"Что теперь делать? - думала Надя. - Нечего делать... не придумаешь ничего, и посоветоваться не с кем!" Надя чувствовала со дня на день, что около ее становилось душнее и душнее, все ближе подходили к ней неприятные образы, неотступнее предлагали свои требования, и каждый день, а теперь уж каждый час, неизбежнее становилась жизнь на заданную тему, по чужому плану, по отцовскому приказу. Давно уже хотелось Наде вон из родной семьи, хотелось жить по-своему, увидеть иной быт и иные лица, быть самостоятельной женщиной; но понятно ей было, что только жених мог увести ее из дому, лишь под руку с ним можно оставить свой терем; надо кого-нибудь поцеловать, обнять, и тогда признают ее взрослым человеком, с правом самой за себя отвечать. "Отчего же я всем женихам отказываю? Что будет после? Чем это все кончится? Надо же когда-нибудь выйти замуж?" И вот Надя с усилием, с болью в сердце представляет себя женою Подтяжина. Опять в ее воображении восстает всецело зачаделое, темнообразное лицо, она уже видит в этом лице что-то доброе и строго честное, неумолимо законное, и на сердце ее мучительно тяжело. "Твоя?" - спрашивает она с трепетом и не может оторвать взоров от образа жениха... Является расчет, что она станет делать, если придется его полюбить, - надо же будет, если выдадут замуж, нести обязанность брака. Во время этого расчета в душе ее пока не мелькнуло ничего нечистого, возможности вдовства или любви к кому-нибудь помимо мужа; она обдумывала, какой долг она примет на себя. Но вот, когда она подумала, что Подтяжин может осчастливить и отца ее и всех родственников, что с замужеством ее открываются громадные карьеры, кресты, чины и награды, что она все это принесет своим и потому нечего и мечтать о возможности отказа жениху - ее принудят, - когда она это подумала, ей досадно стало, она с отвращением и негодованием оттолкнула от себя зачаделый лик, хотя в это же время ясно поняла, что ей почти невозможно избавиться от Подтяжина. Да, она вспомнила грозный отцовский голос, в котором слышалось непобедимое упорство, но она не хотела больше думать о женихе и на время насильно изгнала из головы мысли о нем; она закрывала глаза, ей хотелось хоть немного забыться. Являлись мысли, совсем не идущие к делу... Душно было.
На плечо Нади легла чья-то рука. Надя оглянулась; подле нее стояла мать и смотрела на нее с удивлением...
- Чего же ты ждешь еще? - сказала она.
Надя молчала.
- Отец сердится! - прибавила мать.
Надя закрыла лицо руками.
- Неужели ты и теперь откажешься?
- Маменька, - отвечала Надя, - я ничего не понимаю! Дайте одуматься... хоть три дня...
- И ты пойдешь замуж?
- Может быть; нет, я ничего не знаю...
- Отец уж слово дал...
- О боже мой! - проговорила Надя с тоской, так что матери жалко стало свое дитя...
- Наденька, - сказала она, - что это с тобой, какая ты странная!.. Таких, как ты, я не знаю. Ведь надо же когда-нибудь идти замуж. Или у тебя есть кто-нибудь другой на примете?
Надя опустила вниз глаза.
- Ты ждешь еще кого-нибудь, кто посватается?
- Нет! - отвечала Надя и заплакала.
- Никого?
- Никого, во всем свете никого! - И плач ее перешел в рыдание.
Вошел отец...
- Через три дня ты дашь мне ответ, - сказал он Наде.
- Хорошо, - отвечала она сквозь слезы.
- А теперь спать пора! - приказал отец.
Анна Андреевна благословила дочь свою; Игнат Васильич даже и не простился с ней.
Надя не знала, что она скажет отцу через три дня - "да" или "нет"; но она решилась теперь во что бы то ни стало поговорить с Молотовым откровенно и просить его совета. Она знала Молотова с десятилетнего возраста; он всегда был к ней добр, ласков, всему ее учил, никогда ни на какой вопрос не отказывался отвечать, - неужели же теперь он не наставит ее? Больше не на кого было надеяться. Она представила себе характер Молотова, сильно очерченный художником, и сказала: "Он все знает; он добр и на все ответит". Он так много жил, думал, страдал и теперь так спокоен, не изломан жизнью, счастлив и в то же время человек новый, свежий, мыслящий. Она понять не могла, как он разрешил тайну жизни, как он созрел и стал такой ясный для себя. Молотов должен показать ей дорогу в иную жизнь, более широкую, светлую и разумную, которую она только предчувствует, но не знает. Она расспросит его и разгадает эту, как казалось ей, необыкновенную личность, от самого узнает то, что не досказал ей Череванин. Надя заснула с полной верой в Молотова.
И все заснуло; не спит лишь Анна Андреевна. Второй час ночи, а она стоит с обнаженными плечами перед иконой Божией Матери и вот уже около часу молится усердно, со слезами. "Умири ее душу, - шепчет она, - вразуми ее, укажи путь истинный, раскрой ее очи". Она плачет и дает обеты. "Пресвятая дева, услышь страждущую мать, молящуюся за несчастную дочь свою". Лицо ее бледно и истомлено бессонною ночью. Сыплются слезы на обнаженную грудь матери, и усиленнее она шепчет свои обеты. - О господи, отпусти матери эту низкую, бесчестную молитву!..
Дорого стоили Наде три срочные дня. Молотов на другой вечер не был у них. Надя как-то уже менее надеялась на него и опять готова была замкнуться ото всех; решимость высказаться пропала, хотя она и ждала Молотова с нетерпением. Она несколько раз пыталась убедить себя, что должна идти за Подтяжина; наконец она стала равнодушна к тому вопросу, отлагая решение его с часу на час. "Завтра", - думала она, отгоняя от себя назойливые мысли; но наступало и завтра, а она все не знала, что сказать: "да" или "нет"? На третий день, накануне рокового решения, она увиделась с Молотовым. Она долго не могла найти предлога - остаться с Молотовым наедине; но наконец она сказала, что надобно привести вещи свои в порядок, и пошла в отдельную маленькую комнату, где находился ее комод. Скоро Молотов и Надя были одни, на что никогда не обращали внимания, потому что Молотов был почти своим у Дороговых. Надя сдерживала себя, так что по лицу ее едва заметно было, что с ней случились важные события; но Молотов, знавший Надю хорошо, заметил в ней перемену.
Надя вынула из ящика большой платок и очень спокойно просила Молотова помочь ей сложить его. Когда это дело было сделано, она вынимала рубашки, платочки, воротнички, ночные шапочки, клубки ниток, шерсти и гаруса, целый арсенал швейных орудий, нити жемчуга, бисер, небольшой образок, корзинку с пасхальными фарфоровыми яйцами и много других вещей...
- У вас большое приданое, - сказал Молотов.
Надя вынула шкатулку, слегка встряхнула ее и сказала:
- Вот какая я богачка!
- Не секрет?
Надя открыла шкатулку.
- Золото? - спросил Молотов, когда Надя показала на ладони пять полуимпериалов...
- И серебро, - прибавила она, - а вот и старинная денежка.
- Зачем?
- Для разводу... Здесь все хорошо, - говорила Надя, выдвигая второй ящик. - Вам нравится эта материя?.. Ко мне идут темные цвета...
Надя совсем овладела собою и спокойно хозяйничала, точно душа ее не была свободна от темного образа жениха.
- Вот архив мой и библиотека, - сказала она, отворяя нижний ящик.
- Это что связано ленточкой?
- Тетради институтские и книги.
- А книги какие?
Молотов успел прочитать: "Фауст".
Надя, вспыхнула, быстро задвинула ящик и на минуту была в замешательстве.
- Подождите, Егор Иваныч, я сейчас принесу сюда шитье.
Надя ушла. Давно Надя, прочитав тургеневского "Фауста", хотела иметь гётевского, но она остерегалась почему-то спросить его у кого бы то ни было. Ей думалось, что отец назовет "Фауста" безнравственным и не позволит читать такую книгу, тем более что Дорогов с некоторого времени с неудовольствием начал смотреть на ее любовь к чтению, потому что он заметил, что дочь его чем более читала, тем становилась загадочнее. Она все сбиралась спросить "Фауста" у Молотова; но в последнее время одна подруга-родственница дала ей по секрету запретную вещь, потому что и подруга и Надя не хотели, чтобы кто-нибудь знал, что они знакомы с "Фаустом". Дурного ничего нет, думали они, а все же лучше молчать. Так Надя развивалась, секретно, крадучись, никому не говоря о том. Она половину не поняла из Гёте, но все же он произвел на нее сильное впечатление. Высокое произведение поэта имело глубокое влияние на чистую душу девушки. Она с недоумением остановилась перед грациозным образом Маргариты и хотела разгадать его своим пытливым умом. Впрочем, она в последнее время как-то недоверчиво относилась к книгам; ей не нравились эти умные люди, которые описаны в них, - ей нравились женщины. Книги теперь наводили ее только на мысль, развивая пред нею картину жизни, значение которой она хотела постигнуть и понять по-своему. Надя вернулась с шитьем и уселась около небольшого рабочего столика, Молотов поместился около нее.
- Вы читали "Фауста"? - спросил он.
Надя ближе наклонилась к шитью.
- Отчего вы стесняетесь, Надежда Игнатьевна, говорить о "Фаусте"?
Молотов решился вызвать Надю на откровенность и потому спросил ее:
- Неужели вы стыдитесь, что узнали Маргариту?
- Нет, - ответила Надя тихо, - но что подумают обо мне?
- Кто?
- Папа, вы, - кто узнает, что я читала "Фауста"...
- Боже мой, да мало ли у нас женщин, которые читают Гёте и говорят о нем, их никто не осуждает.
- Это не у нас.
- Где же?
- Не знаю.
Надя несколько оправилась.
- Согласитесь, что смешно: дочь чиновника "Фауста" читает, да и волнуется еще к тому?
- Скучно это, Надежда Игнатьевна.
- Но что делать, если смешно выходит?
- Что ж тут смешного?