"Жили-были две девушки-сиротки и всё говорили: "Не верим" да "не верим!" А один коллежский советник, из добровольцев, их и подслушал: "Чему, сударыни, не верите?"
Туда-сюда. Оказалось на поверку, что они и сами досконально не знают, чему верят, чему не верят. Стоят перед своим судией да только ножками сучат. А он и судья-то не настоящий был, так, со стороны какой-то взялся. И, несмотря на это, не только их проэкзаменовал, да еще к бабушке в деревню под надзор отправил.
Много нынче через это самое молодых людей пропадает. Сначала в одно не верят, потом - в другое, а наконец, и в третье. Иной бы впоследствии и рад поверить, да нет, брат, шалишь! Близок локоть, да не укусишь. И вот, как дойдут они до предела, их и поманят: "Извольте объяснить, в какой силе и почему?" А как необъяснимое объяснить!
Я сам в молодых летах однажды этого духа набрался. Пришел, как смерклось, на кладбище да и гаркнул: "Не верю!" А тут под плитой статский советник Шешковский лежал: "Извольте, говорит, повторить!" И вдруг это все могилы зашевелились - лезут на меня отовсюду, да и шабаш! У кого кабанья голова, у кого - конёвья… Волки, медведи, ехидны, змеи…
И что же потом оказалось! - что при блаженной памяти императрице Екатерине II чиновников тайной канцелярии на этом кладбище хоронили! Они меня и подсидели".
"Нынче с самого малого возраста уж всем наукам учат. Клоп, от земли не видать, - а его с утра до вечера пичкают. В науке тоже, чай, всякие слова бывают; иное надо бы и пропустить, а у нас не разбирают: все слова сподряд учи! Точно в Ростове каплунам насильно в зоб кашу пальцем проталкивают. Ну, мальчонко долбит-долбит, да и закричит: "Не верю!"
А по-моему, настоящая наука только одна: сиди у моря и жди погоды. Вывезет - хорошо; не вывезет - дожидайся случая. А между прочим, поглядывай. Какова пора ни мера - не упускай, а упустил - старайся быть вперед проворнее. Но паче всего помни, что жизни сей обстоятельства не нами устраиваются, а нам надлежит только глядеть в оба.
По наружности наука эта не трудная: ни азов, ни латыни, ни арифметики. Однако ни в какой другой науке не случается столько эпизодов, как в этой. Всю жизнь в ней экзамен держать предстоит, а экзаменатора вперед угадать нельзя. Сегодня ты к одному экзаменатору приспособился, а завтра этот экзаменатор сам в экзаменуемые попал. Вот какова сей жизни превратность.
И первое в этой науке правило - во все верить. Спросят тебя: "В настоящих русалок веришь?" - "Верю". - "А в ненастоящих русалок веришь?" - "Верю". - "Ну, живи…"
Я сам всегда этих правил в жизни держался - оттого двадцатый год в майорском чине состою. И буду ли когда-нибудь подполковником - неизвестно".
"Прожил, господа, я свою жизнь; шестой десяток заканчиваю. Молодость - почти совсем позабыл, середку - тоже, а вот это помню: что и в начале, и в середке - всегда пунш пил. Давно что-то я его пью. День между пальцев проскочит, а вечером - пунш: с ним и спать ляжешь. Вся жизнь тут. Был и под венгерцем, и в Севастополе, и на поляка ходил, а что́ осталось - спросите!
Лет десяток тому назад собралось нас в полку пять человек добрых товарищей; все однолетки, и все майоры. Соберемся, бывало, и пунш пьем. Пить-то пьем, а разговору у нас нет. Заведем разговор - смотришь, сейчас ему и конец. И я с ведьмой шабашил, и другой с ведьмой шабашил, и я с русалкой купался, и третий с русалкой купался. У всех - одно. Однажды вздумали про сотворение мира говорить, так и то у всех одно и то же выходит. А песни петь совестно. Скажут: "Захмелели майоры".
Приедешь, бывало, к помещику в гости - сейчас, это, в сад поведут. Показывают, водят. "Вот это - аллея, а это - пруд". А ты только об одном думаешь: "Скоро ли водку подадут?"
- Нравится вам?
- Помилуйте!
- Так не угодно ли в поле, пшеничку посмотреть?
- С удовольствием!
Или в клуб на танцевальный вечер тебя нелегкая занесет. Сядешь в угол, а тут к тебе предводительша подлетит:
- Извольте, майор, кадриль со мной танцевать!
- С удовольствием-с.
- Нравятся вам наши балы?
- Помилуйте!
- На будущей неделе я пикник в пользу бедных устраиваю - приедете?
- За честь сочту-с.
Полковой командир у нас женился, молодую жену привез. Натурально, обед. И меня, как сейчас помню, по правую руку около жены посадил.
- Вам не скучно подле меня сидеть?
- Помилуйте-с!
- А ежели не скучно, будемте разговаривать.
- С удовольствием-с!
Ни в мужском, ни в женском обществе - нигде разговору нет. Познакомишься, бывало, с дамочкой, подведут тебя к ней, словно на трензелях:
- Вы, майор, женское общество любите?
- Помилуйте, сударыня!
- В таком случае приходите почаще.
- За честь почту-с.
Сядешь и молчишь. Вот она посидит-посидит, видит, что малому-то не до разговоров, и молвит:
- Приходите сегодня вечером вон в ту беседку…
Тут словно как и оживишься… го-го-го!
Скука. И самому скука, и другим смерть. Придешь домой, а там уж полну комнату скуки наползло. Попробуешь думать - через четверть часа готов: все думы передумал… Пуншу!
С самой ранней молодости мы разгул за веселье, а ёрничество за любовь принимали, да так спозаранку и одичали. Из всех этих светских манер только и знали, что шпорами, бывало, щелкнешь.
От этого я никогда об женитьбе серьезно не думал. Начнешь, бывало, умом раскидывать: "Что бы мне больше всего в жене нравилось?" и непременно что-нибудь ординарное надумаешь. Так ведь для ординарного немного нужно: вышел за ворота и свистнул. А чтобы обстановочка какая-нибудь, чтобы, например, постелька как следует, занавесочки, стол, самоварчик, чай, кофей - "Хорошо ли ты, мой друг, почивал?" - этого и в воображении не было. Растянешься на диване, как одер, под головой замасленная кожаная подушка - и дрыхнешь. А в передней, на голой доске, денщик во сне стонет. Встанешь - и умываться не хочется. Чай денщик подаст: "Черт тебя знает, скотина, чего ты в чай мешаешь!"
И все-таки скажу: лучше в нашем звании так прожить, нежели на семейную жизнь соблазниться. Иной не воздержится, женится - и что же выйдет? Девочка-то, как замуж выходила, ровно огурчик была, а через два-три месяца, смотришь, она уж в каких-то кацавейках офицеров принимает: опустилась, обвисла, трубку курит, верхом на стул садится. Халда халдой".
"В последнее время начали при полках исправные библиотеки содержать. Это бы хорошо, да как себя на старости лет принудить читать? Возьмешь газету - везде словно концы рассказывают, а начала не знаешь. Воспитание-то я "домашнее" получил, а потом - прямо в полк. Так даже стихов никаких не знаю. Помню, что под венгерца ходил, поляка два раза усмиряли, с туркой за ключи воевали, а француз с англичанином помогали ему… Помню, потому что сам там был, а что и как - спросить не догадался. Начальство приказывало - вот и все. Поэтому, как стали насильно заставлять газеты читать, все и ищешь: где же начало?
В то время как нас пять майоров в полку было, достал один майор историю Карамзина: "Давайте, братцы, читать!" Как дошли мы до Святополка Окаянного, так оно на меня подействовало, что я и во сне, и наяву, все, бывало, Святополка Окаянного вижу. Кого ни встречу, офицера, помещика, солдата, - всем про него рассказываю. А через неделю меня и самого стали Святополком Окаянным честить. На этом и пошабашил.
Стоял я, еще в чине ротмистра, в Орловской губернии, в деревне у одного помещика. Богатый был, молодой и холостой. Вот и повадился я к нему ходить. Хожу и все спрашиваю: "Отчего это мне жить очень скучно?"
- Водку, говорит, пьете?
- Пью.
- Клопштоссы на биллиарде умеете делать?
- Умею.
- А географию знаете?
- Н-н-нетвердо.
- Вот то-то и есть.
И начал он меня короте́нько всяким наукам учить. Сегодня - одну науку расскажет, завтра - другую. А я приду в полк да вахмистру пересказываю… И что же потом оказалось? Что все-то он мне в насмешку рассказывал!"
"Вы, господа, не смейтесь: охота-то, значит, во мне была, да не ко двору пришлась. Был у нас юнкер в полку, служил исправно и вдруг тосковать начал. Тосковал-тосковал, да и ушел в университет. Отец узнал, да арапником - и опять в полк. А он опять в университет. Да до трех раз. Так и бросили.
И что же вышло? - Я как тогда был майор, так и теперь майор, а он с год тому назад в генеральском чине инспекторский смотр полку делал. Из университета-то, изволите видеть, опять в юнкера поступил да в академию, а оттуда и пошел, и пошел…
Однако ж на смотру узнал меня:
- Вы ли, майор?
- Он самый-с.
Потужил, покачал головой, поцеловал и уехал. Я, признаться, понадеялся, не произведут ли в подполковники - да где уж!
А при моей охоте да кабы в университет… Может быть, и я бы теперь генералом был".
"Служил я всегда исправно и часть свою в порядке содержал. Только два раза в течение всего времени взысканиям подвергался.
В первый раз на абвахте сидел. Купался я однажды с русалкой, а какой-то озорник взял да амуницию мою в кусты спрятал. Я было задворками да перелесочком на квартиру - ан навстречу стадо. Как увидели коровы - словно взбеленились. Словом сказать, вышел скандал.