– Я говорю тебе правду, а ты клевещешь на меня, – холодно сказала баронесса.
– Дельфина, ты…
Папаша Горио бросился к графине и не дал ей договорить, закрыв ей рот рукой.
– Боже мой, за что вы сегодня хватались руками? – воскликнула Анастази.
– Ах, да! Виноват, – извинился несчастный отец, вытирая руки о панталоны. – Ведь я сейчас переезжаю, кто же знал, что вы придете.
Он был доволен, что, вызвав этот упрек, отвлек на себя гнев дочери.
– Ох! Вы истерзали мое сердце, – продолжал он садясь. – Дети мои, я умираю! В голове у меня жжет, как огнем. Будьте милыми, хорошими, любите друг друга! Вы сведете меня в могилу. Нази, Дельфина, ну же, вы обе правы и обе неправы. Слушай, Дедель, – говорил он, подняв на баронессу глаза, полные слез, – ей нужны двенадцать тысяч, давай поищем их. Не надо так коситься друг на друга.
Он стал на колени перед Дельфиной.
– Ради меня попроси у нее прощенья, – шепнул он ей на ухо, – она более несчастна, правда ведь?
– Бедная моя Нази, – сказала ей дельфина, испуганная выраженьем отцовского лица, диким, безумным от душевной боли, – я была неправа, поцелуй меня…
– О, вы льете мне целительный бальзам на сердце! – воскликнул папаша Горио. – Но откуда взять двенадцать тысяч франков? разве пойти за кого-нибудь в рекруты?
– Что вы, папа? Нет, нет! – воскликнули обе дочери, подходя к отцу.
– Бог вознаградит вас за одно это намерение, всей нашей жизни нехватит, чтобы отблагодарить вас! Правда, Нази? – сказала Дельфина.
– А кроме того, милый папа, это была бы капля в море, – заметила графиня.
– Так, значит, и своей кровью ничему не помочь? – с отчаяньем воскликнул старик. – Я буду рабом у того, кто спасет тебя, Нази! Ради него я убью другого человека. Пойду на каторгу, как Вотрен! Я…
Он вдруг остановился, как пораженный громом.
– Нет, ничего! – сказал он, рванув себя за волосы. – Кабы знать, где можно украсть… Только нелегко найти такой случай. Чтобы ограбить банк, нужны люди, время. Видно, пора мне умирать: не остается ничего другого. Я больше ни на что не годен, я больше не отец! Нет! Она просит, она нуждается! А у меня, бездельника, нет ничего. Ах ты, старый лиходей, у тебя две дочери, а ты устроил себе пожизненную ренту! Ты, значит, их не любишь? Подыхай же, подыхай, как собака! Да я хуже собаки, собака вела бы себя лучше! Ох, голова моя! В ней все кипит!
– Папа, будьте же благоразумны! – закричали обе женщины, обступая его, чтобы он не вздумал биться головой об стену.
Горио рыдал. Эжен в ужасе схватил свой вексель, выданный Вотрену, со штемпелем на большую сумму, переправил цифры, оформил как вексель на двенадцать тысяч приказу Горио и вошел в комнату соседа.
– Сударыня, вот нужные вам деньги, – сказал он графине, подавая ей вексель. – Я спал, ваш разговор разбудил меня; благодаря этому я узнал, сколько я должен господину Горио. Вот обязательство, которое вы можете учесть, я оплачу его точно в срок.
Графиня стояла неподвижно, держа в руках гербовую бумагу.
– Дельфина, – проговорила она, бледнея, дрожа от гнева, ярости и бешенства, – я все тебе прощала, свидетель бог, но это!.. Господин де Растиньяк был рядом, ты это знала. У тебя хватило низости отомстить мне, заставив меня невольно доверить ему мои тайны, мою жизнь, жизнь моих детей, мой позор, мою честь! Так знай же, ты для меня ничто, я ненавижу тебя, я стану мстить тебе, как только можно, я…
Злоба не давала ей говорить, в горле пересохло.
– Да это же мой сын, он наш, твой брат, твой спаситель! – восклицал папаша Горио. – Обними его, Нази! Видишь, я его обнимаю, – продолжал старик, в каком-то исступлении прижимая к себе Эжена. – О дитя мое! Я буду больше, чем отцом, я постараюсь заменить тебе семью. Я бы хотел быть богом и бросить к твоим ногам весь мир. Ну, поцелуй же его, Нази! Ведь это не человек, а просто ангел, настоящий ангел.
– Оставь ее, папа, сейчас она не в своем уме, – сказала Дельфина.
– Я не в своем уме! Не в своем уме! А ты какова? – спросила графиня де Ресто.
– Дети мои, я умру, если вы не перестанете! – крикнул папаша Горио и упал на кровать, точно сраженный пулей.
– Они убили меня! – пролепетал старик.
Графиня взглянула на Эжена, который застыл на месте, ошеломленный этой дикой сценой.
– Сударь… – вымолвила она, договаривая всем выражением лица, взглядом, интонацией и не обращая внимания на своего отца, которому Дельфина поспешно расстегнула жилет.
– Я заплачу и буду молчать, – ответил Растиньяк, не дожидаясь вопроса.
– Нази, ты убила отца! – упрекнула сестру Дельфина, указывая на старика, лежавшего без чувств; но графиня уже исчезла.
– Прощаю ей, – сказал старик, открывая глаза, – положение ее ужасно, и не такая голова пошла бы кругом. Утешь Нази, будь доброй к ней, обещай этому твоему умирающему отцу, – просил старик, сжимая дельфине руку.
– Но что такое с вами? – спросила она, совсем перепугавшись.
– Ничего, ничего, пройдет, – отвечал отец. – Что-то мне давит лоб, это мигрень. Бедняжка Нази, какое у нее будущее!
В эту минуту графиня вернулась и бросилась к ногам отца.
– Простите! – воскликнула она.
– Этим ты еще больше мучаешь меня, – промолвил отец.
– Сударь, – со слезами на глазах обратилась графиня к Растиньяку, – от горя я была несправедлива. Хотите быть мне братом? – спросила она, протягивая ему руку.
– Нази, милая Нази, забудем все! – воскликнула Дельфина, прижимая к себе сестру.
– Нет, это я буду помнить!
– Ангелы мои, какая-то завеса закрывала мне глаза, сейчас вы раздвинули ее, ваш голос возвращает меня к жизни! – восклицал отец Горио. – Поцелуйтесь еще раз! Ну, что, Нази, спасет тебя этот вексель?
– Надеюсь. Послушайте, папа, не поставите ли вы на нем и вашу подпись?
– Какой же я дурак, – забыл об этом! Но мне было плохо, не сердись на меня, Нази. Пришли сказать, когда твое мученье кончится. Нет, я приду сам. Нет, не приду, не могу видеть твоего мужа, я убью его на месте. А что до продажи твоего имущества, в это дело вступлюсь я сам. Иди скорей, дитя мое, и заставь Максима образумиться.
Эжен был потрясен.
– Бедняжка Анастази всегда была вспыльчивой, но сердцем она добрая, сказала г-жа де Нусинген.
– Она вернулась за передаточной надписью, – шепнул ей на ухо Эжен.
– Вы думаете?
– Хотелось бы не думать. Будьте с ней поосторожнее, – ответил он и поднял глаза к небу, поверяя богу мысли, которые не решался высказать вслух.
– Да, в ней всегда было какое-то актерство, а бедный папа поддается на ее кривлянья.
– Как вы себя чувствуете, милый папа Горио? – спросил старика Эжен.
– Мне хочется спать, – ответил Горио.
Растиньяк помог ему лечь в постель. Когда старик, держа дочь за руку, уснул, Дельфина высвободила свою руку.
– Вечером у Итальянцев, – напомнила она Эжену, – и ты мне скажешь, как его здоровье. А завтра, сударь, вы переедете. Покажите вашу комнату. Какой ужас! – сказала она, войдя туда. – У вас хуже, чем у отца. Эжен, ты вел себя прекрасно. Я стала бы любить тебя еще сильнее, будь это возможно. Но, милый ребенок, если вы хотите составить состояние, нельзя бросать в окошко двенадцать тысяч франков, как сейчас. Граф де Трай игрок. Сестра ничего не хочет замечать. Он нашел бы эти двенадцать тысяч франков там же, где проигрывает и выигрывает золотые горы.
Послышался стон, и они вернулись к Горио; казалось, он спал, но когда оба влюбленных подошли к нему, они расслышали его слова:
– Как они несчастны!
Спал ли он, или нет, но тон этой фразы тронул Дельфину за живое, – она подошла к жалкой кровати, где лежал отец, и поцеловала его в лоб. Он открыл глаза:
– Это ты, Дельфина?
– Ну, как ты чувствуешь себя? – спросила дочь.
– Хорошо, не беспокойся, я скоро выйду из дому. Ступайте, ступайте, дети мои, будьте счастливы.
Эжен проводил Дельфину до дому, но, озабоченный состоянием, в котором оставил папашу Горио, отказался обедать у нее и вернулся в "Дом Воке". Когда Растиньяк пришел, Горио уже встал с постели и явился к столу. Бьяншон расположился так, чтобы лучше наблюдать лицо вермишельщика. Горио, взяв себе хлеба, понюхал его, чтобы узнать, из какой муки он испечен; студент-медик подметил в этом жесте полное отсутствие того, что можно было бы назвать сознаньем своих действий, и нахмурился.
– Подсядь ко мне, кошеновский пансионер, – сказал ему Эжен.
Бьяншон охотно пересел, чтобы быть поближе к старику.
– Что с ним? – спросил Растиньяк.
– Если не ошибаюсь, – ему крышка! В нем происходит что-то необычное, ему грозит апоплексия. Нижняя часть его лица довольно спокойна, а черты верхней, помимо его воли, дергаются кверху, – видишь? Затем, взгляни на его глаза: они точно посыпаны какой-то мельчайшей пылью, не правда ли? Эта особенность указывает на кровоизлиянье в мозг. Завтра утром состояние его здоровья будет для меня яснее.
– Есть ли какое-нибудь лекарство от такой болезни?
– Никакого. Может быть, удастся отсрочить смерть, если найдутся средства, чтобы вызвать отлив к ногам, но если завтра к вечеру нынешние симптомы не исчезнут, бедный старик погиб. Ты не знаешь, чем вызвана его болезнь? Он, вероятно, перенес жестокое потрясение, и душевные силы не выдержали.
– Да, – ответил Растиньяк, вспоминая, как обе дочери, не давая передышки, наносили удары в родительское сердце.