- Я бежал, - сказал Дубак. - После перемирия я, как военнопленный, находился в лазарете в Удине, потом в Градеце. Как инвалиду с нервным шоком мне было легче удрать от итальянцев. Бежали мы с другом моим по фронту, его фамилия Зингер. Ох, сударыня, вы и представить себе не можете, сколько нам, венграм, пришлось выстрадать. Уже после побега мы месяца три голодали в Лайбахе. Верите ли, сперва нас оттуда не выпускали австрийцы, потом словаки - из-за блокады. Черт знает, что такое! Ты воюешь, ну, точно лошадь в шорах, война давно уже кончилась, а тебя не пускает домой твой союзник австриец. Там бывал барон Легар, полковник. Он-то, конечно, свободно приезжал на машине из Фельдбаха, такой, знаете, щеголеватый офицер, брат композитора, да только не затем он приезжал, чтобы нас освободить. Говорят, евреи хитростью продали Венгрию каким-то националистам. Порази их гром, этих националистов, так говорил мой приятель Зингер, этот парень из Будапешта. Какое нам дело до каких-то националистов? Извольте знать, осиное гнездо этих националистов тогда находилось в Вене, и они ни минуты меж собою не ладили. До нас дошел слух о каких-то ста сорока миллионах, которые эти националисты выудили у венгерской миссии в Вене через одного английского офицера; говорят, у них столько было шампанского, как у нас колодезной воды. Ну а мы тоже не лыком шиты и себя в обиду не дали, войной мы были сыты по горло. Взяли, да и пустились наутек оттуда, только нас и видели. Весь путь до Канижи на своих двоих протопали. В пути, извольте знать, мы просто попрошайничали, как и полагается истинным героям войны, и, не стану скрывать от вас, воровали кукурузу. От Канижи на крыше вагона зайцами ехали.
- Нечем мне угостить вас, - сказала тетушка Йолан, от души жалея щуплого солдатика.
- Разве я за этим пришел? - проговорил Дубак. - А здесь что за жизнь? Прямо не дождусь, извините, чтобы с божьей помощью в галантерейном магазине Берци и Тота…
- Он закрыт, - вставил Йошка.
- Что? Берци и Тот?
- Да. И Брахфельд тоже.
Дубак призадумался.
- Это несчастье, - сказал он наконец с грустью и поднялся. - Где мне тогда служить? - спросил он, смущенно улыбаясь.
- Теперь даже пару белья из бязи трудно… - начал Йошка.
- Но бог-то, может быть, не закрыт! - вдруг выпалил Дубак, и на губах его слабо заиграла лукавая усмешка. - Он-то поможет.
- В святые отцы пойдете? - насмешливо осведомился Йошка.
- Замолчи! - прикрикнула на него тетушка Йолан.
Дубак покраснел.
- В моей профессии, - сказал он растерянно, - не много таких работников, как я.
Он задумчиво провел рукой по лбу; рукав синего костюма, сидевшего на нем мешком, словно балахон, поплыл за его цыплячьей рукой.
- Сынок ваш, - сказала тетушка Йолан, - сильно вырос. Такой смышленый мальчуган. А как хорошо он играет в шахматы с моим Йошкой!
- Верно? - Дубак будто весь изнутри засветился. - Что ж, унаследовать ему было от кого! - добавил он хвастливо. - Хоть сам я в шахматы не играю, - тут же поспешно признался он, пытаясь по лицам хозяев угадать, какой эффект произвели его слова.
Ему никто не ответил. Тетушка Йолан неподвижным взглядом смотрела в одну точку где-то в центре стола.
- Мне пора, - сказал Дубак, и голова его затряслась сильнее при мысли, что сейчас он увидит свою жену. - Будьте здоровы! - Он сделал общий поклон, затем всем троим по очереди пожал руку.
Он ушел, и тетушка Йолан занавесила входную дверь. Некоторое время в кухне царила тишина.
- Слишком много он говорит, - заметил Йошка.
- Он неплохой человек, - сказал Эгето. - Правда, излишне любопытен. Однако…
- Давайте ложиться, - сказала тетушка Йолан.
- Бедняга! - немного погодя проговорил Йошка.
Тетушка Йолан молча взглянула на сына.
Госпожа Дубак явилась домой в половине двенадцатого- господин Кёвари был агентом управления военных поставок, а перед октябрьской революцией - военным следователем и потому располагал всевозможными документами, благодаря которым мог беспрепятственно расхаживать по улицам после комендантского часа. Лайош Дубак сидел за столом в полутемной кухне - в целях экономии керосина фитиль в лампе наполовину привернули - и клевал носом, судорожно вздергивая голову, то и дело падавшую на грудь. С другой стороны стола сидела старуха, время от времени поглядывая на сына из-под поредевших старушечьих ресниц. Солдатик, облаченный в свободный темно-синий костюм, нахохлившись, дремал на табурете и, когда голова его низко свешивалась, фыркал и мгновенно просыпался. В полутемной кухне пахло керосином, в углу безмятежно посапывал мальчуган, и Лайош Дубак по временам обращал взгляд в сторону спящего сына, а старуха, наблюдая за своим сыном, поджимала губы, и на ее костлявом лице проступала беспредельная материнская грусть.
Вокруг замочной скважины зашарили ключом. Лайош Дубак вскочил и рывком распахнул дверь. Женщина, стоявшая во мраке галереи, вздрогнула и почти минуту не двигалась, бессильно опустив руки.
- Это ты! - наконец проговорила она и вошла.
Дубак сжал ее в объятиях, погладил золотистые волосы, потом чмокнул в щеку - шляпа на ее голове чуть-чуть сползла набок.
- Вот я и дома, - сказал счастливый супруг.
Тут поднялась старуха, вывернула до отказа фитиль в лампе и в упор уставилась на невестку. Та, высвободившись из объятий мужа, чуть растрепанная, молча кусала губы.
- Маришка! - говорил Дубак, и голова его непрерывно тряслась. - Маришка, родная…
- Да… - как-то неопределенно проговорила Маришка, когда молчание слишком затянулось.
- Дай же я на тебя нагляжусь, - продолжал Дубак. - Ты, конечно, похудела немножко, я ведь знаю, вы очень нуждались, я так вас…
- Как болтается на тебе костюм, - прошептала Маришка. - Бедненький.
- Поздно уже, - холодно сказала старуха.
- Ты смотришь, что голова у меня трясется? - спросил у жены Дубак и беспечно махнул рукой. - Ничего, пройдет. Я тоже похудел, ведь несколько недель шел пешком. Ну, вы меня здесь подкормите… Но ты ничего не говоришь, Маришка! Никто вас тут не обижал?
- Кто бы стал обижать нас? - прошептала Маришка.
- Лучше всего лечь сейчас спать! - ворчливо объявила старуха, а сердце ее разрывалось от горя. Она покопошилась у стены, раздвинула железную кровать, развернула одеяло и подушку в полосатой наволочке, уселась на край постели, вздохнула и принялась расшнуровывать ботинки.
Дубак робко гладил жену по волосам.
- Возьмите лампу, - сказала старуха, не желая смотреть в их сторону, - мне она больше не нужна.
Супруги Дубак ушли наконец в комнату, и старуха осталась вдвоем со спящим внуком в темной кухне, пропитанной запахом керосина. В духовке, засунутая в глиняный горшок, прела изношенная солдатская одежда.
Кровати в комнате были уже постланы. Старуха надела свежие наволочки, заботливо взбила и оправила подушки. Две постели стояли рядом в нежном супружеском согласии. Маришка поставила на стол синюю лампу, свет которой упал на девичий портрет сопящей за дверью старушки и портрет покойного Кароя Дубака, подмастерья жестянщика, украшавшие стену над одной из кроватей, и на свадебный снимок этой четы, висевший над другой кроватью. Застыли в тяжелом молчании немые коричневые шкафы.
Лайош Дубак притянул к себе жену и поцеловал ее в губы - они были холодны и слегка пахли вином.
- Я несколько недель шел пешком, - сказал Дубак, - в ручье стирал кальсоны. Все мои мысли были о вас, среди каких бы людей я ни жил. Если бы ты только знала, как я в Лайбахе, когда командование…
- Давай ложиться, - едва шевеля губами, сказала Маришка.
Оба начали раздеваться. Она погасила лампу, и он слышал шелест одежды, которую она снимала с себя; затем она забралась в постель.
- Трудно было, - говорил Дубак и ласково гладил пышную грудь Маришки. - Трудно. В Удине в лазарете по ночам бредили солдаты, и все по-итальянски; я два дня валялся без памяти… - Он прижал к себе мягкое тело жены.
- Я очень устала, - сказала Маришка и вдруг заплакала. В горле у нее как-то странно забулькало.
- Не плачь, - уговаривал ее Дубак и гладил по плечу дрожащей рукой.
- Не… - начала Маришка, но не договорила и отодвинулась от него.
Какое-то время в комнате стояла тишина. В щель запертой ставни проник лунный свет. Узкой полоской он лег между ними.
- Как здесь хорошо! - раздался в темноте голос Дубака. - Боже мой, как чудно пахнет белье на постели. - Он стал играть волосами жены. - Где ты была? - спросил он затем и проглотил слюну. - Наверно, у Пинтеров? Это у них ты пила вино? Ну, не беда, теперь нам жить станет легче, завтра я пойду присмотрю себе какую-нибудь работу. Я ведь знаю, и тебе нелегко пришлось…
- Оставь меня, Лайош… - прошептала Маришка.
- Ты устала, - пробормотал он. - Не бойся же.
Между ними лежала холодная лунная полоска.
- Какая у тебя атласная кожа, - шептал Дубак, проводя рукой по груди жены, - совсем как у девушки…
Маришка отодвинулась еще дальше.
- Не сердись… - сказала она.
- Почему я должен сердиться? - спросил Дубак, обвивая рукой ее талию. - Я так тосковал…
- Нет, это невыносимо! - вдруг вскрикнула она и села на постели. - Неужели ты не понимаешь?
- Т-с-с, - испугался Дубак, - они проснутся. Что-нибудь случилось? Беда? - спросил он затем, и сердце его учащенно забилось.
Не слышно было ни единого звука, ничто не нарушало тишины. Разделявшая их лунная полоска стала шире.