотришь сквозь пальцы. Что бы там ни было, а дело свое он знает. И если разбитый и искореженный на проселках грузовичок все еще исправно служит колхозу, то лишь благодаря ему. И еще есть в нем одно золотое для тебя качество - безотказность. Подними его в любое время дня и ночи, и он всегда готов к твоим услугам. Растолкай его на рассвете, даже после буйной какой-нибудь ночки, - и он промычит что-то спросонок, протрет глаза, головой помотает, пятерней расчешет жесткую, отродясь не видавшую гребешка спутанную гриву - и через минуту уже на дворе. Там он, долго позевывая, помочится непременно на пыльный скат грузовика, встряхнется по-собачьи и лишь потом лезет в кабину, плюхнется на продавленное сиденье. Скажешь только: "Жми!" - и он поплюет попеременно на ладони и с готовностью откликнется: "М-ма-мент!.." Как-то раз ты поинтересовался у него, что означает его магическое слово, - и, к своему удивлению, услышал, что он и сам того не ведает... Сунул пальцы под свою мятую засаленную кепчонку, почесал затылок и хмыкнул неопределенно: "А хрен его знает! Ты говоришь: "Жми!" - а я, стало быть, отвечаю: "Пожалуйста, коли тебе охота..."
Зовут его Кожбан. Однако никто в этом краю не называет его по имени. И стар, и млад, и в глаза, и за глаза - все кличут его всегда "шофер-бала". И хотя шофер нынче более чем зрелый джигит, он ничуть не обижается на то, что называют его "бала" - мальчишкой. Пожалуй, даже наоборот; настолько сжился с этим прозвищем, которым его окрестили люди, настолько освоился с ролью расторопного, готового услужить всем паренька, что и старших, и тех, что моложе его в ауле, одинаково величает "ага", то есть "дядей". С такой же простоватой безотказностью, не глядя на старшинство, выполнит просьбу любого: только заикнись - и уже, смотришь, спешит к грузовичку, чтобы через мгновение мчаться как угорелый хоть на кран света...
- Ну вот, басеке, и Аральск! - явно повеселел шофер, когда из-за черного увала запестрели крыши окраинных саманных домов. - А то едешь-едешь, а кругом одни развалины... Как на погосте, так твою!..
В прежние - совсем еще недавние - времена первыми бросились бы в глаза мачты кораблей в порту. Они были куда выше самых высоких зданий в городе. Но с тех пор как море начало уходить, судоходство на Арале прекратилось, и кое-какие оставшиеся суда, когда-то плававшие в Ургенч и Муйнак, чернели, гнили теперь там-сям на приколе, точно туши гигантских рыбин, выброшенных бурей на берега и мели.
- В город заедем, басеке?
- Зачем? Жми-ка лучше кольцевой дорогой прямо к Сырдарье.
- Конечно, можно... Но, басеке, не получится.
- Как? Почему?
- Бензин на исходе. Придется заехать.
- Тогда... что ж, ничего не попишешь. Только, ай-налайын, без задержки.
- Скажешь тоже, басеке! Меня, небось, теща у заправочной не ждет. И рюмашки никто не поднесет. Заправлюсь - и погоним...
- Вот-вот, дорогой. Нам ведь еще сотню отмахать надо.
Шофер согласно кивнул. Заправочная была на окраине города. Когда подъехали ближе - ужаснулись: очередь машин из города и районов, из аулов и из столицы, стоящих впритык друг к другу, вытянулась в бесконечный, теряющийся где-то на шоссе хвост. Каких только марок не было здесь, на небольшом пятачке заправочной: махонькие "Запорожцы", тяжелые груженые МАЗы, КрАЗы и БелАЗы.
- Ну и влип, мать твою!.. - зло ругнулся шофер.
- Да... проблемка, - озадаченно вздохнул ты.
- Э, басеке, где нынче нет этих браблем, будь они неладны. Шаг ступишь - и, божалыста, браблема. А ведь на каждом шагу твердим: мол, нефти у нас - море бездонное. А выходит, и она - как наше Аральское...
- Попридержи-ка язык!
- Нет, в самом деле: какую газету ни возьми, вплоть до наших "Аральских волн", только и твердят про...
- Замолчишь ты или нет?! Тоже мне, мыслитель...
- Ну ладно - молчу. Только от нашего молчания, знаешь...
Шофер еще что-то бор мотнул уже невнятно. Опять, наверное, крыл кого-то в хвост и в гриву.
- Этак мы, дорогой, проторчим тут до ночи. Может, дотянем как-нибудь до Сырдарьи, а?
Шофер длинно присвистнул:
- Да ты что, басеке! Нас, сотворенных из кости и мяса, можно еще кое-как уговорить. А железо ведь твое "как-нибудь" не признает. Бензин кончится - и будем, как кол, торчать среди степи. Хоть ты тресни тогда.
- Апырай, ну сам подумай - разве тут дождешься?
- Зачем нам ждать?
- То есть?
- М-ма-мент! - шофер хитро подмигнул.
Не раз ты был свидетелем того, как при таинственном слове "м-ма-мент" у него запросто, как бы сами собой, решались порой самые сложные дела. Интересно, что же на этот раз придумал? Ты решил понаблюдать за ним. А он между тем надвинул сломанный козырек кепчонки на самые брови, припал телом к рулю, нажал газ. И не успела шоферня вокруг опомниться, как он, шустро лавируя между рядами скученных машин, неуследимо, точно ртуть, протиснулся вперед, к бензоколонкам. Шоферская братва всполошилась, загудела:
- Эй, эй, ты куда?
- Откуда этот хрен моржовый взялся?
- А ну, проваливай! В шею его, бл...! Шустрик нашелся!..
- Кто там поближе - не пускайте!
Но шофер-бала и бровью не повел. Спрыгнул с подножки, сплюнул и затоптал свою давно потухшую папироску. Нашарил под сиденьем связку воблы. Теперь-то тебе ясно стало, что именно последует за этим его, не раз выручавшим, "м-ма-ментом"... Сейчас он, конечно, нимало не мешкая, направится прямо к заправщику и, какого бы рода-племени тот ни был, поприветствует своим непринужденным "салут!" и бросит перед ним сухую связку воблы. И если растерявшийся при людях заправщик не сразу потянется к ней рукой - тогда шофер-бала пойдет напролом. "Ты, дорогой, что? - скажет. - Такую воблу нынче во всем Арале не найдешь, клянусь аллахом! Пальчики оближешь! Особенно с пивком, а?!" И отбросит связку в угол, отбрасывая этим и все сомнения малость озадаченного заправщика.
Как-то, помнится, Бакизат надо было срочно ехать в Алма-Ату. Билетов на поезд не было. Ты стоял в растерянности, а тут еще и теща не преминула попилить тебя при народе: "Ну, чего стоишь? Нынче разве скотоводы, рыбаки не в почете? Разве не возносят их на каждом собрании? Вот ты и покажи свои хваленые права... Ступай вон к той кассирше и объясни ей, что ты трудяга-рыбак. И не простой, а дипломированный!.," К счастью, выручил его тогда все тот же расторопный шофер-бала. Мигнул тебе, сказал: "М-ма-мент!" - и, выхватив из-под сиденья десяток сушеных чебачков, нанизанных на засаленную бечевку, направился к плотно закрытому окошку кассы. Не сразу оно отворилось; но уже вскоре оттуда послышался проникновенный голосок: "А вам в какой вагон, товарищ?"
Нет, с таким шофером не пропадешь. В ауле он и святошей прикинется: полотенце на голову намотает и вместе с муллами заупокойную молитву пробормочет, а в городе и за рубаху-парня сойдет, из самого, казалось бы, безнадежного положения вывернется, в игольное ушко пролезет!..
* * *
- Салам алейкум!