Ольга ступала как во сне, когда впервые пошла с ним к реке. Юзеф, смеясь, рассказывал ей о каком-то случае из детских лет. Ольга слышала только звук его голоса и торопливые удары своего сердца. Ей казалось, что она идет сквозь теплую золотистую мглу. Это и было счастье. Красная Армия всем принесла освобождение и возможность новой жизни - но больше всех ей, Ольге. Ведь если бы не это, в деревне не было бы школы и не приехал бы Юзеф. Она даже испугалась при мысли, что могла не знать Юзефа, не встретить его. Возможно ли это? Нет, нет…
Они разговаривали о детском саде. Да, да, как только придет ответ, сейчас же откроется детский сад, и Ольга будет помогать там. Она теперь уже сама не знала, что ее больше увлекало - детский ли сад, или возможность работать через стенку от Юзефа, встречаться с ним ежедневно…
У него были приятные прохладные руки и горячие губы. Ольгу подхватила волна радости. У самых ее глаз чудесные глаза Юзефа, на губах его губы.
Она даже нравилась ему. А главное, темные глаза девушки так явно ждали поцелуя, темноволосая голова склонялась таким покорным, полным преданности движением для того, чтобы он погладил ее. Он привлек ее к себе и почувствовал, что в ней нет ни одной мысли, ни одного чувства, которые не принадлежали бы ему. Он знал, что одним добрым словом, одним поцелуем мог осчастливить эту влюбленную девушку, - так почему же не осчастливить ее? Она была мила, недурна собой. У него стало светло на душе: он любил, когда кто-нибудь был счастлив.
У Ольги замирало сердце. Неужели это возможно? Неужели нет границ, нет конца счастью? Неужели может быть еще лучше, чем тогда, когда она стояла у школьной стены, глядя на любимое, чудесное лицо Юзефа!
В деревне вскоре заметили, что с ней происходит. И Мультынючиха воспользовалась первым же случаем, чтобы прицепиться к Ольге.
- В школу бежишь?
- В школу.
- Как бы ты, девка, чего себе не набегала…
Ольга подняла на нее изумленный взгляд.
- Что?
- Ну чему ты так дивуешься? Учитель-то женатый, ты разве не знаешь?
Ольга рассмеялась и, уходя, махнула рукой. Баба с минуту смотрела ей вслед, потом пожала плечами и сплюнула.
- И что это творится! - негодующе сказала она сама себе.
А Ольга все смеялась, ускоряя шаги. Разумеется, она знала об этом, знала, что в городе у него жена и ребенок. Он не любил жену и сразу рассказал об этом Ольге: был молод, глуп, вот и женился. Нет, нет, он не любит ее, даже не привязан к ней. Вот только ребенок… Да ведь Ольга и не хочет, чтобы он женился на ней. Она ничего от него не хочет. Только бы можно было смотреть на него, чувствовать, как сердце замирает от восторга, как мир утопает в золотом тумане.
Когда она вошла в сени, ее окликнул Овсеенко:
- Получен ответ…
- Ну? - перебила она его.
- Прислать никого не могут.
Лицо девушки омрачилось.
- Зато в Луцке открываются курсы. Придется послать туда кого-нибудь из деревни. У нас будут свои квалифицированные силы, тогда можно будет открыть детский сад.
- Так как же быть? - спросила она огорченно.
- Созовем собрание, пусть решают.
И вот решили: Ольгу и Соню Кальчук послать на курсы руководительниц детских садов, Параску и Олену - на курсы санитарок.
- Что это, бабы в доктора пойдут теперь? - дивилась Мультынючиха.
- Аптечка тут будет на случай, если кто-нибудь поранится… или еще что…
- Вот как моя мама, когда у них нога болела, - вздохнула Петручихина Олеся.
- Да мало ли что может случиться!
- Это-то верно. Так уж пусть их едут.
Параска сама заявила, что хочет ехать. Некоторые удивлялись.
- Девки едут - еще так сяк. Но чтобы баба? Мужика оставлять?
- Что ей мужик? Детей у них нет, может и ехать.
- Все-таки… Чтобы баба да вдруг летела невесть куда.
- Теперь не те времена, - резко отрезала Паручиха. - У бабы те же права, что и у мужика.
- Про права разговору нет, а только чудно.
- Вовсе не чудно. Должны теперь сами о себе заботиться. Если кто тяжело заболеет - повезут в больницу. Однако и на месте помощь нужна.
Ольга стала поспешно собираться на курсы.
- Едешь, Оленька? - спросил Юзеф. - Будешь скучать по мне, хоть немножко?
Он это спросил так просто: надо же было сказать что-нибудь приятное этой милой, влюбленной девушке!
Она прижалась к нему.
- Я вернусь.
Она не думала о разлуке. Ведь будет ли она здесь, или в Луцке, ее сердце будет полно Юзефом, и высоким заревом будет пылать сладчайшая радость, что он существует. Все так же она будет ходить в золотом тумане и так же все кругом будет благоухать, золотиться, волноваться, как цветущий луг. Два месяца пролетят быстро, - а потом она уже будет каждый день бывать в доме, где живет Юзеф, где он работает, откуда освещает собой мир.
Едва они уехали, как в деревне разразился скандал. Кто-то мимоходом упомянул Овсеенко о помешанном отце Макара. Овсеенко сразу заинтересовался:
- Что такое?
Он долго не мог понять, в чем дело. В деревне вообще удивлялись тому, что Овсеенко иногда не понимает самых простых, самых обыденных вещей. Макар угрюмо смотрел на него и неохотно, выдавливая из себя слова, объяснял:
- Да что ж… Вот уже лет пять, а то и больше… Не могу же я его держать в хате. Он еще детишек поубивает или еще что. И под себя ходит… Вот и живет в хлеву.
Овсеенко быстро накинул на плечи пальто. За ним и Макаром шла целая толпа. Переправились через непролазную грязь двора. Макар долго возился с огромным замком. Из-за стены раздался хриплый стон. Люди не шелохнулись, они уже давно к этому привыкли, но Овсеенко содрогнулся, словно его ожгло.
Щелкнул ключ, низкая дверца отворилась со скрипом. Из черной пасти хлева пахнуло невыносимым смрадом. На соломе что-то зашевелилось. Овсеенко, преодолевая охвативший его ужас, подошел поближе, ухватился рукой за балки.
На соломе лежал человек. От его рук шла цепь к вбитому в стену крюку. С мертвенно-бледного лица, поросшего рыжими клочьями бороды, на Овсеенко глянули мутные, сумасшедшие глаза. Из горла старика вырывался жалобный птичий писк.
- На цепи, - глухо, не своим голосом выговорил Овсеенко.
- На цепи, - хмуро подтвердил Макар. - Раньше я его веревкой связывал, ну только он веревку обрывал… Вот и пришлось на цепь, чтобы беды не вышло.
- Он уже не раз срывался, убегал в деревню, - подтверждали бабы.
- Курасовой Соньке голову камнем расшиб…
- У Павла окна поразбивал, и сам так покалечился, что уж думали - конец ему.
Скорчившееся на соломе существо шевельнулось и застонало. Овсеенко почувствовал, что у него волосы на голове зашевелились. Он обернулся к Макару:
- Дикари! Дикари! Почему вы не отдали его в больницу?
Макар пожал плечами:
- В больницу? Как же, мало я в город ездил, чтобы его отдать? Места, говорят, нет. Сколько раз ездил!
- А как же! - вмешался Павел. - Я сам его возил. Простояли мы целый день перед больницей, только и всего. Там ему еще солнце в голову ударило, - так бесновался, что страх…
- Это ваш отец?
- Отец, - подтвердил Макар. - Больше пяти лет болеет. А раньше работал, хозяйствовал… И с чего это приключилось с ним, такая ведь беда?.. И не живет и не умирает…
- Надо немедленно везти его в город, в больницу, - сурово сказал Овсеенко.
- А разве примут?
- Примут! Теперь всех принимают, я знаю, - засвидетельствовал Семен. - Новые палаты открыли, место есть.
- Тогда что ж, тогда повезем, - Макар оглянулся на жену. - Только вот подумать надо, когда…
Овсеенко даже задрожал от негодования.
- Как когда? Сегодня, сейчас же! Запрягать лошадь и ехать!
- Пять лет тут сидел, ничего не случится, если еще дня три посидит… У меня сегодня…
- И слушать не хочу, что у вас сегодня! Запрягать немедленно!
Овсеенко был вне себя от гнева. У него дрожали руки. Он холодел, глядя на прикованный к стене призрак человека, от которого несло ужасающим смрадом.
Макар, пожимая плечами, стал нехотя запрягать. Остальные не уходили, ждали.
- Ну, мужики, помогайте!
Низко нагибаясь, они боязливо входили в низенький хлев. Помешанный испугался и кричал пронзительным птичьим голосом, Макар снял цепь с крюка.
- Ну, тато, вставайте, - мягко сказал он. Старик Федько бросился в угол и, словно защищаясь, вытянул вперед длинные, как у скелета, руки.
- Вставайте, тато, вставайте, поедем в город.
Из горла помешанного вырвался хрип. Его взяли под руки и осторожно вывели из хлева. Он упирался ногами в порог, падал на землю, сопротивлялся изо всех сил. Животный страх отражался на его лице. Он моргал глазами, ослепленный ярким дневным светом.
- Снимите цепь, - распорядился Овсеенко.
- Ну нет! - решительно воспротивились крестьяне. - Вырвется, еще убьет кого!
- Такой слабый?
- Слабый-то слабый, а захочет, самого сильного мужика с ног свалит. Как на него накатит. Уж мы-то его знаем!
Овсеенко уступил. Больного положили на телегу, устланную соломой. Он пронзительно стонал, хватался за грядки, рыжая голова его тряслась, зубы стучали. Павел и Данила Совюк согласились поехать с Макаром. Овсеенко торопливо нацарапал записку.
- Отдадите эту записочку врачу.
Макар ударил лошадей, и колеса загромыхали по дороге.
Овсеенко содрогнулся.
- Ну и ну!
Семен кивнул головой.
- Да, такая уж наша жизнь…