Натурально, удивился и пошел куда глаза глядят. Три дня сряду я по этому проклятому лесу плутал, только брусникой питался. Заснуть - боюсь, присяду отдохнуть на минуту - нетерпенье так и подымает: иду да иду! Наконец отощал. Сел на камень и думаю: "Однако ж ведь я майор!" А тут из лесу кто-то как рявкнет: "Майор! майор! майор!" К счастью, я вспомнил, что у меня на ремне фляжка с водкой. Думаю: булькну. Булькнул раз, булькнул другой - слышу, и в лесу кто-то булькает. Однако булькал да булькал, да под конец и заснул. Долго ли, коротко ли я спал, только просыпаюсь: преспокойно лежу себе дома на походной постели!
Так вот какие перевороты в самое короткое время случаются. Каким образом это объяснить?"
- А может быть, мало-мало выпито было? - съехидничал штабс-ротмистр Возницын, который внутренно хотя и верил в чертей, но по временам любил хвастнуть скептицизмом.
- Выпито - это само по себе. Было выпито - это верно. Но каким же образом объяснить, что я и в тарантасе ехал, и с ямщиком говорил?.. Ведь это все… было? И вдруг… сижу на земле?!
- Да вот именно в подпитии. Ни в тарантасе вы не ехали, ни на земле не сидели…
- Позвольте! но ведь я после этого три дня по лесу ходил! брусникой питался?!
- И по лесу не ходили, и бруснику не ели…
- Но каким образом объяснить, что я фляжку с водкой выпил и потом дома в собственной постели очутился? кто же нибудь меня туда перенес?
- Да просто вы накануне выпили. Выпивши, легли в постель, а на другое утро в той же постели проснулись.
Майор задумался.
- Может быть, - наконец согласился он, - воз-мо-жно!!
Но было очевидно, что это согласие стоило ему сильной нравственной борьбы.
"Хорошо, - продолжал он, - положим, что тогда действительно… Было выпито - это так. Но каким же образом вы объясните следующий случай.
Был у нас полковой командир, полковник Золотилов. Лихой. Службу знал так, что словно на нотах, бывало, разыгрывает. В приказах по корпусу - всегда первый, в пример другим. Полк - в исправности, касса - налицо; ума - палата. Всякий божий день - для всех господ офицеров открытый стол. Словом сказать, жили мы за ним, как за каменной стеной.
Только перевели к нам в полк из звенигородских улан ротмистра одного. Культяпка прозывался. Явился Культяпка к полку и первым делом, разумеется, к полковому командиру. Я в это время полковым казначеем был, с утренним рапортом у командира сидел и, следовательно, сам очевидцем был. Начал, это, Культяпка рапортовать: "Имею честь…" - и с первых же слов перервал. Смотрю: вглядывается мой Культяпка в командира, словно припомнить хочет. И вдруг:
- А ведь я, говорит, тебя узнал!..
Туда-сюда. Вспыхнул было наш полковник: под арест и проч. А Культяпка, как ни в чем не бывало, так и режет:
- Ты не тормошись, говорит, а скажи, помнишь ли, как ты с своей лешачихой мой эскадрон целую неделю по лесу водил?
И вот как хотите, так и судите. В моих глазах, в один момент, полковник Золотилов словно в воздухе растаял. И жена его тоже пропала; и книги, и приказы, и переписка - всё. Бросились мы потом формуляр полковничий искать - и формуляра нет. Уж писарь один нам сказывал: "Да ведь я спервоначала заметил, что в формуляре было написано: "по окончании домашнего воспитания, определен на службу… в лешие!!" - "Так что же ты, курицын сын, молчал?"
Разумеется, сейчас рапорт, а нам вместо него на смену Домового прислали. Да так всю чертовщину постепенно и перебрали. И я все время казначеем служил".
- Ну, как вы этот случай объясните? - обратился к нам майор, - ведь это я уж собственными глазами видел!
Но волшебство было столь уже явно, что даже вольномысленный штабс-ротмистр задумался. Однако ж выдержал-таки характер и возразил:
- Да выпито было. Ни Золотилова, ни Культяпки…
- Ну, нет; это, брат, шалишь! Я при Золотилове-то два года служил - неужто ж все время пьян был? нет, а вы вот что лучше послушайте: ведь Культяпка-то после этого сохнуть стал. Чахнул-чахнул, а наконец и совсем зачах. Говорят, будто сейчас после этого пришла к нему полковница и какое-то дело припомнила. С тех пор и пошло на него, и пошло. Жениться задумал и к свадьбе все приготовил, а сам пропал. Мы уж и в церковь собрались - хвать-похвать, где жених? нет Культяпки, да и шабаш. И что ж потом оказалось? - что он трое суток на сеновале проспал! Так дело и расстроилось. В другой раз он же часы в лотерею выиграл, а когда пришел получать, оказалось, что и лотереи такой никогда не бывало. Как вы это объясните?
- Гм… - воскликнули мы в один голос.
- Да и на мою долю, по милости этого Культяпки, попало, - продолжал майор, - потому что я свидетелем этой сцены был. Не будь меня, полковник, может быть, как-нибудь и обвертел бы Культяпку, ну, а при мне - нельзя было. Вот он и мне потом мстил. Я даже подозреваю, что польского графа-то этого, который меня в карты-то обыграл, не кто другой, а именно полковник Золотилов подослал. А может быть, он сам и оборотился графом.
- Весьма вероятно, - вынуждены были мы согласиться.
- Да и одно ли это! Мало ли он разных проказ надо мной строил! Однажды я гриб в лесу увидел. Смотрю, под самой березой стоит боровик. Протянул, это, руку, чтобы сорвать, а он на пол-аршина в сторону. Я за ним, а он опять на пол-аршина в сторону. Лазил-лазил, гляжу, а боровиков кругом видимо-невидимо. И все крепкие, ядреные, один к одному. Я в кучу, хочу хоть один поймать - пусто! Наконец догадался, заклинанье прочел - вдруг как запищат боровики-то! Я давай бог ноги - и что же потом оказалось! - что я и в лесу совсем не был, а преспокойно пил пунш у драгунского капитана Кедрова!
- То-то, что выпито-то было! - заметил вольномысленный штабс-ротмистр Возницын.
Но мы ему не поверили.
"Вообще в то время много необъяснимого было. Бывало, ешь, пьешь, а, между прочим, боишься, как бы нечистую силу не проглотить.
Всем известны, например, вяземские пряники, а знаете ли вы, отчего они прежде сладки были, а нынче в них вдвое против прежнего сласти убавилось? А я - знаю. Все от "этого".
Стояли мы в восемьсот тридцать шестом году с полком в Вязьме, а там в то время пряничница Прасковья Ивановна в славе была. Из себя - королева, тело - рассыпчатое, губы - алые, глаза - навыкате, груди - вот! Ну, и пристал я к ней:
- Отчего, говорю, у тебя, Прасковья Ивановна, такие пряники сладкие? сахару, что ли, не жалеешь?
- У меня, говорит, и без сахару сладки.
- Что ж за причина?
- А это, говорит, тайность моя.
И что ж наконец она мне открыла?
- Ежели, говорит, я тебе, милый барин, мою тайность скажу, так ты после того в рот нашего пряника не возьмешь!
Разумеется, я не настаивал.
После, однако ж, и до начальства дело дошло: пряники сладки, а сахару не кладут. И распорядилось начальство, чтобы впредь на каждом прянике (на той стороне, где картина) было оттиснуто: "Печатать дозволяется. Цензор Бируков". С тех пор тайность как рукой сняло, но зато и сладости прежней нет.
Но вы сообразите, сколько мы этой нечисти, под видом сладости, наглотались!"
"В другой раз в Пензенской губернии дело было. Приезжаю однажды на постоялый двор, голодный-преголодный, а хозяйка и говорит: "Поросеночка не угодно ли?" - "Волоки!" Принесли. Лежит, это, поросеночек, как ребенок малый, ножки поджал, кожица белая, жирок… словом сказать, только что не говорит!
- Как это, спрашиваю, вы так отлично отпаивать их умеете?
- А у нас, говорит, слово такое есть.
- Какое слово?
- А вроде как проклятие на себя наложить следует…
Конечно, я не затруднился этим; но кто же может сказать, кого я под видом поросеночка съел?!
Впрочем, Пензенская губерния вообще в то время страною волшебств была. Куда, бывало, ни повернись - везде либо Арапов, либо Сабуров, а для разнообразия на каждой версте по Загоскину да по Бекетову. И ссорятся, и мирятся - всё промежду себя; Араповы на Сабуровых женятся, Сабуровы - на Араповых, а Бекетовы и Загоскины сами по себе плодятся. Чужой человек попадется - загрызут. Однажды самого губернатора в осаде держали за то, что он это волшебство разъяснить хотел. И выжили-таки. Ни дать, ни взять Чурова долина.
А папенька-покойник вот еще что про Пензу рассказывал. В царствование блаженной памяти императрицы Екатерины II туда два губернатора съехались: один потемкинский, а другой - мамоновский. Встали друг перед другом, да и стоят: кто первый смигнет? Да, к счастию, соборный протоиерей тут случился, с приездом поздравлять пришел. Как только губернаторы его учуяли - смотрят, потемкинского-то уж нет, а вместо него - коршун! Покуда на него глядели, как он крыльями взмывал, ан промежду ног черная кошка шмыгнула - и мамоновский, значит, исчез!
А кабы не это, победили бы они друг друга, да и управляли бы. А может быть, впрочем, и не раз такие управляли".
"Спро́сите вы меня, с чего это я все об чертях да о кикиморах рассказываю! Так я на это вот что скажу: такая у нас жизнь волшебная, что сам собой разговор в этом роде складывается.
Что такое эта чертовщина и в каком смысле ее понимать надлежит - на это я определительного ответа дать не могу. Но ведь, с другой стороны, ежели сказать наотрез: "Нет чертовщины!" - а вдруг она есть? Кто тогда в дураках будет?
Знал я одного умного статского советника, так тот прямо мне сознался: "Вообще я в нечистую силу не верю; но ежели обстоятельства ей благоприятствуют, то не токмо сам верю, но и другим советую".