– Иди спать, – повторила мама, правда, немного тише.
– Все из-за тебя. Из-за тебя! – заорал папа, вставая с табурета. Он едва не упал, но удержался. Приблизился вплотную к маме, тяжело дыша.
Мама перепугано прижалась к стене. Папа занес над ней руку со сжатым кулаком.
– У-ух, моя б воля… – прохрипел он, медленно опустил руку и повернулся.
Увидел меня. Наши глаза встретились. Папино лицо вдруг изменилось, стало каким-то жалким. Он словно ждал от меня сочувствия или хотя бы понимания. А мне было неловко: ведь он – мой папа, а я – его сын. И это он должен меня защищать, а не я его. Папа махнул рукой и ушел в комнату.
– Ужас... – прошептала мама.
Бабушка, повернувшись к раковине, стала мыть чашку. Тихонько я вошел в комнату. Там – никого. Даже телевизор не включен. Неожиданно из спальни родителей донеслись странные звуки. Подкравшись, я заглянул туда.
Папа лежал на кровати ничком, в одежде. Ударял рукой по подушке и с рыданиями выкрикивал: "Не хочу так жить! Не хочу!"
Чья-то ладонь тихо легла на мою голову. Вздрогнув, я оглянулся. Бабушка. Рядом с нею – виновато-растерянная мама. Мы трое – здесь. А папа – там. Один. Как чужой. Пригладив волосы, бабушка вошла в спальню. Жалеть.
...А я не знал, как это сделать тогда, и не знаю, как поступать сегодня. Чтобы жалеть, требуется сила и мудрость. Быть может, существует и особая техника жаления, которой обладают немногие. Бабушка знала и умела. Но она унесла эту тайну с собой, так и не обучив никого в нашей семье.
К ней, лежащей при смерти, приходили соседи, рабочие с папиного завода, многочисленные родственники. Входили в комнату, порой выпившие, сытые, краснощекие, садились на краешек ее кровати и начинали жаловаться. Помню, как один здоровенный самодовольный мужик что-то долго говорил ей, потому вдруг уронил свое лицо на простыню, в бабушкины ноги, и заплакал. А она успокаивала его, как маленького.
Я молча смотрел и не мог понять, что происходит. Ведь это она умирала, она, а им всем – жить! Почему же они не оставят ее в покое?! Что им нужно у кровати этой больной восьмидесятилетней старухи?!
Вскоре они собрались и стояли полукругом у ее изголовья. Плакали, не стесняясь смотреть друг другу в глаза, когда засыпанный розами гроб опускался в землю. И кто-то – мама, папа, баба Женя или кто-то другой – шептал: "Хана, на кого ты меня оставляешь?.."
4
Утром, когда родители были на работе, а дома хлопотала одна бабушка, в дверях появился мужчина в сером костюме с портфелем. Поначалу я, было, решил, что это новый почтальон принес бабушке пенсию.
– Хозяюшка, к вам можно? – незнакомец вошел, вытерев ноги о половик. – Баталины? Вот и отлично. Я – из заводской комиссии, проверяем жилищные условия, – он расстегнул портфель и достал оттуда какой-то журнал.
– Чаю хотите? – предложила бабушка.
– Нет, спасибо, на службе не пью. Что, пострел, хочешь жить в новой квартире?
– Хочу.
– Ну, показывайте, – благодушное выражение сползло с его лица. Брови сошлись к переносице, губы напряглись; не лицо – форменный портфель.
Бабушка вытерла руки о передник.
– Что показывать? Сами ж видите. Вот – пристроили кухоньку. Ветер гуляет из всех щелей. Там – комната, проходите, – отворила дверь, пропуская мужчину вперед. – Этот дом еще мой муж построил. Мы с ним только поженились, думали, поживем, соберем деньги...
– Да, тесновато, – перебил мужчина, подходя к родительской спальне. Заглянул туда, но не вошел.
– Мы перегородку построили, – виновато пояснила бабушка. – Ребенок ведь уже взрослый.
– Понимаю, – согласился мужчина, прихлопнув ладонью по дереву так, что осыпалось несколько кусочков сухой краски. – Да, старье. Ничего, город перестраивают, скоро все будут жить в новых квартирах. С горячей водой и эмалированными ванными. Хочешь купаться в эмалированной ванне? – спросил он меня.
– Хочу.
– Сколько у вас здесь метров? Небось, восемнадцать? – мужчина, прищурившись, оглядел комнату. Расстегнул портфель, достал сложенный металлический "метр".
– Шестнадцать, – уточнила бабушка.
– Вас ведь четыре человека? Ну, хозяюшка, можете не переживать. Нынче на человека шесть квадратных метров полагается, – он сложил "метр", так ничего и не измерив. Раскрыл журнал и размашисто что-то написал.
– Вы садитесь, – предложила бабушка, пододвигая стул.
– Ничего, я уже закончил.
Мужчина улыбнулся и вдруг... Брови его взлетели.
– Что это за дверь? – подойдя, он дернул дверную ручку.
– Кладовка, – ответила бабушка дрогнувшим голосом.
– Почему же она не открывается? Что за чертовщина? – мужчина стал дергать сильнее. – Зачем же вы ее заколотили?
– Крысы, понимаете, ребенок боится, – залепетала бабушка.
– Э-э, ребята, вы что-то темните.
– Клянусь своим здоровьем, это – кладовка. Полтора на полтора, мой муж, когда мы строили эту времянку...
– Не знаю, хозяюшка, не знаю, – сухо ответил мужчина и направился к выходу.
– Поверьте, кладовка, – молилась бабушка, семеня за ним следом. У самой двери резко остановилась, повернулась и строгим жестом велела мне оставаться в комнате. Через миг скрылась за дверью.
Я подошел к кладовке. Подергал ручку: молодец папа – заколотил намертво. Потом подкрался и выглянул в кухню. Там – одна бабушка, держала еще раскрытый кошелек и что-то бормотала под нос.
– Ба, а где дяденька?
– Ушел, – защелкнула кошелек.
По переулку удалялся мужчина. Он шел, приосанившись, с достоинством, этот добрый дяденька с портфелем, пообещавший горячую воду и эмалированную ванну.
– Как думаешь, дадут нам новую квартиру? – сев на стул, бабушка понурила голову.
– Да, ба.
– Родителям пока ничего не говори об этом, ладно?
5
У забора на корточках сидит Аллочка.
– Ты что делаешь?
– Секрет, – она оторвала ладошку от земли.
В ямке на стеклышке узорно лежали цветные бусинки.
– У меня тоже есть свой секрет. Могилка с убитым воробушком. Хочешь, покажу? Только поклянись, что никому не выдашь.
– Клянусь.
– Ой, смотри, к вам какой-то дяденька…
К ним в дом вошел незнакомый мужчина. Вскоре он появился на крыльце с дядей Васей. Дядя Вася – в темной рубашке и мятых брюках, хмуро поглядел вокруг, увидел Аллочку.
– Дочка, я скоро приеду.
– Что стряслось? – спросила баба Маруся, набиравшая воду.
– Валю машина сбила.
– Господи, Иисусе Христе, – баба Маруся перекрестилась.
– Черт знает, как ее угораздило, – затараторил мужчина. – Вышла из киоска что-то купить, перебежала дорогу, а из-за поворота "москвич". Надо же такое. К счастью, жива. Только расшибло здорово...
– Где она сейчас?
– В Октябрьской больнице. Ну что, идемте? – обратился незнакомец к дяде Васе
Аллочка подбежала, схватила отца за руку:
– Папа, возьми меня, ну пожалуйста.
– Нет. Иди домой, я скоро вернусь.
Дома, поплакав, Аллочка успокоилась и пообещала, что отныне и всегда будет слушаться маму и не станет шкодить. Как она это делала иногда: рассыпала на полу гречневую крупу "узорами", за что мама ее называла шкодницей. Еще Аллочка решила, что больше не будет брать мамину помаду и раскрашивать ею губы, щеки и стену. Она станет самой послушной на свете. Взяв в руки веник, подмела пол, помыла тарелки, сложила разбросанные в комнате вещи. Прилегла, закрыла глаза и вспомнила, что в эти выходные мама должна повести ее в баню. Она даже приготовила новые носочки и новые трусики.
Ведь это так здорово, когда мама разотрет мочалкой твои плечи, спину, живот. Ты превратишься в большую белую птицу, и мыльные хлопья будут медленно спадать и таять на полу. Потом мама попросит, чтоб Аллочка-доня крепко зажмурила глазки. Возьмет в руки "Земляничное" душистое мыло и намылит Аллочке голову. Потрет пальцами волосы, нежно так – и мыльная пена тихо зашипит в ушах. Затем мама поднимет тазик с теплой водой над Аллочкиной головой и станет потихоньку поливать. Аллочка осторожно раскроет глазки и увидит перед собой мамины ноги, черный кустик волос, блестящий гладкий живот, тонкий шрам после аппендицита...
Аллочка проснулась от хлопка двери и стука каблуков по полу. Пришли папа и тетя Даша. Без мамы. Тетя Даша сказала, что мама пробудет в больнице, наверное, несколько недель. Они говорили о переломе ребер и какой-то берцовой кости со смещением. Тетя Даша начистила картошку и поставила на огонь. Все это время отчитывала папу. Укоряла, что из-за него Валя искалечила себе жизнь и что, если он не бросит пить, сдаст его в ЛТП.
Сели за стол. Тетя Даша подкладывала Аллочке в тарелку картошку, снова выговаривала папе за то, что он не работает, что из-за него в доме шаром покати и ребенок растет в нищете. Папа виновато чесал затылок и повторял: "Ну, хватит, разошлась. На следующей неделе уже иду работать…"
– Может, забрать ее к себе? – вдруг предложила она.
– Оставь, сами справимся.
Недоверчиво покосившись, тетя Даша все же уступила. Зачесала набок Аллочке челку, стянула резинкой хвостик. Ушла, пообещав на днях навестить. Вскоре ушел и папа.
Вернулся поздно вечером. Пьяный. Сидел за столом, наливал в стакан из принесенной бутылки что-то вонючее и пил. Аллочка, одетая, лежала в кресле и молча смотрела на него.
6
Теперь каждый день я учусь красиво писать, вывожу на бумаге буквы.