IV
Несмотря на поздний час, в большой, высокой, обставленной уютно, но чем-то холодной комнате было почти темно от неплотно закрытых занавесей, сквозь которые прорывался мутный свет метельного, сумрачного полдня.
Комната странно освещалась из-за красных ширм большой спиртовой лампой, перед которой Юлия Михайловна Агатова сидела у туалетного столика, опустив беспомощно руки и как бы забыв о щипцах, накалившихся докрасна и прибавляющих к запаху поздно неубранной комнаты запах металлический, неприятный и тревожный.
- Вы скоро, Юлия? - спросил, позевывая, молодой человек, одетый в лиловатый с полосками пиджак, изысканно причесанный по-английски пробором, сморщенным, потасканным лицом напоминающий живой лимбургский сыр. Развалившись в небрежной позе на низком диване, он терпеливо не нарушал молчания уже более получаса.
- Ах, это вы, Кика. Что вам нужно? Зачем вы приплелись? - вздрогнув от неожиданного голоса, ответила Агатова раздражительно.
- Вот это прелестно! Милостивая королева, вы, вероятно, изволили забыть о вашем приказании явиться преданнейшему слуге вашему в одиннадцать часов, о вторичном распоряжении сидеть смирно "одну минуту" и не опоздать к двенадцати на Кузнецкий. С вашего позволения, замечу, что теперь уже без десяти оных, а туалет ваш… Батюшки! Да вы все в том же первобытном виде! - воскликнул Кика, заглядывая за ширму.
- Ну, ну, Кика! Я одну минуту. Спрячьтесь! - сказала Юлия Михайловна почти весело и с ловкой быстротой начала устраивать свою прическу.
- Не знаю, что скажет об этой "минуте" достопочтенный Александр, дежурящий с каретой вашего величества, по точным сведениям от Анисьи, с восьми часов…
- Ах, да отошлите его совсем. Что за купеческая привычка присылать к содержанкам своих рысаков. Очень нужно! - опять раздражившись, закричала Агатова.
- Новый курс! - подымая удивленно брови, промолвил Кика.
- Ну и убирайтесь. Сейчас же отошлите лошадей. Никуда мы не поедем!
На туалете что-то упало и разбилось от порывистого движения одевавшейся.
- Исполню повеление вашего величества, но позволю себе не убраться.
Когда Кика возвратился в комнату, он нашел Юлию Михайловну сидящей у открытой форточки. Казалось, она задыхалась.
- Фи, Юлия! Это слишком вульгарное безумие - простудиться, схватить насморк. Вы достаточно безумны и без этого.
Молодой человек, как ребенка, взял ее на руки и отнес на диван.
- Это ужасно! Ужасно! - шептала она с тоскливой растерянностью, - ужасно, ужасно!
В смешанном, красном от лампы и сером дневном свете странно-неживыми казались зеленоватой истомленной бледностью подернутые лица Агатовой и стоящего над ней Кики.
- Какие же новые факты? - спросил тот.
- Я не могу больше, я не хочу больше! - не в тон его полушутливому вопросу заговорила Юлия Михайловна. - Проклятый! Как ненавижу я его, и нет избавления, нет власти уйти!
- Но ведь вы не жена господина Полуяркова… священные узы расторжимы.
- Какой глупый вы, Кика, или негодный.
Она встала и, заложив руки в рукава серого своего халатика, делавшего ее похожей на маленького послушника, быстро закружила по комнате.
- Вы понимаете, я дошла до последнего ужаса. Я не могу терпеть больше его колдовской власти над телом, над душой, а уйти некуда. Пустота, кругом пустота… Все в нем, вся жизнь, а вынести этого больше нельзя! - несвязно повторяла она. - Смерть, смерть! Проклятый! Ужас! Ужас! - и кружилась по комнате все медленнее, низко сгибая голову.
Замолчав, она выпрямилась, оглядела бессмысленными, ставшими еще более огромными, тоскливыми и безумными глазами комнату, Кику, приготовленное платье, - все столь знакомые, милые вещи, - большой портрет Полуяркова в черной раме на стене, и бесшумно упала на мягкий ковер.
Ни Кика, куривший тонкую, коричневую папироску, ни Агатова, лежащая ничком у ног его, не шевелились.
Неживая тишина, в которой невозможны были ни одно движение, ни один звук, резко прорвалась повелительным, пронзительным звонком телефона с письменного стола.
Как труп в крематории, на минуту оживленный испепеляющим его жаром, быстро поднялась Агатова.
- Слушаю, - заговорила она, оборвав звонок, голосом как бы другой женщине принадлежащим, чем минуту назад: веселым, гибким, скрывающим голосом актрисы.
- Да ну! И что же? Интересен? - Кика слышал только преувеличенно веселые реплики Агатовой и, смутно, другой голос, - как из раковины доносится шум далекого, покинутого моря.
- Сейчас? Отлично. Я рада? Ну, конечно! Милый, милый!
- Он сейчас приедет, - положив трубку, заговорила она с какой-то блуждающей улыбкой. Лицо ее не казалось уже неживым. Смятение и восторг боролись в глазах и складках дрожащих губ.
- Я думала, мы больше не увидимся. После вчерашнего никогда. Ну, сегодня в последний раз. Вы, Кика, переждите, пока он приедет, в кухне. Он не любит кого-нибудь встречать на лестнице или у дома.
- Что же, скрывается от своей супруги?
- Совсем нет. Но он как-то суеверно-ревнив. Он говорит, что если б мог, запер бы меня, даже без старухи Анисьи. Он не позволяет Александру входить к нам в кухню погреться.
- Ну, это даже уж грубо.
- Кика, мы с вами поссоримся! - таким тоном сказала Агатова, что молодой человек ничего не ответил, и они в молчании просидели минут десять.
На звонок в передней Юлия Михайловна зашептала почти гневно:
- Уходите, уходите скорее!
Кика прошел в маленькую кухню и сел на покрытую пестрым лоскутным одеялом кровать.
- Сам! - с уважением проговорила Анисья, возвращаясь из передней.
- Ну, как дела, Анисьюшка? - спросил Кика.
- Да уж какие дела! Одно слово, канитель, - раздраженно зашумела кастрюлями кухарка. - Тянут, тянут. Смотреть тошно. Ни в петлю, ни из петли. Жили бы себе, поживали…
- Да детей наживали!
- Ну, уж ты скажешь, бесстыдник, - рассердилась Анисья.
- А почему бы и нет. Объясни, Анисьюшка? - с притворным удивлением спросил Кика.
- Дети от кого, бесстыдник? От Бога! А блудная страсть от беса полуночного. Разве ты не знаешь? - и, оставив посуду, она заговорила интимным шепотом:
- И кем владеет этот бес, тому нет спасения, пока не замучает, не оставит. Не видишь, какая Юлия Михайловна стала? Бес, бес овладел душенькой ее.
И, как бы в подтверждение этих слов, из-за плотно закрытых дверей донесся пронзительный, задыхающейся голос Агатовой:
- Проклятый, проклятый! Оставь меня!
Какой-то тяжелый предмет, брошенный, упал со звоном.
- Я уж пойду, - сказал Кика и на цыпочках прошел мимо двери, за которой опять наступило мертвое молчание.
- Вот так всегда у нас, - со вздохом промолвила Анисья.
Спустившись на вторую площадку, Кика услышал быстрые шаги за собой. Ксенофонт Алексеевич Полуярков, с желтым портфелем под мышкой, быстро спустился и, обогнав Кику, вежливо и сдержанно приподняв котелок, сверкнул на прорвавшемся вдруг в цветное окно солнце золотом гладко причесанных светлых волос своих.