Оставив бедную женщину в слезах, Энекути направилась в кибитку Огульнязик. Теперь она шла важно, степенно, её только что печальное лицо с разводами слёз на грязных чёрных щеках стало каменна неприступным.
Огульнязик, возбуждённая, с понятпой тревогой ожидающая шума по поводу, исчезновения Узук, встретила гостью почтительно.
- Проходите, Энекути-эдже… Присаживайтесь…
Стоя в дверях, Энекути криво усмехнулась.
- Пройдём ещё… Успеем…
- Садитесь вот сюда… Чай уже готов. Сейчас я вам пиалу достану…
- А одежду ишана-ага ты мне не достанешь?
- Какую одежду?!
- Ту самую, что ты вчера Узук с её бродягой отдала!
Огульнязик ахнула от неожиданности, закрывая рот руками, обомлела. Ей показалось, что её обухом по голове ударили. Всё закачалось, поплыло перед глазами, во рту сразу пересохло. А Энекути безжалостно продолжала:
- Что голову-то опустила? Думала, о проделках твоих никто не уз-нает? У-у, бесстыжая!.. Биби-эдже плачет у себя в кибитке, пир мой плачет в своём худжре, Черкез-джан в дороге плачет - одна ты радостная ходишь, смеёшься над общим горем? Посмотрим, долго ли тебе придётся смеяться. Посмотрим, сколько времени ты злорадствовать будешь!.. "Проходите, Энекути, садитесь…" Да я у такой нечестивицы порог не переступлю, куска хлеба не отведаю!.. Говори, куда проводила гостей с чужими подарками?! Да руки убери! Чего закрываешься? Вчера надо было стыдиться. Убери руки!..
Трудно сказать, что промелькнуло за эту ужасную минуту в голове Огульнязик. Может быть, молодая женщина видела себя опозоренной, оплёванной всеми и потом - живой кричащий факел, извивающийся от нестерпимых объятий пламени. Может быть, перед глазами её прошла возбуждённая, запыхавшаяся толпа, а там, откуда уходили люди, вздрагивала и шевелилась большая груда камней.
- Жертвой мне вашей стать, сопи-эдже! - взмолилась она, падая на колени перед Энекути. - Я в ваших руках… Убейте" бросьте меня в огонь, но не позорьте перед людьми! Всё сделаю, что прикажете, только не губите!..
Удовлетворённая Энекути несколько минут молча наслаждалась своим триумфом. Потом прошла и села на почётное место. Огульнязик заметалась вокруг неё, не зная, чем угостить, чем одарить свою страшную гостью.
* * *
После ухода Черкеза в келье ишана Сеидахмеда долго говорили о случившемся, порицали испорченность современной молодёжи, падение нравов, неуважение к старым законам и обычаям. Некоторые из приглашённых, выразив надежду, что всё уляжется, ушли, сославшись на дела. Остались четверо наиболее именитых стариков и Бекмурад-бай. Крупный и сильный, в шуршащей рубахе из белоснежного маркизета, он сидел, как большая хищная птица, за всё время обронив всего несколько слов. Когда закрылась дверь за последним из уходящих, Бекмурад-бай достал бумажник и небрежным жестом бросил несколько кредиток ишану Сеидахмеду.
- Возьмите, ишан-ага, за ваши заботы и беспокойство.
Ишан неторопливо подобрал деньги, прочёл молитву; провозглашая аминь, поднёс руки к лицу.
- Мы приехали за невесткой, - помедлив, сказал Бекмурад-бай. - Аманмурад с тётей на фаэтоне отвезут её домой… А я верхом отсюда поеду и город - дела ждут.
- Конечно, конечно, - поспешил согласиться ишан - У занятого человека всегда дел много… Говорите, сам полковник приказал? Ну, конечно, тогда наш долг - с честью вернуть её законному мужу,
Старики согласно поддакнули:
- Обязаны вернуть…
- Раз сам господин полковник велел - о чём речь…
- Арчин Меред и пикнуть не посмеет!
- Плакали его денежки, что он дивалу поднёс!
- Один пьёт из лужи, а другой колодец копает, - многозначительно усмехнулся Бекмурад-бай. - Значит, разрешите забрать нашу невестку, ишан-ага?
- Да-да, наш долг порученное пёрнуть с честью, как сказано… - начал было ишан и застыл с раскрытым ртом: в келью ввалилась гримасничающая Энекути. На мгновение она замерла у порога, плюхнулась на ковёр и поползла к ишану, как несуразная толстая, чудовищная мокрица.
- Горе, пир мой! - завопила она и стала осторожно рвать сальные косицы своих волос. - Опозорились мы!.. Перед всем светом осрамились!..
- Что опять?! - закричал трясущийся ишан. - Говорите, что стряслось?!..
- Ой, горе… Этой ночью доверенная вам гелин сбежала с каким-то оборванцем…
- О аллах!., о аллах! - закричал ишан, простирая руки к потолку кельи. - Что за страшные знамения посылаешь ты правоверным! Мой сын превратился в презренного косе… А теперь какой-то бродяга оскверняет святость этого места и увозит чужую вещь… Аллах, неужели конец света наступает?!
Бекмурад-бай поставил на сачак недопитую пиалу, чая. Его обычно бледное лицо стало кирпично-красным, глаза налились кровью. Он был зол на ишана и за то, что тот не сумел сохранить Узук, и за его бессмысленные выкрики. Бекмурад внешне чтил аллаха, но в трудную минуту полагался не на божественную милость, а на свой бумажник и свою саблю. "Старый; ишак, - подумал он сердито, - взятку получил, а сделать ничего не сумел, пенёк трухлявый!"
- Оставьте, почтенный ишан-ага, - сказал он б досадой, - как говорят, умершего плачем не воскресишь. Успокойтесь и пошлите кого-либо в село - пусть поспрашивают жителей, может, кто видел беглецов.
- Бегите, Энекути! - приказал ишан и продолжал сокрушаться: - Что за времена наступили, помилуй, господи… Говорят, перед концом света женщина на скакуна сядет… Это знамение конца света, не иначе.
- Это знамение, что у кого-то вместо головы созрел капустный кочан, - скрипнул зубами Бекмурад-бай. - И кочан этот пришло время срезать. Кровью смоется это знамение!
Примолкшие аксакалы сочувственно закивали.
- Истинно так: кровью…
- И как они только посмели?
- К гибели своей люди торопятся, искушают судьбу.
- Обоих надо живыми в землю закопать том месте, где их схватят!
- Так делали наши прадеды - истинно так…
- Конечно, как невестка, она уже ничего не стоит, смерть ей…
- Только бы не спрятались они куда-нибудь от мести…
- На месте убить надо…
- Я очень даже хорошо знаю, что сделаю с ними, - сказал Бекмурад бай. - От меня не спрячутся. Зароются в землю - за уши вытащу, на небо залезут - за ноги сброшу… На том свете нет им убежища от меня… Этого подлого оборванца я отправлю прямой дорогой в гости к дьяволу, а её… ей я такую жизнь устрою, что рада будет умереть, да не сумеет.
- Лучше и её - в землю, - сердобольно посоветовал один из аксакалов. - С женщиной не надо долго церемониться. Мудрый обычай наших предков гласит: "Женщину бей, если она не умрёт от побоев, то добивай тупым топором". Надо прислушиваться к голосу адата… А если в живых её оставите, да придумаете наказание тяжёлое, в народе могут разные пересуды, разговоры пойти. Зачем вам это?
- Что мне народ! - Бекмурад-бай сверкнул хищным оскалом крепких зубов. - Кто хочет меня осуждать, пусть достигнет моего положения. Кто мои судьи? Те, что не стоят подмётки моих старых сапог? Плевать я хотел на такой суд!
Обычная сдержанность изменила Бекмурад-баю. Он сейчас с великим наслаждением взял бы в горсть козлиную бородёнку ишана и поговорил бы с ним по-свойски. Но этого, конечно, сделать было нельзя, а раздражение искало немедленного выхода.
- Народ!.. До сих пор я умел показывать всем, кто цепляется за полу моего халата, как в моём кулаке лёд превращается в огонь и огонь - в лёд. И впредь покажу! - он сжал вздувшийся венами кулак. - Убить её предлагаете… Разве это наказание? Разве наказание для муравья, которого я сразу раздавлю сапогом? Нет, почтенные, она будет жить! Она будет видеть веселье и радость своих сверстниц, но сама до конца дней своих не улыбнётся. Жизнь для неё станет зинданом. Там будет только тьма, боль и слёзы. И ни малейшей надежды… Вот что я считаю наказанием! А что такое смерть?.. Умер человек - и конец всему… Ну, как, видел их кто-нибудь?
Последние слова относились к вошедшей Энекути.
- Ни слуху, ни духу, - притворно вздохнул навозный шар. - Никто их не видел…
- Разрешите нам ехать, - поспешно сказал Бекмурад-бай, опережая ишана, снова собравшегося, закатив глаза, пенять всевышнему на несовершенства мира. - Я сам найду их след… Вы не беспокойтесь и не разыскивайте их…
- Пожалуйста, - согласился ишан, мы не будем разыскивать.
И беглец и преследователь одного бога призывают
- Два дня люди не слезали с сёдел. Мы обшарили все закоулки и в Мары, и в Байрам-Али - их словно земля проглотила, ни один человек не видел. Может быть, кто и знает, но не говорит… Но не думаю - деньги любому язык развяжут, а мы предлагали и деньги. Вы советуете объявить розыск через базарного глашатая… Запомните, не всё можно предавать широкой огласке. Пока люди шепчутся - они шепчутся, но, если мы заговорим вслух, над нами вслух и смеяться станут…
Бекмурад-бай замолчал, достал чёрно-зелёную таблетку, бросил её в рот, запил крепким чаем. Физическое и духовное напряжение последних дней сказывалось даже на его могучем организме. - Необходимо было поддерживать ясность мысли терьяком.
Пятеро наиболее близких его родственников, уставшие и запылённые, сидели полукругом около широкого столика на низких ножках - Бекмурад-бай пытался потихоньку приобщать своих близких к европейской культуре. Они только что поели, полуобглоданные бараньи кости валялись прямо на расписной атласной скатерти, пятна застывшего жира уродовали тонкий узор китайских мастериц.