П. Н., - то он прямо не выдержит и заболеет.
Но отныне судьба его изменяется: Сапаги переходит на мой личный счет, а вместо него нанимается новый кореец.
Дело его отныне - закупка припасов и рассказы.
- Ну-с, теперь сказки надо оставить, - объявляет мне П. Н., - собрались старики.
Я покорно оставляю сказки, и мы переходим к обсуждению предстоящего похода.
Старик проводник совсем не явился, вместо него его товарищ - лет сорока пяти, большой, энергичный и уверенный в себе кореец.
- Так вы желаете идти на Пектусан?
- Да. Со Стрельбицким я ходил.
- Я не только хочу идти на Пектусан, но оттуда пройти на Ялу.
- Нет туда дороги.
- Но старик говорит, что есть.
- Старик ничего не знает, - там теперь снег по колено, там хунхузы, там четыреста верст надо идти до Ялу.
- Но вся Ялу четыреста Берет, - как же до верховьев выйдет четыреста?
- Много изворотов.
- Скажите ему, - говорю я, - что изворотов много в его словах.
- Он говорит, что в крайнем случае он проводит нас до первой корейской деревни по этой дороге, - двести ли от Пектусана.
- Значит, есть дорога?
- Опасных людей много.
- А спросите его, много он встретил со Стрельбицким?
- Двух.
- Вот в том-то и дело, потому что зимой опасным людям делать там нечего, - они ходят туда за жень-шенем, за рогами изюбра, за золотом, - ничего этого зимой не достанешь, а теперь уж зима. Скажите ему, что книга Стрельбицкого передо мной.
Я показал ему книгу.
- Сколько он хочет, чтобы проводить нас?
- Он хочет сорок долларов.
- За пятнадцать дней работы?
- Стрельбицкий дал ему двадцать долларов и ходил с ним только до Пектусана.
- Но Стрельбицкий шел с тяжелым обозом, гнал баранов, он шел шесть дней до Пектусана, а мы пойдем два.
- Опасно, он меньше не желает, и никто не пойдет, кроме него. - П. Н. понижает голос и говорит: - У них стачка.
- Тогда я пойду без проводника или возьму хунхуза.
- Хунхузов теперь нет.
- А какая же опасность тогда?
- Ничего не можем на это сказать. Меньше сорока долларов не желаем.
- Ну и довольно, - я не беру проводника. Теперь вьючные: есть охотники? Сколько хотят?
- Десять долларов за лошадь, и только до Пектусана.
- Сколько пудов на лошадь?
- Четыре.
- Я дам четыре доллара.
- Не хотят.
- Мы навьючим своих лошадей и все пойдем пешком. Скажите старикам, что я благодарю стариков и не утруждаю их больше.
Наш проводник очень взволнован, что-то горячо говорит, все уходят.
- Проводник упрекает их в негостеприимстве, - переводит П. Н., - в желании схватить за горло, говорит, что для Кореи выгодно, когда приезжают знатные иностранцы, и не надо отбивать у них охоты ездить к нам, потому что они привозят много денег.
С горя я сажусь за английский язык.
Н. Е. еще засветло ушел на китайскую сторону охотиться за кабанами и с Бесединым и Хаповым просидел там до двенадцати часов ночи. Хрюканье слышали, но темно, и ни одного кабана не видели.
27 сентября
Проснулся с неприятным чувством: итак, ничего еще не устроено для дальнейшего путешествия.
- Ну что ж, П. Н., как мы будем?
- Подождите: уже приходил прежний старик. "Я, говорит, дал слово и пойду и без товарища". Проводник из Мусана вчера с ним всю ночь провозился. Старик идет, не торгуясь. Вьючные согласны по пяти долларов за четыре пуда до Пектусана. Я рад, что вчерашний проводник не идет: с ним кончили бы тем, что вернулись бы с Пектусана назад, в Тяпнэ. Скажет: дороги нет, как его проверишь?
Таким образом все сразу устроилось.
- А почему старик не пройдет с нами на Амно-ка-ган (Ялу)?
- Лошади у него нет.
- Я дам ему лошадь.
Пришел старик.
- Он согласен.
Весь день прошел в переборке и переукладке вещей. Все, что можно, уничтожаем: ящики, оказавшиеся малопригодными вещи.
Так, например, десять фунтов песку сахарного - везли нетронутыми: раздать людям.
Патроны разобрали по рукам. Всего пуда три выбросили. Остальное до Пектусана.
Сегодня отдых, и мысли убегают далеко-далеко отсюда.
Тихо и медленно делается всякое дело. Потом оглянешься, и будет много, а пока в работе, лучше не думать о конце.
Я любуюсь и не могу налюбоваться корейцами: они толпятся во дворе, разбирают вьюки.
Сколько в них вежливости и воспитанности! Как обходительны они и между собою и с чужими, как деликатны! Ребятишки их полны любопытства и трогательной предупредительности. Я вынул папиросу, и один из них стремительно летит куда-то. Прибегает с головешкой - закурить.
Я снимал их сегодня и, снимая, сделал движение, которое они приняли за предложение разойтись, что мгновенно и сделали. Когда даешь им конфету, сахар, принимают всегда двумя руками: знак, уважения.
Какое разнообразие лиц и выражений!
Вот римлянин, вот египтянин, вот один, вот другой - мой сын, а вот совершенный калмык.
Лица добрые, по природе своей добрые.
Я вспоминаю слова одного русского туриста, что кореец любит палку и с ним надо держать себя с большим достоинством, надо бить по временам.
Стыдно за таких русских туристов. Каким животным надо быть самому, чтобы среди этих детей додуматься-таки до кулака!
Ходил осматривать деревню Тяпнэ. Собственно, две деревни в версте друг от друга. Всего тридцать две фанзы.
Перед въездом отвод из бревен против лучей злой горы.
Вся местность здесь плоская - с версту пашен. Маленький Туманган звонко шумит по камням.
Глубокая осень, нет и следа зелени, все желто и посохло, редкий лесок исчезает на горизонте.
Едва только выглядывают горы с востока и запада, на севере же, куда лежит наш путь, гор нет уже, но вся местность точно вздулась и поднялась в уровень гор.
Тяпнэ - пионер цивилизации в борьбе с лесной тайгой. Двести сорок лет тому назад основалось здесь это селение. Тогда же и проделана была довольно трудная дорога из Мусана сюда.
Мусан назывался тогда Сам-сан (три горы). Тогда здесь не было совсем пашни. Теперь лес верст на двадцать уже переведен, и есть десятин семьдесят пашни.
По этому расчету лет через тысячу или две дело дойдет и до Пектусана.
Столько и прежде было фанз, народу немного прибавлялось, немного убавлялось, но в общем все то же. Может быть, их удерживает необходимость перехода к незнакомой им культуре ржи, овса, картофеля, так как здесь и рис и кукуруза идут уже плохо.
И город Мусан не меняется. Что до округа, то прежде было 5700 фанз, а теперь 3300 осталось.
- Что ж, вымирает, значит, корейский народ?
- Да, прироста нет. Много ушло в Китай, в Россию-
- Что замечательного произошло здесь за эти двести сорок лет?
- Ничего замечательного, кроме хунхузов.
В прошлом году пришло их несколько сотен, и вся деревня бежала от них в горы.
Прежде тигров и барсов было много, теперь меньше стало.
Двенадцать лет тому назад приезжала китайская комиссия для определения границ. Были заготовлены и столбы (я их видел, 35 каменных плит), но не поставили, и с тех пор не приезжали.
Между прочим, на Пектусане китайцы высекли тогда брата нашего проводника из Мусана.
- За что?
- Брат настаивал, что Пектусан принадлежит Корее, они рассердились и высекли его.
Вечереет, шум реки, вечерний шум села: блеянье телят, рев быков и коров.
Корейцы сидят во дворе, окружив меня, все разговоры кончены.
- Да, - вздыхает какой-то старик, - пока русские не придут, не будет нам житья от хунхузов.
- Русские не придут, - говорю я.
- Придут, - уверенно кивает головой старик. - Маньчжурия и теперь уж русская провинция.
Едут мимо сани. Колес уж здесь совсем нет: лето и зиму работа происходит на волокушах.
С завтрашнего дня начинается самый серьезный период нашей экспедиции. В лучшем случае предстоит нам сделать двести верст в стране, принадлежащей диким зверям и хунхузам. Если снег выпадет, как-то будем мы, как обойдутся кормом наши лошади?
Все приготовлено с вечера с тем, чтобы в четыре часа утра, уже выступить.
Я все не теряю надежды довести скорость передвижения до сорока версту пока удавалось самое высшее- тридцать четыре версты, с захватом, однако, ночи. Здесь же ночью ехать нечего и думать, а дни все короче и короче.
Смотрел только что карту, - сделана пока только пятая часть пути - триста верст.
28 сентября
Три часа утра.
Ночь звездная, ясная, морозная.
В последней четверти месяц забрался на небо далеко-далеко и маленький, печальный светит оттуда: захватит его еще высоко в небе солнце.
На этот раз петухов разбудили мы, и теперь они смущенно, усиленными кукареку стараются наверстать потерянное время.
Костер наш тускло горит, летят от него искры, и белый дым теряется в темноте ночи.
Раньше половины шестого выступить все-таки не удалось.
Провожать нас вышло все мужское население.
- Мы желаем русским большого счастья. Русские счастливы: когда они приезжают, стихает ветер и светит солнце. Пусть ездят к нам почаще русские, мы будем сыты, и одеты, и в безопасности от хунхузов.
Кстати о хунхузах: брат одного из идущих с вьюками вчера возвратился и говорит, что хунхузов много, - собирают целебный корень хуанзо-пури.
В это время, когда вся трава посохла, а он один зеленеет, его легко находить.