"Бедный охотник несомненно художник, иначе что заставило бы его всю жизнь жить в этой глухой трущобе. Трущоба для меня, но для него что-то такое родное, без чего он, очевидно, и жить не может: ночью эта тайга шумит, как море, утром тихо и торжественно. Алмазное утро осени. Треснет ветка где-нибудь, и эхо отдается в лесу. Дятел стучит, рябчик шумно пронесется, хлопнет западня с попавшейся белкой, а то заревет злобно и дико и сам господин здешних мест, попавшийся в капкан тигр…" - так думал я и в конце концов уговорил себя и в этой фигурке урода видел уже только просто физически обиженного богом человека, желающего на лоне природы забыть и свое уродство и людей - все, кроме природы. Забыть и не видеть никогда.
- Он женат?
- Нет. Вот он тоже говорит, что здесь лучшая дорога.
Я посмотрел на урода, и тот пренебрежительно кивнул мне головой. Потом он что-то сказал, махнул рукой и улыбнулся отвратительной улыбкой.
Мы поехали дальше, и в моей голове все сидел этот оригинальный старик урод.
- В. В., как вы думаете: хороший это человек и все эти, что идут с нами?
- Моя не знает, моя думает, что хорошо. Фанза есть, картошка сеет, редьку сеет. Хунхуза нет, сказал, у него тоже хунхуз была три дня назад и все забирал.
Дишандари идет мрачнее ночи.
- Он говорит, что нам устраивают западню, - шепчет П. Н., - надо было идти левой дорогой.
Не верю я этой западне - фантазия робкого корейца она, но, с другой стороны, как ответственный за безопасность всех находящихся со мной я предложил для предосторожности ружья взять в руки.
И солдаты неохотно взяли ружья, а Н. Е., все время не расстававшийся до сих пор со своим винчестером, сегодня как нарочно, передал его В. В.
В. В; в чехле везет его за плечами.
- Ну, надо будет - возьму, - говорит Н. Е.
- Но в тот момент, когда вы определите ваше "надо", - будет уже поздно. Представьте себе, раздастся залп, В. В. со страху бросается в лес…
- Да ведь ничего же этого не будет.
Н. Е. говорит ленивым тоном человека, которому за меня неловко.
- Наконец, я, право же, не могу: и ружье вези, и отмечай направление, и ситуацию местности…
Я обижен и молчу.
- Я возьму ружье, но тогда освободите меня от работы.
- Освобождаю: давайте компас, шагомер…
Н. Е. молча передает мне шагомер, компас, берет у В. В. свое ружье и, обиженный, отъезжает. Я тоже обижен.
"Ну что ж, - думаю я, - к барометрической нивелировке и астрономическим работам пусть и эта прибавится…"
И вот я еду вперед и веду карту. Меня смущает, что вместо запада, мы все идем на север.
Пройдя около двух верст, я, наконец, говорю, что эта дорога куда угодно, но не в Шадарен.
- Дишандари, покажите рукой, где Шадарен?
Дишандари показывает теперь на юго-запад.
- Опросите китайцев: так?
- Так.
- Почему же они ведут нас так?
- А потому, что все вони, разбойники, чего-нибудь уделывать зачнут с нами, - отвечает Бибик.
- Дишандари говорит, что он за эту дорогу не ручается, - шепчет П. Н.
Сумерки быстро надвигаются, начинается дождь как из ведра, палаток у нас нет.
- Поворачивай назад, в фанзу.
У корейца лицо радостное, а китайцы в отчаянии протестуют.
- Через пять ли впереди большая хорошая фанза.
Я почему-то не говорю о принятом решении завтра идти по корейской дороге.
- Завтра и пойдем в ту фанзу, а сегодня назад.
Китайцы еще говорят, но я уже не слушаю.
Старик китаец что-то говорит и уходит от нас, а молодой возвращается с нами.
Уже темно, когда мы снова подходим к фанзе отшельника урода.
Молодой китаец уходит спрашивать разрешения и затем снова возвращается, говорит "можно" и отворяет ворота.
- Заезжай.
Первый заезжает Бибик и сворачивает воротний столб.
- Вишь, черти, чего понастроили, - ворчит он, - тоже ворота называются.
Внутреннее устройство фанзы соответствует своему хозяину своим подозрительным и таинственным видом. Низкая, не выше аршина печь, занимая половину помещения, уходит вглубь; ив ней горит огонь, неровно освещая темные стены. Над огнем вмазан громадный котел, наполненный водой. Из воды идет пар. Перед печью, не обращая на нас внимания, сидит на корточках хозяин, - Огонь как-то странно играет на его лице, ив плохо освещенной остальной фанзе движутся тени огня.
Фанза задымленная, черная, на полках и на крючьях лежат и висят беличьи кожи, ножи, род пистолета, китайские стоптанные башмаки, всякий никуда не годный хлам, кости. Один нож весь в запекшейся крови, и его ярко освещает пламя.
- Вот самый разбойничий притон, какой только бывает в сказках, - говорит Беседин.
Лицо хозяина, ярко освещенное огнем, заслуживает хорошей кисти. Точно выступают из него какие-то скрытые, неведомые нам мысли, он смотрит в огонь, и презрительная, злорадная гримаса губ делает его похожим на дьявола.
П. Н., со слов Дишандари, рассказывает историю этого хозяина.
Он - бывший капитан хунхузов. Все эти фанзы не что иное, как притоны хунхузские: все хозяева их жалуются, что хунхузы их обижают, но продолжают жить, и на всякий случай человек на двадцать варить в случае неожиданных гостей чумизу, суп из белок, лапшу. Хозяин скупает у хунхузов добычу - награбленное, кожи убитых зверей, жень-шень и потом перепродает их: Не смотрите, что он нищий: у него есть и золото и серебро, но он скуп, как кащей. У него есть земля, которую обрабатывают ему исполу корейцы. Корейцы эти, как огня, боятся его; он владыка их жизни; его встречают с раболепными поклонами, он берет все, что ему понравится, не исключая и женщин. Это зародыш тех вассалов-баронов, имена которых так прославлены теперь их предками. Этот предком не будет, и ход событий, как осенний мороз побивает несвоевременные цветы, уничтожит и в этом уголке эти запоздавшие, уже отцветшие на общечеловеческой ниве цветы.
Как бы то ни было, но почтенный барон со всей своей сказочно-разбойничьей обстановкой навел на нас некоторый благодетельный страх.
Даже Н. Е. заявил, что здесь не следует спать, хотя, сказав это, лег и моментально заснул.
Но остальные не легли, и я с нашими солдатами отправился осматривать фанзу и ее двор.
Как и следует феодальному барону, логовище его представляло крепость, вполне защищенную от пуль хунхузов. Маленький двор и само здание были обнесены высоким вершка в три частоколом, вершина которого саженях на двух была заострена.
Вся крепость имела вид круга и помещалась на расчищенной от леса полянке, саженей пятьдесят в окружности. Таким образом обезопасенные и от ружейной стрельбы, мы, при надлежащем карауле, могли быть наготове, если бы хунхузы решились брать нас приступом.
Четыре часовых гарантировали безопасность: три солдата и кореец. Остальные все - я, Н. Е., И. А., два переводчика (китайский и корейский) и работник кореец Сапаги, он же и рассказчик, сидели в фанзе. Вернее - то спали, то просыпались.
Что до китайцев - хозяина и молодого - эти ни на мгновение не уснули и все время были настороже.
Я дежурил до двенадцати часов, затем разбудил И. А. и заснул.
Проснувшись как-то, я увидел сидящего возле себя молодого китайца. Он смотрел на моего Маузера (карабин), и глаза его загадочно горели. Я подумал, что в случае опасности он скорее бы его схватил, чем я… Я ближе придвинул к себе карабин и опять уснул.
Я опять проснулся, хозяин урод протянул руку к единственной лампочке, висевшей на стене, и, сняв ее, стал подливать в нее масла.
Я залюбовался этой и адской и вместе с тем первобытной физиономией человека-зверя-дерева, который не утратил еще наслаждения от такого изобретения, как лампа, и сознания, что эта лампа у него в руках. Но вместе с тем у меня мелькнула мысль, что радость его происходит от сознания, что, случись нападение и потуши они эту лампу, мы останемся впотьмах. Поэтому, как ни берегли мы свечи, я зажег одну и поставил ее сзади дежурного.
Н. Е. проснулся и сонно бросил:
- Да никакого нападения не будет.
- Не будет, - согласился я.
- А не будет, так зачем же мы мучим себя? - обиженно бросил Н. Е.
- Если б мы с вами были одни, то и спали бы… Можно одну ночь и не поспать, завтра будем в деревне, в безопасности - отоспимся…
В пять часов начало как будто светать. Так как у лошадей не было овса, а всю ночь мы держали их в крепости, то теперь, под караулом четырех человек, стоявших внутри крепости, выпустили их на поляну пощипать мерзлой и чахлой травы.
В семь, часов мы выступили, поев чумизы и двух рябчиков. И китайцы ели: они сварили себе суп из белок и чумизы.
Десять таких, как я, не съели бы и половины того, что съел каждый из них.
Солдаты мастера есть. Н. Е. молодец, но и тот заметил:
- Как они не лопнут? И ведь худые, как обглоданная кость.
- Они наедаются на три дня и потом могут сделать переход в триста ли, - объяснил нам Дишандари, - это нехорошо, что они так едят.
Когда наступил момент расчета, то, позвав В. В., мы спросили хозяина, что он хочет с нас за чумизу и ночлег.
- Что дадут.
Мы дали за чумизу и за ночлег два доллара.
Для корейца это очень высокая цена, и корейцы очень долго отказываются от нее, но барон, взяв два доллара, перебросив их с руки на руку с выражением такого презрения, которому позавидовал бы сам Мефистофель, сказал:
- Это только? За бессонную ночь и свороченный столб?
- Сколько он хочет?
Но он отвернулся и презрительно молчал.
- Еще доллар довольно?
- Это будет больше, чем прежнее.
Мы дали ему еще доллар.