А вечером, когда высадили рыбу в прорезь, Чилим вычистил лодку, все прибрал и начал пристраивать в шалаше лампочку. Но, привязанная на веревочке, она не светила. Чилим видел такую же лампочку на конторке, когда приходил савинский пароход - она висела в пролете. "А все-таки я добуду ее, только бы Рябинин не увидел... Он больно дерется, когда лезут ребята на конторку..." - думал он, доедая из котелка похлебку.
- Ну, скорее, - крикнул хозяин Чилиму. - На пристань меня свезешь. Иди, Трофим, складывай рыбу в корзины...
У Чилима учащенно билось сердце от быстрой езды через Волгу и больше от того, что он задумал.
- Шабаш! - крикнул Расщелин, поворачивая лодку и шалман, между пароходом и конторкой.
- Ближе, ближе! Сюда! - кричал с конторки урядник.
- Может, отделить на ушку свеженькой-то? - приветливо кланяясь, спросил Расщепин.
- Оно бы, конечно... Да куда я положу ее, сам знаешь, времена запретные... Пусть малыш твой снесет на квартиру, тут недалеко, - ответил урядник.
- Я знаю, - завертывая в фартук десяток стерлядей, сказал Расщепин. - Ну-ка, Васька, топай!
Чилим помчался по пыльной дороге, кляня и хозяина и урядника. "Вот протаскаюсь с этой проклятой рыбой, а пароход уйдет, опять останемся без лампочки..."
Пока пароход разгружался, урядник напутствовал Расщепина.
- Вот чего, Петрович, как приедешь на Устье, встретит тебя водяной, скажи, от Василия Лукича, дай ему рыбы на уху и деньгами двугривенный, хватит ему, он и так разжирел на этом месте... Скажи, Лукич, мол, тебе кланяется. Пусть проводит до рыбной лавки, я, мол, просил.
- Спасибо, Василий Лукич! - кланяясь, Расщепин тряс длинной бородой.
Выгрузка закончилась, пароход дал первый свисток.
Чилим во весь дух мчался с горы, вздыхая: "Уйдет, проклятый, не успею..." Озираясь, взбежал он на конторку, Лампочка висела там же, на старом месте. На пароход грузили последние корзины с расщепинской рыбой. Урядник о чем-то говорил с хозяином. Чилим раза три прошелся мимо лампочки, попробовал пальцами шнур: мягкий.
- Ты чего, паршивец, не едешь? - крикнул Расщепин.
- Сейчас, дядя Яким, только воду вычерпаю из лодки.
Василий Лукич взял под руку Расщепина и что-то стал ему нашептывать на ухо...
- Как же, как же, обязательно! - кивнул Расщепин. И оба повернули к буфету.
"Вот обжиралы проклятые, рыбы отослал и денег дал, а все мало ему в кадык... Обмыть, говорит, надо хороший улов..." - думал Расщепин.
Чилим этим временем выхватил из-под рубашки пожарницы и резанул шнур. Что потом случилось на конторке - он не помнил... Очнулся, когда Рябинин тряс его за волосы. И в заключение наградил подзатыльником,
Чилим быстро вытолкнулся веслом из шалмана, и лодка скрылась в вечерней мгле. Ехал он на ватагу обиженный. И в барак бакенщика вошел, как побитый.
- Ты что, Васятка, так раскис? - спросил его Трофим, прихлебывая из глиняного блюдца чай. - Побили, что ли?
- Да нет.
- Отчего же ты вареный?
- Да лампочку хотел привезти...
- Какую?
- Ну такую, как в шалаше...
- Где же ты хотел взять ее?
- На пристани. Да вот ножницы там оставил, мать узнает - беда.
- Чего ты городишь? Какие ножницы?
- А шнурок-то срезать. Я хотел ее со светом привезти...
- Ай да, Васька! Молодец! Хотел, значит, осветить нам шалаш... - хохотали Трофим с Кисловым. - Нет, милый, для нашей темноты нужна другая лампочка...
Когда хозяина вторично повезли на пристань, Трофим спросил:
- Ну, как Васька, ножницы взял?
- На что их! - обиделся Чилим. - Еще и от прошлого раза руки болят...
К полудню пришли из Карташихи Петухов с Ананьевым.
Ананьев, сухой, высокий старик, с рыжей реденькой бородкой и крупными веснушками на лице, сказал:
- Здравствуйте, рыбачки почтенные! Как поживаете?
- Потихоньку, - ответил Трофим, - лямку тянем.
- Ну, с богом, тяни ее... А я вот картошенки принес мальчишке, вы, я чай, уху не варите? А мальчишку жаль, парень он хороший, вырастет - солдатом будет. Вот, парень, побалуешься, когда взгрустнется... - высыпал на траву картошку. - А где ваш хозяин?
- В городе, рыбой торгует, - светил Трофим. - А ты, Петушок, по каким делам?
- Да вот насчет телеги...
- За телегу придется калым платить, так не отдадим, - сказал Трофим, оттачивая нож на кирпиче.
- Если уха будет, четвертуху ставлю, - согласился Петухов.
- Ну, кажись, наточил, - пробуя лезвие пальцем, сказал Трофим. - Васятка! Иди чистить рыбу!
Пока варилась уха из ворованной у хозяина рыбы, Трофим, помешивая и снимая пену ложкой, все время глядел на дорогу, скоро ли вернется Петухов, заранее расстелил рогожу на траве, положил хлеб и ложки.
- А вот и я, - появился Петухов, вытаскивая из мешка четвертную водки.
Пили ее чайным стаканом. Чилим выпил половину стакана, сморщился и закашлялся.
- Эх, парень, - пожалел старик Ананьев, - такое добро, а ты его пить не умеешь.
- Ничего, научится, - пообещал Трофим, вытаскивая из котла голову самой большой рыбы.
Ели молча.
- Вот так-то, батенька, - нарушил молчание Петухов. - Хотели рыбки на ушку достать, да животину чуть не утопили... Ваш хозяин, наверное, обиделся?
- Немножко было... Да ему-то что, наши мозоли больше были недовольны. Ну-ка, налей еще по единой.
- Не лишку?
- Ничего, здесь полиции нет.
- А ты, поди-ка, боишься ее?
- Терпеть их не могу, этих стражников.
- Видимо, насолили крепко...
- Да пачпорта-то у меня нет... - Трофим выпил, крякнул и вытер губы рукавом.
- Однажды вот, в Самаре, у овчинника работал, черную дубку делали. Ну так вот, вечером после получки прихлебнули немножко... И спать на овчины там же в мастерской завалились. Ночью пить захотел, а днем - видал, кувшин с водой стоял на верстаке, ну, нашарил его в потемках, да и хлобыснул целый ковшик. Потом чувствую, что за ерунда - хромпиком в нос шибануло. Ну, целый день провалялся, а вечером опять отправился в кабачок, сижу, выпиваю понемножку, прополаскиваю кишки. Слышу за спиной голос нашего мастера! "Сегодня ночью, - говорит, - я Трошку ловко опохмелил дубильной краской, целый ковшик выдул и не сдох, кишки теперь у него черней дубки..." Я не вытерпел, вскочил и давай ему совать под ребра. Тут тамаша пошла, буфетчик за свисток, и набежали "фараоны". Один цоп меня за шиворот да на улицу. "Куда?"- спрашиваю. "В часть!" - "А я, - говорю, - не пойду в эту часть, дай лучше половину..." Он пальцы мне ломать, а держит по привычке за правую руку, а я ведь люпша. Ка-ак махну с левой по сапе, он и с копыт долой... Фыр, фыр - в свисток, а и через ограду и - в садик. Сижу в кустиках, слышу, подбегают двое. "Это ты, Мужланов?" - "А-яй, каково засветил..." Потом все утихло. "Ну, думаю, откупились анафемы, ушли". Только перевалился через ограду обратно, цоп меня молодчики, двое за руки, а один в шею поддает... Когда привели в участок, дали мне эту половину... - Трофим замолчал.
- А дальше? - спросил Ананьев.
- Швырнули меня в вонючую яму, под боками плиты, совсем задрог, начал шарить в потемках, наткнулся на русскую печь, она чуть теплая, думаю: "Хоть в печи, может бить, немножко согреюсь". Залез в нее и уснул. Проснулся, слышу - сапогами стучат по плитам. Один кричит: "Ты, Мужланов, кого привел?" - "Человека", - отвечает он. "Ну где же он, твой человек?" - "Видимо, нечистый был..." - ворчал полицейский. "Э... Вот он где, милой!" - нащупал мои лапти на шестке печки. Выдернули меня за ноги и как был в золе да в саже, так и и мировому представили. Ну, два года арестантских приварили. Водочка-тварь подкузьмила... - заключил Трофим.
- А ты поменьше ее глотай, - сказал Петухов, наливая еще стакан Трофиму.
- Как ж это я буду меньше глотать, если доктор сказал: "Коли, - говорит, - Трофим, бросишь водку пить, то по твоей натуре ты непременно должен с ума свихнуться. Водка, - говорит, - очищает мозги от всякой скверны... Попы-то, думаешь, зря пьют?.. А вот был у нас дьякон, отец Поликарп, тот водку не пил, а потом залез на колокольню и давай жарить во все колокола в будничный день... Значит, того. А если бы водку пил, так и теперь бы еще человеком был".
Чилим в это время протянул руку к налитому водкой стакану..
- Стоп, стоп, Васятка, - ласково сказал Трофим. - Тебе хватит, милый, у тебя мозги еще чистые.
- Раненько он к вам сюда попал, - заметил Ананьев.
- Сирота он, нужда-матушка его сюда загнала, - заплетающимся языком сказал Трофим.
С ухой покончили, водку с помощью бакенщиков допили, Петухов впрягся в телегу и повез ее в Карташиху.
Наступала тихая темная ночь. Чилиму в такие ночи было не по себе, его тянуло в деревню поиграть с ребятами в бабки, в городки, рассказать, что услышал от взрослых бывалых людей... Особенно скучал он, когда хозяин отправлял работников тянуть отдаленные тони, а сам уезжал за Волгу к своей Дуняхе, полногрудой, светловолосой соломенной вдове. Тогда он оставлял все хозяйство под охрану Чилима.
Однажды вечером Чилим увидел недалеко от берега плывущего утопленника. Высоко поднялось распухшее тело какого-то горемыки... Красную рубашку трепало волнами и завертывало к плечам, а ветер подносил удушливый запах мертвечины. Чилим вспомнил, как ночью поймал их с отцом Пронин, вспомнил отца в гробу, слезы матери и, чуя впереди одинокую ночь, заплакал. Собрался было бросить расщепинское хозяйство и отправиться к бакенщикам, но в это время из-за песчаной косы показалась хозяйская лодка. Повезло Чилиму.