Сергей Васильевич вынул из ящика стола деревянную балдашечку с натянутой лайкой, провел по ногтям. Он ощущал смутную тревогу за исход егуповского дела. Виноватым себя не чувствовал, нет: Охранное отделение натурально предприняло все возможное. И задержания начались по приказу департамента, испугавшегося усиления организации… Но ведь от этого не легче, дело-тo и впрямь двигается со скрипом! Сейчас бы что-нибудь эдакое - артистическое. В противовес жандармской прямолинейности…
- Слушай, - сказал, любуясь матовым блеском ногтей, - доставь-ка мне этого апостола…
От хорошо заваренного чая Федор Афанасьевич не отказывался. Сколько давали, столько и пил, наслаждался после тюремной бурды.
Сергей Васильевич был обходительным, говорил задушевно.
- Хотите казаться темным? Забитым? Воля ваша. Не стану прибегать ко всяким там штучкам - нам известно то да се… Уважая личность, не стану. Скажу только: ваш путь чреват роковыми ошибками. Все эти Егуповы, Брусневы, Кашинские… Раскройте глаза, большинство дворяне! Вы им нужны, как крепостные на барщине…
- Декабристы тоже были дворянами, - не вытерпел Афанасьев. - Однако же на казнь пошли.
- Хороший пример! - обрадовался Зубатов. Достал из сейфа несколько листиков, исписанных бисерным почерком. - Сугубо доверительно, Федор Афанасьевич. Из жандармских архивов… О "Русской правде" слыхали? Нет? Любопытнейший документ. Нечто вроде конституции, составленной декабристами… Вот послушайте-ка… Избирательный ценз, от тридцати до шестидесяти тысяч рублей. За право-то голоса в конституционном государстве, не многовато ли? Как думаете, Федор Афанасьевич?
Афанасьев молчал.
- А вот основные принципы отмены крепостного права… "Освобождение крестьян от рабства не должно лишать дворян дохода, от поместий своих получаемого…" И тут же рядышком: "Освобождение сие не должно произвести волнений и беспорядков в государстве, для чего и обязывается верховное правление беспощадную строгость употреблять против всяких нарушителей спокойствия…" Вникайте, Федор Афанасьевич, вникайте; помедленнее буду читать. Они и политическую полицию проектировали: "Узнавать, как располагают свои поступки частные люди: образуются ли тайные и вредные общества, готовятся ли бунты, делаются ли вооружения частными людьми противозаконным образом во вред обществу, распространяются ли соблазн и учение, противное законам и вере, появляются ли новые расколы и, наконец, происходят ли запрещенные собрания и всякого рода разврат".
Зубатов победно вскинул голову:
- Позвольте спросить, где свобода? Молчите? Пойдем дальше… Они предполагали возложить на полицию обязанность особого надзора за книгопродавцами, типографиями, театральными представлениями и обращением книг, журналов, мелких сочинений и листков… А также, читаю, Федор Афанасьевич, иметь сведения "о дозволениях, данных для тиснения новых сочинений и для пропуска книг из-за границы"; и далее - "поимку преступников, беглых и беспаспортных, пресечение бродяжничества и запрещенных сходбищ…". Теперь главное открою - отдельный корпус жандармов учрежден в России промыслом декабристов. Не верите? Клянусь честью, копия с подлинного документа! Для "внутренней стражи" признавали необходимым иметь пятьдесят тысяч жандармов. И еще: "Дабы люди, уважения достойные" шли в тайную полицию, они не должны "никогда, ни под каким видом или предлогом, народу таковыми быть известны; они должны быть уверены, что их лица и добрые имена в совершенной находятся безопасности…". Вот как, уважаемый Федор Афанасьевич. А после бунта на Сенатской площади, когда господ дворянских революционеров арестовали, документик-то попал в руки правительства. Поизучали его, видят - многое применимо. Весьма многое… И по докладу Бенкендорфа, Александра Христофоровича, был издан указ об основании жандармской полиции. А вскоре особая канцелярия министерства внутренних дел была преобразована в Третье отделение собственной его императорского величества… В чем же, спрашивается, винить нынешнее правительство? В государстве устроено, как завещано декабристами! Взять наше Охранное отделение. - Зубатов тряхнул листки. - Предпочитаем людей достойных, безопасность гарантируем… И не только безопасность. После суда выберете местечко, поселитесь в безбедности. А? Ведь нам что от вас - не предательства, нет… Агентов много, чепуха. Осмысленной борьбы хочу. За лучшее будущее таких, как вы… Скажете на суде - страдания напрасны, Егупов втянул. Зачем вам Егупов? Зачем? У них свои интересы, у рабочего класса - свои. С дворянами нет общей дороги…
- А мы их изведем, - напившись чаю досыта, сказал Афанасьев. - Согласен - нет общей дороги. Изведем и дальше…
- То есть? - Зубатов с пристальным интересом, будто только что разглядел, уставился на арестованного. - Всех?
- Под корень, - подтвердил Федор Афанасьевич.
- Ну, батенька, лишку хватил. - Сергей Васильевич потянулся в ящик за балдашечкой, но тут же раздраженно захлопнул его. - В России дворян извести невозможно…. Бессмыслица!
- Поживем - увидим, - Афанасьев пожал плечами.
Зубатов, как утопающий за соломинку, схватился за ппоследнюю возможность:
- Там более, к чему упрямиться! Приступайте сейчас… Не трогайте рабочих, осветите дворян; всех, кто участвовал в деле. Это, насколько понимаю, в ваших интересах.
Федор Афанасьевич зевнул, показывая, что пора в камеру.
- В наших интересах - пускай пока поживут. Еще сгодятся…
Зубатов закурил, отодвинул подальше лист бумаги, показывая, что не намерен ничего записывать, и вдруг продоложил:
- Знаете, Афанасьев, давайте сменим обстановку. Надоела, право, казенщина… Пойдемте ко мне в гости, у меня ведь квартира здесь, при отделении. Не упрямьтесь, пойдемте!
- Воля ваша, - Федор пожал плечами.
Усадив Афанасьева в мягкое кресло около письменного стола в кабинете, Зубатов, изображая радушного хозяина, потер ладони:
- Может, пообедаем? Не стесняйтесь, чувствуйте свободно.
- Чувствовать себя свободно, будучи арестованным, я не умею, - насмешливо сказал Федор. - И обедать у вас не буду…
- Ну что ж, упрашивать не намерен. - Зубатов снова закурил. - Послушайте, Федор Афанасьевич, вам не надоела унизительная роль подопытных белых мышей? Мы здесь одни, можете как на духу…
- То есть? - насторожился Федор. - Кому это - нам?
- Рабочим… Сознательным, имею в виду, развитым. Бог с ними, с дворянами… Но неужели не понимаете, что служите интересам интеллигенции? Вы - жертвы. Вас толкают на непослушание властям, используют для расшатывания устоев, кормят красивыми сказками о будущем… Но ведь это сказки! - На Зубатова накатило вдохновение. - Вспомните уроки истории. Что дала рабочим революция во Франции? Опять же Германия… Кто выиграл? Буржуазия, интеллигенция! Они получили возможность богатеть, а рабочие поплатились кровью, не улучшив своего положения. Разве не так?
Афанасьев даже оторонел, слишком уж неожиданными были эти речи в устах матерого охранителя государственных устоев.
- Интеллигенция ведет борьбу ради своих интересов, - продолжал Зубатов, - а рабочим политическая борьба совершенно не нужна… Ввязываясь в политическую борьбу, рабочие только вредят себе… Интеллигентам надобно окончательно поработить ваши умы, чтобы использовать по своему усмотрению. Неужели не попятно? Я скажу больше: интеллигенты боятся вас. Да, да - боятся! Их страшит, что рабочие займутся своими делами, станут думать только о себе, о том, как улучшить свою жизнь.
Зубатов налил воды в стакан, сделал небольшой глоток - пересохло в горле. Афанасьев сидел, сгорбив спину, руки зажал между коленями.
- При вашей энергии, Федор Афанасьевич, при вашей преданности интересам рабочего класса мы могли бы многое. Вам не надоела волчья жизнь? Ну что хорошего в беспрестанных скитаниях? Семьи нет… Возьмите себя в руки, живите по-человечески.
- Каким образом? - Федор смотрел исподлобья, на скулах обозначились желваки. Если бы господин жандармский ротмистр поближе был знаком с Федором, то догадался бы, что тот сейчас взорвется: взгляд не обещая ничего доброго. Но господин Зубатов, хотя и считал себя знатоком человеческих душ, слишком был озабочен необходимостью заполучить хорошего сотрудника. Он взял быка за рога:
- Я мечтаю заняться организацией общества взаимопомощи рабочих. Мы поможем… Встав во главе общества, вы были бы хорошо обеспечены материально.
- Но я же в тюрьме.
- Пустяки! - Зубатов протянул руку, хотел похлопать Федора по плечу, однако что-то помешало ему опуститься до подобной фамильярности; наверное, все-таки разглядел выражение лица собеседника, рука повисла в воздухе. - Пустяки, - повторил Сергей Васильевич, - мы можем сейчас же освободить. Вы даете согласие отказаться от нелегальной деятельности и - свобода! Понимаете?
- Понимаю, - глухо сказал Федор. - Я должен выдать расписку об отказе?
- Не обязательно… Нам нужна гарантия искренности.
- В чем она заключается?
- Вы расскажете о своем участии в организации Бруснева.
- О своем личном участии?
- Нет, не только, - мягко улыбнулся Зубатов. - Нас интересуют люди…
- Стало быть, фамилии называть? - Федор спросил с расстановкой.
- Естественно, - хмыкнул Сергей Васильевич, - как можно подробнее.
- Подлец! - крикнул Федор, задыхаясь от гнева. - Да как ты смеешь? Подлеец! - повторил он, готовый броситься с кулаками.
Зубатов посмотрел на него холодным взглядом, исключающим теперь какое бы то ни было участие в судьбе арестанта, укоризненно вздохнул и совсем негромко приказал:
- Уведите.
И сейчас же, нарушив тишину домашнего кабинета звоном шпор, появились два жандарма, схватили Афанасьева под руки, потащили прочь. "Мы тут одни", - говорил Зубатов, а наготове держал нижних чинов…