Светало. Падал крупный снег. Улица была необыкновенно чистой и белой, но уже вышли беспокойные дворники, и снег, взвихряясь под их лопатами, освобождал дорогу. Кроме дворников, на улице никого не было, даже трамваи еще не ходили. Дома сквозь белую пелену виднелись смутно, а там, дальше, в глубине улицы, и вовсе ничего не было видно, кроме этой густой и мягкой снежной завесы.
- Так как же, Соня… - тихо говорил Вадим, растеряв ту решимость, с которой, сидя за свадебным столом, собирался потребовать у Сони окончательного ответа.
Мягкие белые звездочки садились на Сонин пуховой платок, на мех воротника. Вот одна попала на ресницу и тут же растаяла.
- Я хочу сказать… как с нашей свадьбой… Будет она? - набравшись храбрости, продолжал Вадим. И, с трудом выговорив эти слова, напряженно ждал ответа.
"Нет". Сейчас скажет "нет", - почему-то казалось ему.
- Будет, - просто и не раздумывая, ответила Соня.
Отчего-то Вадим сегодня казался ей особенно дорогим. Она уверена была, что любит его, всегда будет любить. И почему это раньше казалось, что она полюбит кого-то другого? Нет, никого! Он очень славный, ее Вадим. И он так любит ее! Они будут счастливы, как Вера с Костей.
На сердце у Сони - теплота и покой. Вот и осуществились ее мечты, и кончилось это непрестанное, тревожное ожидание любви. Она станет женой Вадима. Все очень, очень хорошо, хотя и немного просто, буднично. Буднично?..
И вдруг умиротворенность, минуту назад царившая в сердце Сони, сменяется грустью. Где-то в глубине души возникает что-то тяжелое, нехорошее, похожее на протест. "Не любишь, не любишь, не любишь…" - слышится Соне, и наперекор этому внутреннему голосу она вслух говорит:
- Люблю! Я тебя люблю, Вадим. Хочешь, поженимся в новый год?
Так решительно она отрезала себе все пути к отступлению.
- Хочу, - говорит Вадим, заглядывая ей в лицо сияющими глазами.
- А жить где?
- Я найду комнату, - обещает Вадим. - Я все сделаю…
Они идут, не раздумывая, куда и зачем, сворачивают на какую-то улицу и оказываются на ней совсем одни - здесь нет даже дворников. И вдруг Вадим узнает ее - это та самая улица, которая в день приезда привлекла его яркими красками заката там, вдалеке. Вадиму хочется рассказать Соне, как он шел тогда навстречу расцвеченному небу и думал о ней, но трудно передать словами и то, что он видел тогда, и то, что чувствовал.
Да и зачем вспоминать! Тогда он был одинок и полон сомнений, а сейчас… О, сейчас он счастливее всех на свете. Соня, его милая, родная Соня - с ним. На всю жизнь.
- Вадим, куда мы идем? - спрашивает Соня.
- Не знаю. Все равно, - отзывается он, крепко обнимая сильной рукой ее худенькие плечи.
Окна домов темны. Город еще спит, набираясь сил для нового дня. На дорогу, на крыши домов, на заиндевевшие деревья, на Соню и Вадима все падают и падают мягкие пушистые снежинки.
17
"Сегодня ни за что не уступлю!" - думала Надя Королева, стараясь побороть свою робость и настроиться на боевой лад. Ах, если бы не эта ошибка…
Опытная и добросовестная пирометристка, она забыла однажды проверить заряд аккумулятора у прибора для замера температуры расплавленной стали. Показания прибора оказались неверными. Зуев на глаз определил, что пора разливать, а Надя твердила, что нет. Позвали мастера. Петр Антонович велел разливать. Все детали вышли годными, и этот эпизод давно забыли бы, если бы не Зуев.
Дня не проходило, чтобы он не упрекнул Надю за ее ошибку. "Опять у тебя прибор барахлит, - раздраженно говорил он ей, если показания были не такими, как ему хотелось. - Давай сам запишу в журнал". И он записывал ту температуру, какая была ему нужна.
Это было незаконно. Надя сама должна контролировать температуру стали при разливке, а не доверять бригадирскому глазу, хотя бы и очень опытному. Но Зуев подавлял ее своей грубостью и постоянным напоминанием о ее ошибке, и Надя тушевалась и уступала.
Она уже начала привыкать к этим постоянным упрекам и к своему зависимому от Зуева положению. Да и забот у Нади полно: двое детей, младший, трехлетний сынишка, часто болеет. Муж вообще советует ей бросить работу - детям нужен уход. Но Надя не решается. Работа у нее все-таки не тяжелая и хорошо оплачивается, а на одну зарплату жить будет трудновато.
В последнее время Зуев чаще обычного кричал Наде: "Опять у тебя прибор барахлит!" Он разливал сталь независимо от показания прибора и сам же делал в журнале записи. Надя несколько раз проверяла свой прибор и видела, что Зуев разливает металл при более низкой температуре, чем полагается по технологическому режиму, но едва она начинала спорить, он грубо ее обрывал и делал по-своему. И с каждым днем Надя чувствовала себя все более виноватой - не в той ошибке, на которой теперь играл Зуев, а в том, что покрывает его.
Может, он думал, что она всегда будет его бояться? Ничего подобного! Пусть ее уволят, а самовольничать бригадиру она больше не позволит.
Надя тщательно осмотрела прибор, проверила все контакты, зарядку аккумулятора и, вся напрягшись от ожидания, готовилась дать Зуеву решительный отпор.
Зуев вводил присадки. Он бросал в сталь кусочки графита, кремния, марганца. В последнюю очередь добавил алюминий. Горячие опоки были вынуты из печи, Вадим с Андреем уже стояли с ковшами, готовясь разливать сталь.
Надя, волнуясь и стараясь взять себя в руки, чтобы не ошибиться, стала определять прибором температуру.
- Брось ты, - сказал Зуев, - и без твоей бирюльки обойдусь.
- Не мешайте, Михаил Степанович, - оборвала его Надя. Зуев отошел.
- Тысяча семьсот пятнадцать градусов, - сказал он и обратился к заливщикам. - Готовы?
- Готовы, - кивнул Вадим.
- Давай, подходи.
Но в это время Надя закончила замер и, в упор глядя на Зуева, проговорила:
- Тысяча шестьсот девяносто. Разливать нельзя.
- Не ври! - крикнул Зуев.
- Я не вру. Это вы всех обманываете. Разливаете холодный металл, а мне велите молчать. Не буду я больше молчать! И прибор у меня правильный, точно показывает.
- Так вот почему шел брак, - сообразив, в чем дело, тихо проговорил Андрей. - Ты что же это, Михаил Степанович?
- Значит, Петр Антонович правильно угадал, - мрачно сказал Вадим. - Холодный металл лили.
- Не ваше дело! - крикнул Зуев.
- Нет, наше!
- Она не умеет замерять, а я виноват? - начал оправдываться Зуев. - Это не первый раз, вечно у нее прибор врет.
- Неправда! - крикнула Надя. - Прибор в порядке. Я запишу в журнал, как есть.
- Я сам запишу! - и Зуев направился к столу.
- Нет, что хотите, Михаил Степанович, а я тоже за это отвечаю. Журнал я вам не дам.
- Неси ковш, Вадим, будем заливать, - распорядился Зуев, оставив пирометристку в покое.
Теперь уже медлить нельзя было: с каждой минутой присадки выгорали, и качество металла понижалось. Поэтому Вадим с Андреем молча подчинились Зуеву. Разливая сталь, оба следили за тем, как скоро она застывает на поверхности форм. Вадим едва успевал досчитать до пяти или до семи, как сталь уже застывала. А Петр Антонович сказал, что это должно происходить через восемнадцать - двадцать секунд. Выходит, Надя права. И Нилов был прав.
К концу разливки пришел Минаев. Он дождался, пока Зуев в последний раз наполнил металлом ковш, и сказал ему:
- Придется калить по-прежнему, семь часов. Игнатов проверил и считает, что брак получается из-за недостаточной прокалки.
- Не так это, Иван Васильевич, - вмешалась Надя. - Я тоже виновата. Но я не буду молчать. Михаил Степанович льет холодный металл.
Подошли, закончив заливку, Вадим и Андрей.
- Брак вовсе не из-за прокалки, - сказал Андрей.
- Зуев… - начал было Вадим, но бригадир перебил его:
- Что вы все расстроились? Спишут брак. Дело-то новое, непроверенное.
- Спишут? - переспросил Вадим со сдержанной яростью. - Нет, ты что сказал? Спишут?!
- Да ну тебя, отстань, чего ты взбесился!
Только Карасик, обрадовавшись неожиданному отдыху, сидел в стороне на куче лома и бесстрастно глядел на спорящих.
- Пошли ко мне, разберемся, - сказал Минаев.
В кабинете Минаева Зуев попытался было разыграть невинно оскорбленного:
- Наговорить напраслину каждый может…
Но Минаев оборвал его:
- Сядь пока, помолчи и послушай, что другие скажут. Так что случилось?
Надя вдруг заплакала.
- Конечно… я сама… виновата, - сквозь слезы говорила она.
Минаев налил ей воды. Кое-как успокоившись, Надя рассказала обо всем: о том, как она ошиблась, и как Зуев использовал это, и как она малодушно подчинялась ему. Вадим рассказал об Игнатове - как тот, ничего не проверив и никого не выслушав, сделал свои выводы; и о беседе с Петром Антоновичем, и о своих с Андреем наблюдениях.
Минаев слушал молча и хмурился.
- Так что же, правда все это? - спросил он, глядя на Зуева, когда Вадим умолк.
Зуев чуть помедлил, размышляя. Улики были неопровержимы, и он решил покаяться.
- Правда, Иван Васильевич, - вздохнув, сказал он. - Думал побольше отливок сделать, вот и стал быстрее готовить металл. За брак, вы сказали, не будут высчитывать, я и решил ребятам дать подзаработать. Ну, и себе, конечно. Тем более, что дело новое, так и так должен был брак идти.
Вадим, пораженный услышанным, переводил взгляд с Зуева на Минаева. Ему казалось, что Минаев, возмущенный поступком бригадира, немедленно снимет его с работы, может быть, даже отдаст под суд. Но Минаев сказал только:
- Весь брак пойдет за твой счет.