В чем видел Зубатов слабость "русско-кавказского кружка"? Мало поличного! Все планы и предначертания, а дела нет. Егупову явно не хватало размаха, его беготня зачастую сводилась к топтанию на месте. Ну вот, например, обсуждали устройство подпольной типографии. Поговорили, пошумели, а окончилось пшиком. И опять виноват сам Факельщик. Другие-то были готовы приступить к делу, но Егупов воспротивился:
- Нет-нет, считаю преждевременным! Типография, господа, последнее звено. Начнем выпускать прокламации, заявим о себе - это опасно… Сейчас в порядок дня - объединение сил и сбор средств!
Лозунг Егупова вызвал раздражение Сергея Васильевича: "Ишь, новый Иван Калита на Москве объявился… Пора бы и практически показать себя…"
Вскоре Михаил Михайлович, будто уловив недовольство Зубатова, под наблюдением "отборных" филеров отправился в дальний вояж: Люблин - Варшава. В Люблине, установлено, Факельщик послушал в театре "Прекрасную Елену". А в Варшаве, идиоты, потеряли его…
Но по возвращении Михаил Михайлович навестил Серебрякову и, возбужденный внечатлениями, доверительно поделился, с кем виделся, что слышал, в чем успел. В Варшаве уговорился о присылке в Москву большою транспорта заграничных изданий. С собой привез кое-какую литературу, в том числе брошюры Степняка "Подпольная Россия", заключенные в обложки "Курса всеобщей истории".
Что ж, размышлял Зубатов, транспорт с подпольными изданиями будет очень кстати: весомое поличное, необходимое следствию. Скорее бы, право… Ради большого количества женевской литературы можно простить Факельщику несколько злокозненных брошюрок, которые привез в своем чемодане. Не стоит пугать по мелочам…
Социал-демократическая литература, доставленная Егуповым из Варшавы, послужила причиной раздора Афанасьева с его недавним покровителем. Петр Моисеевич умышленно не взял для рабочего кружка изданий группы "Освобождение труда", объявив себя - наконец-то открылся! - принципиальным противником "плехановщины". Имеет деньги, знает, что такие книжки рабочие зачитывают буквально до дыр! И вот, пожалуйте, купил у Егупова экземпляр "Истории революционного движения в России", от остального же отмахнулся - литература ушла на сторону.
- Я этого не понимаю! - Федор смотрел недоверчиво. - Раньше вы вроде бы признавали Маркса, нынче - противник Плеханова. А Плеханов - марксист. Что то остается за вами? Чистый террор?
- Ну, зачем же так резко? - слабо возразил Кашинский, - У Маркса много верного, до некоторой степени признаю… А Плеханов, что ж… В заграничном далеке очень легко выставлять себя этаким мессией…
- Плеханову противник, стало быть, нам! - припечатал Афанасьев и ушел. Срочно разыскал Бруснева, рассказал о случившемся, сокрушаясь - А мы повенчаться с ними готовы… К чему, Михаил Иваныч, свадьба-то с террористами? Пока не поздно, давайте расстанемся!
- Не забывай, Федор Афанасьевич, без них мы голы и босы в Москве. Плохонькая, но организация. Дай срок, окрепнем - по своему разумению заживем. На службе у меня налаживается, скоро свободной грудью вздохну… А главное, потерять Егупова сейчас не в наших интересах. Они в ближайшее время получат транспорт из-за границы, сможем образовать свою библиотеку…
- Не дадут книжек, не дадут! - взорвался Афанасьев. - Сызнова на сторону пустят хорошие, а нам - кукиш с маслом! Подсунут белиберду… Несогласный я! С противниками Плеханова мне не по пути!
- Мне - тоже, - мягко произнес Бруснев, впервые видевший Афанасьева разгневанным. - Но ведь, кроме разговоров, ничего не происходит, бомбу под нос не суют… Петр Моисеевич разрабатывает программу организации, недолго осталось ждать. Соберемся на рассмотрение, можем возражать, если в чем разойдемся… Без нас не примут: я все-таки среди них полноправный… Пойми, Афаиасьич, нельзя отбиваться от центра, нельзя оставаться одним!
- Положим, и не один, - зло уколол Федор, - у меня - кружок. И поимей в виду, Михаил Иваныч, потянут к террору - своих не отдам! Не отдам и только! В петлю людей не суну… Не для того ехал сюда…
Сломалось что-то в их отношениях после этого разговора. Получил Бруснев начальственную должность, встречаться стали еще реже: совсем замотался на службе. Началась в жизни смутная полоса, одна за другой грянули неприятности.
В разгар крещенских морозов кружок Афанасьева понес урон: Фильку Кобелева выгнали с фабрики. Дал почитать листовку земляку - прядильщику из староверов. Предложил внести в рабочую кассу двадцать конеек. А прядильщик то ли пожалел двугривенный, то ли перепугался - отнес листовку в контору. Фильку вызвали к самому Сергею Ивановичу. Хозяин, не подпуская близко к столу, грозно спросил:
- На какие нужды вымогаешь деньги?
- Книжку хотел купить, - Филька попытался навести тень на хозяйский плетень.
- Тебе не хватает книг в моей библиотеке? Каких же?
- У Рогожской, господин Прохоров, на староверском кладбище древнее евангелие продается… У меня средствия не хватило, думал - земляк пособит.
- А это из какого евангелия? - Прохоров гневно потряс листовкой.
- Не могу знать, - пискнул Филька.
- Под арест надо бы, пакостника, - заключил хозяин, - да на твое счастье не люблю связываться с полицией. Убирайся вон, чтоб духу не было!
Жалко Фильку. Не пропадет, конечно, место нашел, но очень далеко - аж в Измайлове. Тоже почти совсем видеться перестали… А тут еще новость - обнаружил Федор слежку, впервые в Москве. Понял - спокойная жизнь кончилась.
ГЛАВА 10
На великий пост Прохоров уволил семьдесят ткачей: за плохую работу, за частые прогулы. Разобраться, так оно и было - за воротами оказались людишки легковесные, пьяницы, от которых в казарме ничего кроме матерщины да картежной игры. Но все-таки - сразу семьдесят! Народ забурлил, появилось много недовольных, в душах зашевелился страх: "Эдак-то и нас повыгоняют! Разве можно - скопом, под одну гребенку?!"
Три вечера кряду совещался кружок Афанасьева. Взвешивали возможности, подсчитывали силу, прикидывали: поддержат фабричные, если кинуть клич - бросай работу, пока не вернут уволенных? И тоже, между прочим, спорили до хрипоты.
- Упустим момент, прощенья не будет! - кипятился Чернушкин Миша. - Товарищей продадим!
- Это кто же тебе товарищ? - хмуро вопрошал Иван Анциферов. - Да на них креста нету, пропили все!
- Воруют, сукины дети, простодырых ребят совращают, в омут тащат! - поддержал старшего брата Кузьма.
- Да чтоб я за это отребье голову подставлял - ни в жизнь!
- Погодите, ребятки, - увещевал Афанасьев. - Есть такая хитромудрая наука - диалектика. Понять ее трудно, мозги свихнешь, но главное, кажись, в свое время я ухватил… У каждой монеты две стороны. Бывает плохое оборачивается хорошим. По отдельности взять, уволенные - пустые мужики… А кучкой - рабочий класс. Целый отряд рабочего класса, семь десятков человек. Можем ли бросить людей в беде?
Может, долго еще спорили бы, но совсем неожиданно дело с забастовкой подтолкнул Степан Анциферов. После той неудачной беседы на Ваганьковском кладбище Степан не то чтобы сторонился Афанасьева, но как бы не замечал. А тут, встретившись на фабричном дворе, таинственно поманил за собой.
- Слыхал, затеваете волынку? - Глаза у Степана колючие, насмешливые. - Верно, что ли?
Федор мысленно выругался: "Кто-то из братьев проболтался. Надобно будет всыпать, так и провалить могут…"
- Зачем тебе знать, чего затеваем? У тебя ведь башка по-своему варит, сам с усам…
- Ладно, не время старое поминать, - вспыхнул Степан. - Не станут наши волынить из-за тех, уволенных! Не с того танца пряжу сучишь.
- Может, поучишь, с какого надо? - с некоторой долей пренебрежения усмехнулся Федор.
- Поучу. - Анциферов уверенно кивнул. - Я вот что заметил на разбраковке… В иных кусках товару поболее, чем ткачам записано. Метка по табели значится одна, а товару в куске аршин на пять больше. И молескин, и ситец. Смекаешь?
Смекнул Афанасьев, как не смекнуть. Ежели в самом деле так, значит, хозяин обманывает ткачей, устанавливая метки в собственную пользу. Неужто на столь крутую подлость кинулся Сергей Иванович? Небывалая вещь; сколько работает Афанасьев - ни в Кренгольме, ни в Петербурге, ни в Москве о таком не слыхал. Вот тебе я библиотека, вот тебе и больница, вот тебе и жалованье хорошее. Ай, Сергей Иванович! Ай, потомственный гражданин! Да за эдакий-то обман мертвые на забастовку подымутся…
- А не врешь? - Афанасьев схватил Степана за отворот зипуна. - Ничего не путаешь?
- Сам мерил. - Анциферов легонько оттолкнул Федора. - Говорю, стало быть, знаю.
- Много ли кусков на складе?
- Не считал. Штук триста, может, полтыщн.
- Надобно каждый неремерить, - твердо произнес Федор.
- Тю-ю, с глузду мужик спрыгнул! - Степан покрутил пальцем у виска. - За неделю не управлюсь.
- Ивана возьми, Кузьму. Сможешь?
Степан охотно согласился:
- Ночью, когда начальства никого… Дружка бы еще твоего, длиннорукого. Жилистый, чертяка. Таскал бы штуки, а мы аршинили…
"И про Кобелева знает, - вконец рассердился Афанасьев. - Никаких секретов братья не держат! Погодите, рыжие, всыплю по первое число… Ладно, Степан в нашу сторону качнулся, а ежели бы в полицию!"
- Про Фильку нечего вспоминать, - буркнул недовольно, - уже на другой фабрике. Втроем за ночь управитесь?
- Спробуем.
- К братовьям нынче не ходи, - приказал Афанасьев. - От беды подалее… Я скажу, придут прямо в корпус. Когда назначим?
- Часов в десять пускай. Дверь изнутри открою…