Про чемодан она ему потом сама ему рассказала. Не сразу после тайного похода в загс, когда бушевала стильно загорелая в Адлере мамахен, – а позже, когда уже окончательно его приручила, и он не сводил с неё преданных, как у комнатной собачки, глаз.
В приёмной комиссии выяснилось, что общежитская койка освободится только завтра. Как воспитанный мальчик из хорошей семьи, он пригласил её переночевать в пустующую квартиру. Отец-вулканолог в это время в экспедиции изучал камчатские гейзеры.
Как воспитанный мальчик, предложил ей принять душ. И, подавая полотенце, сквозь прозрачную шторку, усыпанную водяными жемчужинами, – увидел ВСЁ. Всё закончилось нечаянной, неожиданной для обоих, ошеломляющей, стремительной постельной сценой. Деревенское, свежее, полнокровное девичье лоно жадно поглотило, впитало скудное, неопытно разлитое прохладное стадце худосочных интеллигентских головастиков. Один, самый прыткий, нахальный и неумный, достиг своей цели…
Потерявшее невинность дитя ничуть не расстроилось. С хрустом потянулось: "Кр-рысота!" – и, раскинувшись и заняв треть кровати, сладко проспало до обеда следующего дня, так что едва поспело на раздачу общежитских коек.
– Теперь ты как честный человек, просто обязан… И как зовут твою прелестную Абелию? – пытали его мы, жестокие сокурсницы, к которым он приплёлся просить женского совета.
– Зина.
Мы переглянулись, фыркнули:
– Как?! Зи-ина?! Кошмар.
Зина-корзина. Шла Зина из магазина. Кукла Зина из резины. Имя ассоциировалось с продавщицей из винно-водочного. Так сто лет уже никого не называли.
– Между прочим, в переводе с греческого, Зинаида означает: дочь Зевса! – защищал он свою возлюбленную пылко, как лев. Его полное имя и было Лев. Лев, он и есть лев, без всякого перевода. Дочь Зевса и Царь зверей – чем не пара?
Мы таскали парочку по музеям, вечеринкам и пляжам. Якобы чтобы приобщить провинциальную простушку к благам цивилизации – а на самом деле чтобы, уткнувшись друг другу в плечо, вдоволь над ней похихикать и похрюкать.
Это же со смеху укатаешься, когда в парке вспотевшая от июльской жары Зиночка без ложной стыдливости нарвёт травы, задерёт по очереди полные руки и душистыми пучками накрепко, тщательно вытрет под мышками. Понюхает порозовевшие подмышки, подумает. Нарвёт ещё и ещё раз деловито и тщательно осушит влажные пуховые подмышечные ямки. И, выдохнув: "Кр-рысота!" – упадёт на лужайке, с наслаждением раскинув руки.
Зиночка по каким-то медицинским показаниям не доносила младенца. Всех уверяла, что выкидыш сделала над ней свекровь. То, что свекровь сделала им с Лёвушкой отдельную квартиру, как-то не афишировалось.
Зиночка быстро утешилась, заведя породистую кошку. И сама была похожа на сытенькую кошечку: залоснилась, налилась очаровательным мяконьким жирком и дамской уверенностью, стала вся такая томно-ленивая. И уже свысока посматривала на нас, засидевшихся в девах, подсохших в пыльных аудиториях старшекурсниц.
Мы уныло злословили про деревенских хищниц. У таких главное: избрать с мужчинами верную тактику. Этому не научишь, проявляется на уровне интуиции (передаётся по женской линии).
Сначала разведает, кто перед ней. Прожжённый, ветреный гуляка – тогда разыграет из себя целомудренную недотрогу. Ах-ах, нет-нет, что вы! Я не такая, я только после свадьбы!
С глубоко порядочным девственником (вроде невинного Лёвушки) тактика прямо противоположная. Не терять времени, пока другие не опередили, брать быка за рога. Ошеломить натиском, нахрапом, сразу нырять в постель и хорошо дать. Стать первой женщиной в его жизни, первой подарить ему незабываемые ощущения – и он, со всеми потрохами, навсегда твой.
Лёвушка сразу важно нацепил на безымянный палец толстое обручальное кольцо, которое кололо нам глаза. Ну что, что он хотел этим сказать?! Тупо сигнализировал: что окольцован, что обаблен на веки вечные? Что ах, не приставайте ко мне, я женат и верен жене?
Да хос-споди! Кому ты нужен, сморчок, подкаблучник, кроме своей сытенькой Зиночки? Если хотите знать, обручальное кольцо на мужском пальце – это откровенное хамство, это прямое оскорбление, плевок в лицо, хуже пощёчины. Любую мерзость можно стерпеть от мужика, но только не кольцо. Мужик в кольце – это уже и не мужик вовсе, а чёрт знает что такое…
Однажды мы бежали с Зиночкой к трамваю. На ней была прозрачная декольтированная блузка. В вырезе задорно, тесно скакали, подпрыгивали, сталкивались и перекатывались тяжёлые гуттаперчевые розовые шары, грозя вырваться из эфемерного шифонового плена на волю. Хотелось в такт бегу, задыхаясь, выкрикивать: "Мой! Весёлый! Звонкий! Мяч! Ты! Куда! Помчался! Вскачь!"
Я непроизвольно косилась в сторону звонкого упругого Зиночкиного бюста. Туда же заглядывали, как один, все проходящие мужчины. Лица у них сразу вытягивались, серели и заострялись, как у покойников.
Я для сравнения скашивала глаза за пуговички своей скромной кофточки, но там никаких мячиков не прыгало и не скакало. Там вообще нечему было прыгать и скакать.
Потом, как это бывает, пути наши разошлись, скрещиваясь случайно раз в пятилетку. "Как вы?" – "А как вы?" – "Ну, всего!"
Зимой мы вместе шли из университета, где Лёвушка читал курс романской филологии. Он торопился: Зиночка задерживалась у портнихи, а пора выгуливать кошек, числом восемь. Ах, что вытворяют эти баловницы! Грациозно взмывают на хрустальную берёзу, замирают, вздыбив спинки, кувыркаются в сугробах, взметая алмазную пыльцу!
– Детей вам с Зиночкой надо, вот что!
– Да она и так в положении. Делали УЗИ: двойня… – рассеянно подтвердил он.
– Ух ты! Поздравляем! У Зиночки – двойня, и ты молчишь?!
– Да не у Зиночки – у старшей кошки.
– Тьфу ты!
Он посмеялся, по-старушечьи вздёргивая и потряхивая старомодными драповыми плечами.
– Я Зиночке говорю: "Только на импортный корм половина моей зарплаты уходит. Давай хоть пару кошек отдадим в добрые руки". А она: "Я, говорит, скорее, тебя самого отдам в чужие руки. И не факт, что в добрые".
Насчёт импортного корма и зарплаты была чистая правда. Упал престиж преподавательской работы, упала зарплата, и сам Лёвушка сильно упал в глазах жены.
Он разглядывал по телевизору долларовых миллиардеров, которые ещё не успели сбежать за границу или которых пока не успели посадить у себя на родине. Тщетно искал в их словах, в лицах, в глазах некую чертовщину, избранность, тайный отблеск, чёрную отметку, след гениального комбинаторства, тот самый поцелуй бога (то есть, дьявола).
Но не видел ничего рокового, дьявольского. С тоской и недоумением видел плоские картонные лица, абсолютную не породистость, крупнопористую кожу в бородавках, карикатурно оттопыренные уши. Рассматривал тусклые мелкие, как гвоздики – или пустые, навыкате, ничего не выражающие глаза. В толпе за таких глаз не зацепится…
Летом мы увиделись в очереди за первой клубникой. Произошёл инцидент: в Лёвушкиных руках порвался пластиковый пакет, клубника рассыпалась по прилавку и по земле. Продавец гортанно голосил, воздевал густо шерстяные руки, ссылался на аллаха, наотрез отказывался вернуть деньги. Зиночка тоже воздевала пышные руки, призывала в свидетели бога, небо, очевидцев из очереди и аргументировала тем, что продавец дал некачественный пакет… Поняв, что перед ней достойный противник и не уступит пяди, обрушилась на Лёвушку:
– Сколько раз говорила не платить вперёд! Взял покупку, положил в сумку – только потом деньги!
Лёвушка молча виновато подбирал клубнику обратно в пакет, ягоды проваливались в прореху. Дрожащие пальцы у него были перепачканы в земле и клубничном соке.
– Что ты делаешь?! В порванный пакет?!
Лёвушка схватил с прилавка целый пакет.
– Что ты делаешь?! Мы будем есть эту грязь?!
Лёвушка совсем растерялся и послушно высыпал клубнику обратно на землю. "Ну, дурак!" – Зиночка дёрнула его за руку и поволокла за собой писать жалобу в Роспотребнадзор.
Она вообще таскала его с собой по магазинам, как авоську. Однажды на рынке громко учила, что о настоящий зимний мёд можно сломать нож – такой он должен быть кристаллизовавшийся, твёрдый… А не эта вот рыхлая крахмально-сахарная патока, которую торгаши всучивают как мёд. Она знает, у неё покойный папа был пчеловодом.
Лёвушка тосковал и переминался. Вокруг Зиночки собралась толпа, уважительно консультировалась, а толсто укутанные продавцы в грязных белых передниках угрюмо косились на стихийную лекцию: "Идите, идите себе, женщина. Нечего тут".
Даже когда Лёвушка вырывался с нами в редкие командировки, строгая тень Зиночки незримо витала над ним. Видимо, карманная наличность строго контролировалась ею, он был скуп до безобразия. Возил с собой кипятильник и баночку. В гостиничных номерах, где устраивалась весёлая преступная складчина, не давал копейки и отказывался от бурного застолья. Для виду шуршал газеткой, сидел одинокий, трезвый, дулся как мышь на крупу.
– Нет, это невозможно. Так увлечься ролевой игрой "госпожа-раб", – сплетничали мы.
Зато на вечер встречи, куда в принципе приходить с жёнами и мужьями дурной тон, зачем-то притащил с собой Зиночку. Она имела успех, цвела и блистала. То и дело в недрах застолья раздавалось задорное, поощрительное: "Кр-рысота!"
А Лёвушка, наоборот, стал потёртым, неухоженным, каким-то пыльным. У него вошло в привычку, по-птичьи выкручивая тощую шею, осматриваться и обирать с костюма комочки разномастной кошачьей шерсти.
С воробьиной дозы алкоголя он напился в хлам. Не сводил с Зиночки подобострастных глаз, блестел очками, с готовностью заплетающимся языком выкрикивал: "Класс, Зинуля! Зачёт! Сто баллов!" Смотреть на это было тяжело.