Я толкнул дверь – отворилась без звука – и шагнул вперед. Вокруг было громадное светлое высокое пространство, под ногами шлифованный пол, пахло маслом, воском, ладаном, пряным вином и полированной бронзой… А передо мной вздымалась громадная фигура, темная на фоне сверкающих ламп, – женщина в шесть локтей высоты с диадемой на челе. Это была Богиня большого храма, в котором вельможи торговались за право посвятить нас ей, когда мы прибыли сюда. Но теперь я видел ее со спины: стоял по другую сторону.
Я не сразу заметил, что в ее тени стоит кто-то еще – меньше и темнее. Женщина была закутана с головы до пят в длинный черный хитон, видны были только глаза. Это были критские глаза – продолговатые и темные, с густыми ресницами и мягкими бровями, а лоб над ними был гладок и бел, как сливки… Больше я ничего не видел: ни фигуры ее, ни волос – хитон все скрывал. Только рост можно было определить – невысокая женщина, – и еще казалось, что талия у нее тонкая. Я закрыл за собой дверь, сбросил на пол плащ, запачканный пылью и паутиной, и ждал.
Она подозвала меня жестом – едва-едва кончики пальцев показались из-под хитона… Я подошел и остановился в двух шагах. Теперь, глядя на ее веки, я уже мог сказать, что она молода, и потому заговорил первый.
– Я пришел. Кто посылал за мной?
Она заговорила наконец. Хитон по-прежнему закрывал ей лицо, так что голос доносился слабо, приглушенно, но он мне почему-то напомнил клинок, этот голос: клинок остер, хоть он и в ножнах.
– Ты Тезей, бычий плясун из Афин?
Неужели она меня не знает? Весь город бывает на Пляске…
– Если вы сомневаетесь, – говорю, – мне нечем это доказать. – Но веки ее дрожали и были молоды, очень, потому я добавил: – Да, я Тезей. Кому я нужен и зачем?
– Я жрица, – говорит. – Я служу Богине-на-Земле. Она прислала меня сюда спросить тебя.
Она отпустила ткань, закрывавшую лицо. Очень красивое лицо: тонкое, прямой тонкий нос, рот небольшой на фоне громадных темных глаз… Красивое лицо и очень бледное и без капли грима – даже странно на Крите… Она снова смолкла и смотрела на меня, оперевшись спиной о подножие статуи. Я подождал молча. Потом говорю:
– Ну так спрашивай.
Облизнула губы кончиком языка… Та старуха тоже была напугана – чем?.. Я не мог поверить, что здесь, в священнейшем месте всей страны, кто-то может меня убить. И вообще всё было дико и бессмысленно – чего им нужно?.. А хитон под ее грудью шевелился – она ломала себе пальцы.
– Это очень серьезное дело, – она заговорила наконец. – Очень серьезное дело, дело о богохульстве. Богиня говорит, что ты должен дать ответ… Снова руки задвигались под хитоном, он заходил пузырями… – Ты должен отвечать правду, иначе проклятье Ее поразит тебя на месте. Мы слышали, что… верховная жрица Элевсина выбрала тебя Царем Года, но… женившись на ней… ты поднял против нее ее народ, а ее предал смерти… что ты исказил, изувечил культ Великой Матери и осквернил Таинство… Все это правда?
– Правда лишь то, что я царь Элевсина. Меня выбрала Богиня, – во всяком случае так мне сказали, – не царица, не жрица, а Богиня. И убил я не ее, а прошлогоднего царя, как это принято было у них по обычаю.
Она стянула хитон плотнее, – под тканью стали видны скрещенные руки.
– Что это за обычай? Как ты убил его?
– Голыми руками, в борьбе.
Она глянула на меня изумленно, но не сказала ничего, лишь кивнула.
– Я был в отъезде, – говорю, – на границе был, когда Змей Рода ужалил царицу. Она решила, что это знак гнева Великой Матери, и ушла. Я даже не знаю, на самом деле она умерла или нет. Но могу поклясться, если хотите, что я ее не убивал.
Она посмотрела вниз на свои спрятанные руки.
– Ты тосковал по ней? Она была очень дорога тебе?
Я покачал головой.
– Она трижды пыталась убить меня, – говорю. – Даже рукой моего отца, пока он меня еще не знал. Она заслуживала смерти. Но я оставил ее Богине.
Она помолчала, все так же глядя вниз.
– А почему она сердилась? У тебя была другая?
– Только на войне бывали, но это случается везде и со всеми. Она не из-за этого. Она думала, что я изменю обычаи страны. Я так и сделал в конце концов, – ведь я из рода царей, – но я никогда не осквернял Таинства. Народ был согласен со мной, иначе я бы оттуда живым не вышел.
Она опять помолчала.
– И ты поклянешься? – говорит. – Поклянешься, что все это правда?
– Какую клятву принести? – спрашиваю. – Ведь я говорил под страхом проклятия Богини.
Она на миг приоткрыла рот, словно ахнула беззвучно… Забыла! Она, вижу, забыла свои собственные слова!.. Да, она жрица, но что-то тут еще… Что?
– Это верно, – говорит. – Не надо клятвы.
И снова замолчала, под тканью беспокойно двигались руки… "Что дальше? – думаю. – И если все это так трудно – почему не поручили кому-нибудь постарше? Доверять такие вещи девочкам – странно…"
Она стояла задумавшись; мяла, крутила складки хитона.
– Я пробыл с быками три сезона, – говорю, – если Бог разгневан на меня или Богиня – им нетрудно меня достать.
– Это верно. – Она опять сказала так же: "Это верно". Потом быстро облизнула губы, глотнула с трудом. – Быть может, Великая Мать уготовила тебе другую судьбу.
Ну, думаю, теперь она мне хоть что-нибудь скажет. Нет – молчит опять. Ну тогда я сам.
– Может быть, – говорю, – она послала вам знак?
Она приоткрыла рот, но – лишь вздохнула. Видно было, как грудь поднялась высоко и вновь опустилась под скрещенными руками.
– Что это за знак? – спрашиваю и подался к ней ближе.
Она вдруг заговорила слабым тоненьким голоском, быстро, сбивчиво:
– Это я здесь спрашиваю, ты не должен задавать вопросы мне… Нам в храме необходимо знать такие вещи, вот и всё; потому мы и послали за тобой…
– Я ответил, как мог, – говорю. – Я должен возвращаться той же дорогой, что пришел, или могу пройти через двор? – и повернулся идти за своим плащом, но следил за ней краем глаза.
– Подожди, – говорит, – тебя еще не отпустили.
Я снова бросил плащ. Мне ничего не надо было от нее, только одного хотел – добраться хоть до какого-то смысла во всей этой истории. Но теперь я уже успел рассмотреть, что волосы у нее были тонкие, волнистые, с шелковистым блеском, что под стянутым хитоном тонкая-тонкая талия, а груди, что так мягко баюкали руки ее, должно быть свежие, нежные…
– Скажите все-таки, – говорю. – Не съем же я вас.
Прядь волос, что уходила с виска под складки хитона, вдруг резко выпрямилась, словно ее потянули за конец.
– Я еще должна была спросить… спросить для Богини… то есть для храмовых записей… – она снова умолкла.
– Что спросить? – говорю.
Она моргнула растерянно, потом заговорила:
– У нас нет никаких сведений о культе Великой Матери в Афинах. Какие там обряды, как происходят церемонии, сколько жриц принимают участие в них, сколько девушек? Какие приносят жертвы? Расскажи все с самого начала и не пропускай ничего.
Очень быстро она это проговорила, почти скороговоркой…
Я изумился.
– Но, госпожа, – говорю, – в Бычьем Дворе семь девушек, рожденных в Афинах. Все они знают ритуалы, и любая ответит на эти вопросы лучше мужчины.
Она было заговорила, но оборвала себя на полуслове; и лицо ее, до сих пор бледное, стало розовым, как утренние горы. Я шагнул вперед и уперся руками в пьедестал изваяния, по обе стороны от нее, ей некуда было деться теперь.
– Что это за игра? – спрашиваю. – К чему эти бессмысленные расспросы? Ты тянешь время и держишь меня здесь – зачем? Это ловушка? Что происходит с моими людьми, пока меня нет с ними?.. Но – довольно лжи, я из тебя вытряхну правду!
Наши лица были рядом. И тут я заметил, что глаза ее полны слез, словно у олененка, попавшего в сеть, что она дрожит вся… Даже плотный хитон не скрывал этого. Мне стало стыдно, что я угрожаю ей, будто воину, но и смешно стало тоже. Я взял ее за плечи, чтобы успокоить, – она коротко вздохнула, словно всхлипнула…
– Нет, – говорю, – ничего мне не объясняй. Я здесь, и неважно зачем это. Видишь, я слушаюсь тебя и ни о чем больше не спрашиваю. Достаточно того, что тебе это нужно. – Она подняла покрасневшее лицо, – и что-то поплыло в мыслях моих, не знаю как это назвать… Сейчас, вблизи, я ощущал запах ее волос, ее тела… Я начал: – Кто ты?..
Но ответ уже не был нужен. Мне перехватило дыхание, конец вопроса застрял в горле – я уже знал… И она увидела в моих глазах, что я знаю.
Ее глаза почернели, расширились, она слабо вскрикнула, поднырнула под мою руку и кинулась бежать. Я увидел, как тень ее исчезает за громадной статуей, и побежал следом. Огромный зал был пуст, и гремящее эхо повторило лишь мои шаги. Черный хитон, в котором была она, – черный хитон лежал на полу; но ведь должно было хотя бы платье шелестеть – а не было ни звука. Я оглядывался, искал где она могла спрятаться… Входные двери были слишком далеко, она не могла успеть добежать до них, но я точно слышал, как что-то закрылось.
– Где ты? Выходи, я все равно тебя найду!