Ты сдержанно кивнул и прошел вперед. Над тем берегом реки стояло низкое еще, по-зимнему тусклое солнце. Река застыла во всю светлую ширь, до последнего вершка затянулась голубеющим стеклистым льдом. Пологие утренние лучи то робко просвечивали, то играли бликами на нем, вспыхивали и гасли, и опять возникали, слепя глаза. Ты ступил на лед. Миновал рыбаков, стоящих на берегу, которые мгновенно притихли. "Посмотрим, на что ты горазд..." Ты спиной чувствовал эти пытливые взгляды, и внутри от них что-то поневоле сжималось. Сделал еще несколько шагов и остановился, ибо еще толком не знал, что дальше делать. Постоял, оглядывая лед, словно примериваясь, я вновь услышал за спиной все тот же напористый, стучащий в уши голос:
- Жадигер-ага, слаб лед. Человека-то с запасом выдерживает, а с машиной лучше не соваться. Боязно, признаться.
- Боязно, значит?
- Вода - вражина безмолвная... Подпорок-то под нею нет.
- Нету, значит, подпорок?
- Ясное дело, что нет! Провалишься - и, считай, концы... А вы что, по-другому думаете?
- Мы?.. Как думаем?.. Эй, парень, давай-ка пешню!
- М-ма-мент!
- Напрасно вы это... Тут и пробовать нечего. Мы перед вашим приездом весь лед пешнями прощупали - не тот лед. С рекой шутки плохи, с ней не поспоришь. Вода, знаете, вражина такая...
Ты не ответил, принял из рук шофера пешню и решительно пошел вперед. Дойдя почти до середины реки, ты, высоко размахнувшись, с силой вонзил ее. Брызнули во все стороны стеклистые осколки. Однако насквозь не пробил, пешня застряла, подрагивая, а из-под острия разбежались быстрые кривые трещины, проступила зимняя, темно-прозрачная на льду вода.
Ну что, убедились? - торжествовал молодой председатель. - Говорят же вам: хрупкий лед, ненадежен... Может, ночью окрепнет. А сегодня тут с груженой машиной делать нечего.
Ты и сам видел: ненадежный лед, рановато. И знал: подпорок под ним нет. И все же раздумывал еще что-то, не отрывая взгляда от вонзившейся в лед пешни. Во все времена любили рыбаки молодой ледок, восхищались его гибкой упругостью, как он гнется весь, порой под тяжестью постанывает, но не ломается. Должно быть, за это и прозвали его искони "льдом-джигитом", или еще "молодеческим". Кто, однако, точно знает, как поведет себя этот "молодой-удалой" ледок-крепыш, когда его всерьез захочет испытать какой-нибудь отчаявшийся смельчак?
- Ну, убедились?! - над самым, казалось, ухом раздался отрывисто трескучий, неизвестно отчего торжествующий голос. - Кто как, а мы уезжаем. А уж до рыбы в старице, бог даст, завтра дорвемся. На сегодня никаких надежд, и мой вам совет: возвращайтесь...
Хорошо, хоть с глаз убрался... Ты, словно отяжелев телом, вернулся не спеша на берег, к своим.
- Так что будем делать, Жадигержан? - спросил Рыжий Иван.
Ты не взглянул на него. Носком сапога покатывал прибрежные камушки.
- Эй, эй, рыжий... ты кого спрашиваешь? Разве из этого молчуна путное слово выудишь?
Ворохнулось что-то неосознанное, неопределенное, чему и названья-то еще не было, все сплошь из нещадных и острых углов, и, тесня грудь, разбухало, набирало силу, разгоняя застоявшуюся кровь. И чем больше нетерпеливое и уже тоскующее по простору разрасталось в тебе, темня рассудок, тем ты внимательней, неотступней - будто со стороны - следил за ним.
- Что, так и будем торчать? - крикнул уже кто-то, не скрывая раздражения.
- Давай, пошли! Лучше в хибаре скоротаем время.
- Кто это раскомандовался?! - повернулся ты к ним и весь будто даже потяжелел. Должно быть, ты сильно изменился в лице, если даже неукротимый Кошен примолк, потом, после короткой паузы, едва слышно, в одну ноздрю, фыркнул: "Дело твое. Ты у нас и за правителя, и за вершителя".
Но ты ведь еще ничего не решил. Даже и не думал вроде сейчас ни о каком решении. Ты слушал себя и то, что нарастало, неотвратимо поднималось в тебе, тесня горло, - какая-то дикая упрямая сила, готовая вот-вот взорваться. И ты понял вдруг, что уже не в силах сладить с этим чем-то, помимо твоей воли нарастающим, диким и упрямым:
- Ну, что будем делать? - спросил кто-то.
- А что, джигиты, - рискнем?! - глухо, неожиданно вырвалось у тебя вдруг.
- Это как понять, дорогой Жадигер? - не поверил своим ушам Рыжий Иван.
- А так... по льду и на тот берег. Рискнем?
- Ай, не знаю... не знаю, родной. Надо ли...
Но уже ни его, ни других ты теперь не слышал. Кивнул четверым рыбакам, стоявшим поодаль, - дело, мол, есть... Все-таки привыкли они за долгие годы к своему немногословному председателю, понимали его по жесту, по выражению липа, без лишних вопросов. И на этот раз все четверо молча, как и ты, без суеты перелезли через борта. Как и ты, засучили рукава, поплевали на мозолистые ладони, кто спереди, а кто сзади встали возле толстых лесин, заброшенных в машину еще с вечера. Так же дружно и молча поднимали их и одну за другой сбрасывали за борт. Лесины гулко ударялись о мерзлую землю, подпрыгивали, катились. Потом, не сговариваясь, продели эти лесины под машиной - поперек одновременно спереди и сзади, прикрутили веревками покрепче к раме. Расчет был простой: не выдержит лед, проломится под колесами - и в критический момент концы лесин, метра на два высовывающиеся в обе стороны, лягут на лед, зацепятся и, может, выручат.
Кто взялся помогать, кто стоял еще, переглядывался. Не все успели опомниться, когда ты решительно кивнул шоферу:
- Поехали!
- Да вы что?.. Не выдержит, ухнем!
- Кто это тебе сказал?
- Так все говорят...
- Садись, я с тобой. Если под лед - то вместе!
И шофер, который в другое время не замедлил бы отозваться своим неизменным "м-ма-мент", на этот раз отвел глаза. И весь как-то сгорбился.
- Давай ключ!
- Понимаешь ты...
- Ключ, говорю!.. Ну-у!
Шофер отступил. Как бы прося помощи, он оглянулся на Кошена, но тот отчего-то не психанул по своему обыкновению.
Широкая ладонь с растопыренными пальцами, казалось, еще мгновение, и схватит за глотку шофера, сомнет, но ты силком вырвал из его рук ключ зажигания, и потом... Все остальное пошло потом так, словно кто-то другой, а не ты это все делал, будто какая-то неподвластная тебе самому иная сила, как вихрь, сошла сюда и распоряжалась теперь как хотела, никого не спрашивая и никому не давая пощады. В мгновение ока ты очутился в кабине. Мотор взревел. Грузовик дрогнул. Дернулся. Тронулся с места и, подвывая, поднатуживаясь, тихо съехал на лед.
Люди, столпившиеся на берегу, не успели что-либо сообразить. Только теперь увидели они снаряженную машину, скатывающуюся напрямик ко льду, увидели ужас друг у друга в глазах. И лишь когда передние колеса коснулись прибрежного припая и, переваливаясь, стали одолевать первые мерзлые наросты его, к рыбакам вернулся наконец дар речи.
- Куда он прет? Эй, эй, остановись!
- Да ему что, жить надоело?!
- Стой!
- Стой!
Рыбаки вразброд, кто как, бросились вслед. Крик, вопли слились с гулким топотом сапог. И сквозь этот гул и топот прорвался вдруг все тот же молодой нахрапистый голос:
- Он что, спятил?! Утонет, дурак. Госимущество угробит!.. Остановите его-о...
Грузовик с трудом преодолевал сплошь покрытый торосами лед.
- Стой! Сто-о-ой! Госимущество угробишь...
Рядом раздался трескучий, в темя стучащий голос.
Ты захлопнул дверцу кабины. А раимовский догнал, забегал то слева, то справа, что-то крича и в бессилии грозя кулаками, стуча по капоту машины... Ты знал, что не о госимуществе, не о твоей жизни он печется. Отчего-то вдруг стало злобно-весело на душе. И ты, наверное, рассмеялся бы - но в это время тот, обежав-таки, неожиданно встал перед машиной:
- Не пущу! Слышишь, не пущу! Только через мой труп.
И в самом деле, весь его безумный, отчаянный вид кричал об этом. И ты поначалу даже опешил, даванул на тормоза. Но тут же опомнился:
- У-у, мать твою... Уйди! Раздавлю, как бешеного пса раздавлю!.. Совсем уже не помня себя, с остервенением нажал ты на газ, и старый грузовик взревел, рванулся, будто разъяренный...
С тех пор минула какая-нибудь неделя, но сколько событий успело произойти за это время! Ты уже совсем вымотался, вконец одолели, допекли заботы-напасти всякие, а сегодня вот не вытерпел-таки, сбежал, как затравленный зверь, из дому и с утра томишься один-одинешенек на льдине перед аулом и до мелочей ясно вспоминаешь тот отчаянный свой бросок. Вспоминаешь и сам удивляешься: как это тебя, по природе тяжелого на подъем, угораздило решиться на такое? И что это было? Отчаянье? Или просто-напросто безумие, когда человек не ведает, что творит? Как бы там ни было, но в тот решительный момент тебя не могла остановить-удержать никакая на свете сила. Помнится, темная кровь ударила в голову. Раздавил бы, кажется, раимовского растопи-камня. На мгновение показалось, что тот уже под колесами. Однако в последний момент все же дрогнул, сиганул в сторону.
- Эй!.. Да он пьян! Вдрызг пьян! Кого хочешь убьет!
Дальше ты не слышал. Только успел заметить, как тот, отскакивая, споткнулся и распластался по льду. Но и упав, продолжал еще что-то выкрикивать, грозить кулаком. Откуда-то подоспел Кошен. Развевая полы своей заскорузлой шубы, неуклюжей старческой трусцой семенил он сбоку кабины, но вот споткнулся, упал и снова вскочил, побежал, хрипло прокричал что-то, видно задохнувшись, тотчас отстал. Его обгоняли, подбегали другие рыбаки, кричали наперебой: "На-зад!", "Куда ты?!", "Подумай о себе!", "Черт с ней, с рыбой!"