Баронесса все время проводила в этой комнате, где у камина с вязаньем в руках сидела Зефирина, охваченная страшным беспокойством. У нее требовали дров, так как отец и сын постоянно зябли; делали нападения на провизию, и она просила освободить ее от ключей, не будучи в состоянии поспевать за Мариоттой; но знать она хотела все и вполголоса, отводя в сторону, расспрашивала Мариотту и невестку о здоровье брата и племянника. Однажды вечером, когда Калист и отец находились в полудремотном состоянии, Пен-Холь сказала, что надо быть готовым к смерти барона: вязание выпало у Зефирины из рук. Она вынула из кармана четки черного дерева и, перебирая их, произнесла горячую молитву, которая вызвала такое чудное, выражение на ее старом высохшем лице, что подруга последовала ее примеру, и по знаку священника все присоединились к молитве мадемуазель дю Геник.
– Я первая обратилась к Богу, – говорила баронесса, вспоминая роковое письмо Калиста, – но Бог не хотел услышать меня!
– Не будет ли лучше, если мы попросим мадемуазель де Туш навестить Калиста? – предложил священник.
– Ее, эту виновницу наших несчастий, – возмутилась старая Зефирина. – Она отняла его у семьи, у всех нас, давая ему безнравственные книги, сделала его еретиком. Да будет она проклята, пусть Господь никогда не простит ей этого! Она разрушила семью дю Геник.
– Она и восстановит ее, – уговаривал мягко священник. – Это святая и добродетельная особа, я ручаюсь за нее, у нее хорошие намерения, дай только Бог привести ей их в исполнение.
– Пожалуйста, только предупредите меня об ее приезде, я уйду; – кричала старуха, – она убила отца и сына. Вы думаете, я не слышу слабого голоса Калиста, он насилу говорит.
В эту минуту вошли три доктора. Они утомили Калиста расспросами; об отце же вопрос был решен быстро и бесповоротно; они удивлялись, что он еще жив. Относительно Калиста доктор Геранды передал баронессе, что ему придется, пожалуй, ехать в Париж, чтобы посоветоваться там со светилами науки, выписать же их сюда обойдется более ста луидоров.
– От всего умирают, только не от любви, – утешала Пен– Холь.
– Какая бы ни была причина, – говорила баронесса; – верно только то, что Калист умирает, у него все признаки чахотки, этой самой страшной болезни моей родины.
– Калист умирает, – проговорил барон, открывая глаза; две крупные слезы медленно покатились по его морщинам. Может быть, это были первые слезы в его жизни.
Он встал, приблизился к кровати сына, и, не спуская с него взгляда, взял его за руки.
– Что ты хочешь, отец? – спросил Калист.
– Хочу, чтобы ты жил! – вскричал барон.
– Я не могу жить без Беатрисы, – ответил Калист старику, снова упавшему в кресло.
– Где достать сто луидоров, чтобы выписать докторов из Парижа, пока еще не поздно? – сказала баронесса.
– Разве сто луидоров могут спасти Калиста? – вскрикнула Зефирина.
Не дожидаясь ответа, она развязала нижнюю юбку, которая, падая, произвела глухой звук. Отлично зная места, где были зашиты луидоры, она распорола ее в один момент, и золотые монеты, звеня, падали на юбку одна за другою. В немом изумлении смотрела на нее Пен-Холь.
– Ведь вас все видят, – говорила она на ухо подруге.
– Тридцать семь, – отвечала Зефирина, продолжая считать.
– Все слышат, как вы считаете.
– Сорок два, – продолжала Зефирина.
– Новые двойные луидоры! откуда они у вас? Ведь, вы ничего не видите?
– Я пробовала их на ощупь.
– Вот сто сорок луидоров, – крикнула Зефирина, – довольно этого?
– Что случилось? – спросил вошедший шевалье, пораженный видом старой подруги с юбкой, полной луидоров.
В двух словах Пен-Холь объяснила все.
– Я знал об этом и в свою очередь принес сто сорок луидоров в распоряжение Калиста.
Рыцарь вынул два свертка. При виде такого богатства, Мариотта велела Гасселену затворить дверь.
– Золото не возвратит ему здоровье, – сказала баронесса со слезами на глазах.
– По крайней мере, это дает ему возможность последовать за маркизой. Так ведь, Калист? – прибавил шевалье.
Калист привстал на постели и радостно вскрикнул:
– Ехать, ехать!
– Он будет жить! – проговорил барон упавшим голосом. – Я могу умереть спокойно: пошлите за священником.
Слова эти объяли всех ужасом. Калист плакал, видя, как побледнел отец от волнения.
Священник, зная приговор врачей, пошел за мадемуазель де Туш. Прежняя ненависть к ней сменилась теперь восторженным поклонением, и он защищал ее, как пастырь свою любимую овечку. Весть о безнадежном положении барона собрала на улице целую толпу. Крестьяне, соловары и слуги Геранды стояли на коленях, пока священник напутствовал старого бретонского воина. Все смотрели на прекращение такого древнего бретонского рода, как на общественное несчастье. Обряд этот поразил Калиста, и на минуту горе заглушило любовь. Во время агонии стойкого защитника монархии, Калист стоял на коленях и, рыдая, следил за приближением смерти. Старик скончался в кресле, окруженный семьей.
– Я умираю верный королю и религии. Да продлит Господь за мое усердие жизнь Калисту, – шептал он.
– Я буду жить, отец, и буду повиноваться вам, – отвечал юноша.
– Если ты хочешь, чтобы смерть моя была так же спокойна, как моя жизнь с Фанни, дай мне слово, что женишься.
– Я обещаю тебе, отец.
Много трогательного было в Калисте или, лучше сказать, в призраке Калиста, поддерживаемом шевалье, который следовал за гробом: Казалось, привидение вело тень. Церковь и маленькая площадка перед ней были полны народу, который стекался сюда на десять миль в окружности.
Баронесса и Зефирина были сильно огорчены, заметив, что, несмотря на желание повиноваться отцу, Калист по-прежнему находился в мрачной апатии. В день погребения баронесса ушла с ним в сад, села на скамейку и долго расспрашивала его. Он отвечал ласково и покорно, но в ответах его звучала полная безнадежность.
– Мама, – говорил он, – пойми, что нет во мне жизни; пища не питает меня, воздух не живит мою кровь, солнце не греет меня, и когда оно освещает наш дом, как теперь, когда ты видишь наш дом, залитый светом, мне он представляется неясным туманным пятном. Будь Беатриса здесь, все засияло бы мне. Напоминают ее мне только вот эти цветы, – говорил он, вынимая спрятанный на груди завялый букетик, подаренный маркизой.
Баронесса ни о чем больше не спрашивала Калиста: ответы его причиняли ей еще больше горя, чем его молчание. Увидав Камиль в окно, Калист вздрогнул, так сильно напомнила она ему Беатрису. Этой радостной минутой обе убитые горем женщины были обязаны Камиль.
– Калист, – сказала Фелиситэ, – карета готова, отправимся вместе искать Беатрису.
Бледное изнеможенное лицо юноши вспыхнуло, и улыбка на минуту оживила его.
– Мы спасем его, – сказала мадемуазель де Туш матери, которая со слезами радости сжимала ее руки.
Итак, чрез неделю после смерти барона, мадемуазель де Туш и Калист с матерью уехали в Париж, оставив все дела на руках Зефирины. Фелиситэ готовила Калисту чудную будущность.
Связанная родством с семьей де Грандлье, герцогская ветвь которых заканчивалась пятью дочерями, Камиль описала герцогине де Грандлье всю историю Калиста, извещая ее, что продала свой дом на улице Монблан, за который спекулянты предлагали два миллиона пятьсот тысяч франков. Вместо него ее поверенный приобрел красивый отель в улице Бурбон за семьсот тысяч франков. Из оставшихся денег от продажи дома миллион назначался на выкуп земель дю Геник, а все свое остальное богатство она завещала Сабине де Грандлье. Она знала намерение герцога и герцогини отдать младшую дочь за виконта де Грандлье, наследника их титула. Знала также, что вторая дочь Клотильда-Фредерика не хотела выходить замуж, но не постригалась в монахини, как старшая; оставалась только предпоследняя, хорошенькая двадцатилетняя Сабина, ей и поручила Камиль излечить Калиста от его страсти к маркизе Рошефильд. Во время путешествия Фелиситэ посвятила баронессу в свои намерения. Отель в улице Бурбон предназначался Калисту, если бы ее план увенчался успехом.
Все трое остановились в отеле де Грандлье, где баронессу встретили с должным ей почетом. Камиль советовала Калисту осмотреть Париж, пока она займется розысками Беатрисы, и познакомила его с всевозможными удовольствиями парижской жизни. Герцогиня, две ее дочери и их подруги показали Калисту Париж в самый сезон праздников. Движение Парижа доставляло громадное развлечение юному бретонцу. Он находил большое сходство по уму между маркизой Рошефильд и Сабиной, которая к тому же была самая красивая и самая прелестная девушка парижского общества. Он поддался ее кокетству, чего не могла бы достичь ни одна другая женщина. Сабина де Грандлье особенно удачно исполняла свою роль, потому что Калист ей чрезвычайно нравился. Все шло так хорошо, что зимою 1837 года юный барон дю Геник, цветущий здоровьем и молодостью, выслушал спокойно свою мать, которая напомнила ему об обещании, данном отцу, и советовала жениться на Сабине. Но, исполняя свое обещание, Калист все же не мог скрыть тайного равнодушия, так хорошо знакомого баронессе. Но она надеялась, что счастливый брак рассеет его последнюю печаль. В день, когда вся семья де Грандлье и баронесса с родственниками, приехавшими из Англии, сидели в большой зале отеля, и Леопольд Ганнекен, их нотариус, объяснял контракт, прежде чем прочесть его, Калист с мрачным видом наотрез отказался воспользоваться тем, что предназначала ему мадемуазель де Туш, видя в этом жертву со стороны Камиль, которая теперь, как он думал, разыскивала Беатрису. В этот момент к удивлению всей семьи вошла Сабина. И туалет ее, и вся она, хотя брюнетка, сильно напоминала собою мадам Рошефильд. Сабина передала Калисту следующее письмо.