VII
Горничная Даша уже улыбалась, подавая каждое утро Мише письмо в узком зеленоватом конверте, а иногда и два разом.
- Письмецо вам, Михаил Давыдович, опять, - говорила она и на слове "опять" насмешливое делала ударение.
Хорошенькое кукольное личико ее, всегда такое равнодушнопочтительное, морщилось от подавляемой улыбки.
За обедом, в передней, когда Даша подавала пальто, и особенно за утренним чаем, когда он прочитывал поданное только что письмо в зеленоватом конверте, Миша часто ловил на себе ее взгляд, насмешливый и любопытный.
Этот взгляд смущал Мишу, но не сердил.
Сначала Миша тоже писал аккуратно, хотя не умел и не любил писать писем. Выходили они то слишком сухие и незначительные, то притворно нежные, и той равнодушной ласковости, что появилась в последний день Москвы, не находил Миша для писем.
К тому же было много работы и суеты, новых знакомств, планов; кроме того, вышла вся бумага, на которой писал Миша обыкновенно, а новую коробку все было некогда купить, и несколько дней Миша не садился за свой письменный стол, чтобы напряженно сплетать в тщательно отделанные фразы слово за словом, ненужные, придуманные слова, которым писал он будто бы за кого-то другого.
Возвратившись домой поздно ночью, после веселого и хлопотливого дня, Миша нашел на столе телеграмму.
"Что значит молчание. Страшно. Ответ. Твоя".
В первый раз почувствовал Миша тягость, прочитав эти слова, написанные карандашом чьей-то чужой, равнодушной рукой. В первый раз не улыбнулся Миша, не почувствовал опьяняющей, радостной гордости.
Уже потушив огонь, очень долго ворочался Миша в кровати, и когда, наконец, заснул, тяжелые давили кошмары, как камни.
Рано утром, когда в комнате было еще почти темно, вошла Даша и, почти не сдерживая смеха, заговорила:
- Барин, Михаил Давыдович, вам письмо. Ответ просят.
Мише показались эти слова тягостным продолжением тяжелого сна, но, открыв глаза, увидев нагнувшееся улыбающееся Дашино лицо, понял он, что это не сон, и испуганно забормотал:
- Как ответ? Кто ответа?
- Посыльный принес. Он ждет… Барыня велела беспременно ответ принести, - и, не выдержав, Даша сделала вид, что торопится, и быстро выбежала из комнаты, оставив на столике маленький такой знакомый зеленоватый конверт.
Миша не думал, не хотел думать и долго пролежал еще неподвижно, машинально подсчитывая, сколько аршин холста надо купить ему для всех задуманных картин.
Только когда в дверь постучала Даша и сказала: "Ответ готов, барин? Посыльный спрашивает" - Миша поспешно, как пойманный на каком-то преступлении, выскочил из кровати, подбежал босиком к окну, отогнуть стору, и разорвал конверт.
"Милый, - писала Агатова, - не выдержала. Ты молчал. Было страшно. Приехала. Приходи скорее. Жду. Остановилась в номерах "Либава", на Невском. Ответь, когда придешь. Твоя Юлия".
- Да что же это? - невольно вырвалось у Миши, и вспомнились веселые планы на сегодняшний день, работа в студии у С., обед у Елизаветы Васильевны, вечером товарищеская ложа в театре.
Малодушно хотелось спрятаться, убежать куда-нибудь, но Даша стучала уже в дверь.
- Может, на словах дадите ответ? А то посыльный говорит, дожидаться некогда.
- Хорошо, пусть идет, - бормотал Миша, - пусть скажет, что приду сегодня… В каком часу, не знаю, очень занят. Вероятно, вечером… пусть скажет.
- Больше ничего? - насмешливо спросила Даша и зашуршала юбками в переднюю.
Миша лег, хотел заснуть, но, поворочавшись полчаса с одной стороны на другую, зажег свечу и стал читать.
Буквы прыгали, в глазах темнело, и неотвязной стояла мысль о сегодняшнем свидании.
Миша встал, быстро, как будто торопясь куда-то, оделся и, не дожидаясь чая, выбежал на улицу.
Было пасмурное и сырое петербургское утро; в десятый раз дворники скололи лед на тротуарах, а извозчики едва тащились по мокрому грязному снегу.
Миша без цели проходил улицу за улицей; пронзительный ветер ударял в лицо.
Миша осмотрелся; незаметно для себя он вышел на набережную. Вдруг ему захотелось непременно повидать Второва.
Миша знал, что тот встает очень рано, и, вскочив в подымающийся на Николаевский мост трамвай, очутившись в тесной куче смеющихся курсисток с портфелями под мышкой, Миша почему-то повеселел.
Проходя по тихим линиям, мимо проспектов, обсаженных деревцами, по которым прогуливались отставные генералы, мимо Андреевского рынка, к которому торопились хозяйки с корзинами, Миша успокаивался и, подходя к дому Второва, думал о чем-то далеком и постороннем.
Второв встретил Мишу в пальто и шляпе.
- Разве вы не у С., Гавриилов? - удивленно спросил он. - Ведь уж двенадцатый час. Надо ехать скорей.
Они спустились, взяли извозчика и поехали. Второв казался озабоченным и невыспавшимся. Миша жалел, что заехал к нему.
- Скучно, - сказал Второв, когда в молчании проехали они полдороги.
- Что скучно? - неуверенно спросил Миша.
- Все скучно. Эта толчея, суматоха. Это все хорошо, как приправа к какому-то вкусному большому блюду, а одной приправой сыт не будешь.
- Что же делать? - также неуверенно, почти машинально спросил Миша.
- Почем я знаю! - недовольно дернул плечом Второв. - Кто что умеет. Любить, ненавидеть, драться на дуэли, открывать новые страны, поступать в монастырь. Но что-нибудь, черт возьми, делать, или хотя притвориться.
- А разве это можно? - как-то встрепенувшись, произнес Миша.
- Что можно? - удивленно взглянув на Мишу, переспросил Второв.
- Притворяться влюбленным? - с запинкой сказал Миша и покраснел.
- Господи, какой вы мальчик, Гавриилов. Милый, маленький мальчик. А еще рисуете всякие непристойности. Да что же может быть интереснее в жизни, как не притворяться влюбленным? Плакать, давать страшные клятвы и потом за стаканом вина с приятелем вспоминать старые похождения и смеяться, смеяться. Но… не буду смущать вашу невинность. Что я вам за проповедник достался. Я сегодня елевой ноги встал, вот брюзжу, а вы на меня как на разрушителя мировых проблем смотрите. Поглядите, какая интересная старуха с малиновым бантом на шляпе.
Второв уже смеялся и болтал всякий вздор.
Когда они поднимались по лестнице к квартире С., Второв спросил:
- Вы не познакомились в Москве с некой Агатовой? Говорят, интереснейшая личность. Не то куртизанка XVIII века, не то московская Клеопатра.
- Да, я ее встречал, - неопределенно ответил Миша.
- Красива?
- Не знаю, как вам сказать. Слишком необычайна. Но, кажется, нет, некрасива.
- Эх, вы, "кажется", а еще художник!
Они смолкли, входя в мастерскую.
С. кивнул им из-за своего длинного стола, за которым, низко сгибаясь, он рисовал что-то на крошечном кусочке картона.
Молча прошли Второв и Гавриилов к своим мольбертам и принялись за работу.
В мастерской работало еще несколько барышень и молодых людей, но было тихо, как в пустой комнате.
Изредка С. поднимался, бесшумными шагами проходил по ковру, покрывавшему пол, усталыми глазами вглядывался в работу своих учеников, брал кисть, поправлял, кивал головой, улыбался и молча шел к следующему мольберту.
Так в сосредоточенном молчании прошло два часа.
Миша устал, ему стало весело, больше ничто не пугало. Спокойно сказал он Второву, когда, сложив кисти и раскланявшись с художником, вышли они в переднюю:
- Да, я совсем забыл. Второв, голубчик, пожалуйста, извинитесь перед Елизаветой Васильевной, я не могу обедать сегодня у ней, да и в театр вряд ли попаду. Очень занят.
- Заняты? Чем это? Разве не две дороги вы только знаете - в школу и церковь, как не помню кто из святых писал. Чем вы заняты? - допрашивал Второв.
- Так, одно дело домашнее, - более притворялся сконфуженным, чем смущаясь по-настоящему, говорил Миша, радостно улыбаясь.
- Узнаю коней ретивых, - смеялся Второв. - Ну, Бог с вами. Удачи вам желаю, и помните мои лукавые наставления, способный мой ученик, гордость наставника!
Попрощавшись на углу со Второвым, Миша нанял извозчика на Невский, к гостинице "Либава".
Проходили с музыкой солдаты по Морской.
Косясь из-за туч, выглянуло солнце.
Миша улыбался, и в голосе против воли вертелась фраза, которую он скажет, когда войдет:
- Милая, прости, что я заставил тебя ждать. Я так торопился.