- Вот что, братцы, - сказал озабоченно, - кому-то из нас предстоит дальняя дорога в казенный дом. Охранка этакого конфуза не простит, сейчас, поди, договариваются, кого забрать…
- Вряд ли, - усомнился Кузьма, - положили хозяина на обе лопатки. За что же брать?
- Они придумают. - Афанасьев вскинул голову, сверкнув очками. - Не робейте, хлопцы! В революции закон таков: попал - терпи. Ежели арестуют, отсиживайся с пользой, побольше читай. А главное, о товарищах, которые остались на свободе, ни звука! Кто выскользнет, дело продолжит. В общем так: я не я, лошадь не моя. Никого не знаю, ничего не ведаю. Бес, мол, попутал… Давайте-ка попрощаемся. Кого заберут, на других зла не держите… Знали, на что идем!
Лишь к обеду рабочим стало понятно, какой ценой досталась победа. Открыто, на глазах у всей фабрики, вдоль проходов мимо машин в сопровождении иуды Коркина прошествовал пристав со сворой городовых. Управляющий, изгибаясь, что-то шептал полицейскому чину, тот указывал толстым, как бы обрубленным пальцем:
- Этого… Этого… Этого…
Восемнадцать ткачей увели в контору, затем под конвоем солдат - в полицейскую часть. Из социал-демократического кружка вырвали Анциферовых. Степана взяли как закоперщика, осмелившегося тайком мерить ткани в разбраковочном складе. Ивана и Кузьму за то, что помогали Степану, за то, что не согласились с хозяйским обманом - громче всех кричали на фабричном дворе. Со взрослыми увели вихрастого Семку из ватаги Чернушкнна: заметили, что портил основы. Миша плакал, бился головой об стенку:
- Это я виноват! Лучше бы меня забрали!
- Перестань визжать, не баба! - прикрикнул Афанасьев. - Придет и твой черед, не спеши… А с парнишкой ничего не станется, отпустят по малолетству. О другом думай: восемнадцать пострадали - остальным облегченье… И еще думай, Миша, что мы забастовку-то по собственной воле сварганили. Слышишь, захотели и подняли людей!
Донесения агентов по делу "русско-кавказского кружка" становились скуднее фактами. Объединение подпольных сил благодаря неуемности энергических действия Егупова близилось к завершению. Все более или менее крупные группы уже выявлены, оставалась кое-какая мелочь, но и ею не пренебрегали. Познакомился Факельщик с землячеством костромичей. Откажись волжане стать под знамена Егупова - остались бы для охранка не представляющими интереса. Но нет, потянулись к Факельщику: фамилии и приметы студентов заняли в рапорте полторы страницы. Затем Егупов втянул в свою орбиту несколько слушательниц фельдшерских курсов. Потом - каких-то сибиряков, устраивавших чтение реферата "История Коммуны" Лавуазье. Словом, бисер, пшено… Но, ковыряясь в шелухе донесений, Зубатов нутром чуял: затишье перед бурей.
И - грянуло! В начале апреля 1892 года прибыл с долгожданной литературой эмиссар из-за границы. Семен Григорьевич Райчин - заведующий типографией плехановской группы "Освобождение труда".
Егупов с Кашинским судили-рядили, куда определить гостя.
- Я вообще не намерен связываться с плехановцами, - нервничал Петр Моисеевич. - Не понимаю, зачем тебе понадобилось входить с ними в сношение…
- А ты знаешь других заграничников, у которых такая же могучая типография? - окрысился Егупов. - Лично я не знаю! И потом после драки кулаками не машут… Думай, куда пристроить.
- Пускай Бруснев его берет.
- Что ты! - Михаил Михайлович как ужаленный забегал по комнате. - Менее всех подходящ… Узнает подробности о транспорте, потребует долю и для фабричных, отрицающих террор!
- Признающих террор, - тонко улыбнулся Кашинский. - Программа организации составлена, утвердим - заставим Афанасьева подчиниться.
- Заставим ли? - Егупов остановился, задумчиво ерошил бороду.
- Не подчинятся, не получат литературы. Сто рублей за пуд - деньги… У Афанасьева такой наличности не имеется, рабочая касса покамест бедна. Значит, платить будем мы, как обещали… Ну, а кто платит, тот заказывает музыку…
Благополучно пожив у Бруснева, Семен Райчин выехал в обратный путь, сопровождаемый… сразу четырьмя филерами. На перроне Варшавского вокзала был арестован, при задержании назвался австрийским подданным Франциском Ляховичем.
В ночь на святую пасху сошлись наконец обсуждать проект "Программы Временного организационного исполнительного комитета". Едва Петр Моисеевич произнес это новое название егуповского предприятия, Афанасьев выразительно посмотрел на Бруснева: "Какого комитета? Какой партии?" Михаил Иванович успокаивающе покачал головой - спокойнее, мол, поглядим, что будет дальше.
Кашинский, придерживая у глаз пенсне, выразительно зачитал:
- "Убежденные социалисты-революционеры, мы стремимся к созданию в ближайшем будущем боевой социально-революционной организации. Мы стремимся непосредственно к достижению политической свободы и в ней видим первый шаг на пути целостного осуществления социалистического идеала… Признавая рабочий пролетариат как экономическую категорию, верховным носителем идей социализма, мы приложим все старания к возможно более широкой постановке пропаганды и агитации среди фабрично-заводских рабочих с целью создания элементов будущей рабочей партии…"
Михаил Иванович слегка толкнул Афанасьева локтем в бок, успел шепнуть: "Не так уж все плохо…" Но Кашинский, повысив голос, отчеканил:
- Признавая наступательный политический террор главным орудием борьбы с самодержавием, мы, однако же, утверждаем, что систематический террор возможен лишь при таком развитии организации, которое обеспечивает живой приток сил…
- Документ-гермафродит, - сердито сказал Федор Афанасьевич. - Противоестественное сближение чуждых начал…
На него зашикали, Михаил Михайлович Егупов гордо вздыбил бороду:
- Позвольте, позвольте…
- Программа исполнительного комитета - обман рабочих. - Федор Афанасьевич поднялся с места, - Вы объявляете пропаганду служанкой террора. Рабочие за вами не пойдут.
- На каком основании - от имени всех рабочих? - запальчиво воскликнул Егупов. - У нас есть люди, которые…
- Нет у вас людей! - напрягаясь, крикнул Афанасьев. - Нет рабочих кружков! То, что вы считаете своим, это - наше!
Вмешался Бруснев:
- Остынь, Афанасьев. Ведь не окончательный вариант. Поговорим спокойно…
- Тут нечего обсуждать, - непреклонно произнес Афанасьев, - программа целиком замешана на терроре. Товарищи Кашинский и Егупов проводят свою линию, не собираясь отступать.
- В принципиальных вопросах, конечно! - подтвердил Кашинский. - И мы полагаем образумить…
- Напрасно полагаете. - Афанасьев от волнения закашлялся, лицо сделалось багровым от прихлынувшой крови. - Где можно… сколь можно… буду… разоблачать…
Егупов нервически заломил длинные пальцы:
- Объявляете бойкот? Но позвольте, тогда вы чужой в нашем кругу! Простите, но вынужден - прямо…
- Верно сказано. - Афанасьев подавил кашель и усмехнулся: - Чужой… Прощевайте.
Бруснев вскочил из-за стола, кинулся следом:
- Федор Афанасьевич, это неразумно! Подожди! - в передней догнал, попросил - Не оставляй одного, решим о литературе…
Афанасьев грустно сказал, протягивая руку:
- Вы хозяин квартиры, Михаил Иванович, гостей бросать негоже, я понимаю… А мне засиживаться не пристало, уже полночь. Занимайтесь с господами, Михаил Иванович.
Вернувшись в гостиную, Бруснев решительно потребовал отложить обсуждение: без представителя рабочей Москвы это бессмысленно. Егупов поворчал, но согласился. Затем Михаил Михайлович возвестил:
- Господа! Несмотря на то что сегодня мы не утвердили программу, я намерен сообщить: единение революционных сил в Москве окончено!
Кашинский негромко: "Ура!"
- Да, господа, окончено! - Егупов поднял руку. - В повестке теперь усиление пропаганды среди рабочих… Вечный вопрос, самый сложный… От него, увы, не уйти. Как вы знаете, получен заграничный транспорт. Мы посовещались предварительно о Петром Моисеевичем… Он завтра же в Киев. Едет, сами понимаете, не с пустыми руками. Думаю, поманив брошюрами, легко установит связи с киевскими пролетариями… Я - в Тулу. Впереди, господа, большие дела! Мы намерены…
Михаил Бруснев прервал экзальтированную речь:
- У меня вопрос: что из этого транспорта останется для Москвы? И думает ли временный исполнительный комитет помочь литературой питерским товарищам? Пока не услышу положительных ответов, буду считать, что декларации по поводу усиления пропаганды в рабочей среде - сотрясение воздусей…
Егупов беспомощно умолк. Выручил Кашинский:
- Дадим сто экземпляров брошюры о задачах рабочей интеллигенции. Это все, что можем без ущерба для других.
- Но позвольте! - встрепенулся Егупов. - Такого решения, кажется, не было! Это, знаете, самовольство…
Петр Моисеевич приблизился к нему, близоруко сощурившись, посмотрел в упор: Егупов потупился. Кашинский вразумляюще сказал:
- Иначе нас не поймут, Михаил Михайлович. Надо.
- Если считаете - надо, я не против, - буркнул Егупов.
"Сто экземпляров разделить пополам - хватит на обе столицы, - провожая припозднившихся гостей, думал Бруснев. - На первое время обойдемся, а потом надо будет налаживать собственные связи с заграничниками. Пятьдесят брошюр - Афанасьеву… Обрадуется Федор, поймет, что не напрасно флиртовали с Егуповым…"
На столе, забытый Кашинским, лежал проект программы временного исполнительного комитета. Прежде чем раздеться на ночь, Михаил Иванович положил листок в толстую книгу.