Аргиряди установил дома европейские порядки, которых придерживался даже тогда, когда звал в гости турок или им приходилось бывать у кого-то в гостях. По одну сторону от Софии сидел отец, по другую - Теохар Сарафоглу, а напротив - Амурат-бей и мютесариф Хамид-паша. Рядом с мютесарифом расположился хаджи Стойо. Между ним и его сыном усадили мисс Ани Пиэрс, сестру Эдвина Пиэрса. Молодая англичанка долго жила в Самокове, затем вернулась в Англию, где стала ревностной последовательницей Уильяма Гладстона. В настоящее время она выполняла функции корреспондента некоторых лондонских либеральных газет.
С другой стороны Павла сидел уже успокоившийся Игнасио. А рядом с Амурат-беем - Апостолидис, затем шли Грозев, Жан Петри и помощник мютесарифа Айдер-бег. Напротив - старый домашний учитель Софии по французскому языку Лука Христофоров, страстный приверженец Ламартина и Республики. На самом краю стола, стараясь быть незаметной, ютилась Елени. Испытывая неудобство и страх, она десятки раз осматривала стол, проверяя, все ли в порядке.
Рядом с хозяином расположился Штилиян Палазов, тоже производитель сукна, изысканно одетый, улыбающийся, испытывающий удовольствие от встречи. Пышная трапеза, спокойные жесты и плавно текущий разговор свидетельствовали о европейском лоске и тонком вкусе хозяине.
Внимание хаджи Стойо было всецело поглощено вкусной едой, и он не обращал внимания на разговор, который велся за столом. Кончив жевать, он отер лоснящиеся губы, глядя исподлобья на сидящих напротив. Потом смачно отрыгнулся, прикрыв рот ладонью, и поднял бокал с вином.
- Пусть думают, что хотят, - сказал он, отпив глоток густого терпкого "мавруда", - но Россия не посмеет начать войну в такое время. Тут мне рассказали, что говорит тот, как его… Ну, англичанин…
- Дизраэли, - подсказал ему Апостолидис, сидевший напротив.
- Да, Дизраэли… Так вот, или, говорит, по Дунаю должен быть мир, или, если начнется война, Турция не будет одинока…
И хаджи Стойо покачал головой, многозначительно прищурив глаз.
- И все-таки, господа, - громко заявил Палазов, - поведение европейских стран будет определяться многими факторами - стратегическими, политическими, даже торговыми, если хотите знать. Здесь речь идет не о капризе или простой симпатии.
- И что ж, по-твоему, Англия будет сидеть сложа руки и наблюдать, как Россия кроит шальвары, так, что ли? - язвительно спросил хаджи Стойо. - Только зря деньги проездил по Европам…
Палазов снисходительно усмехнулся.
- Вы меня не так поняли, уважаемый хаджи. Я хочу сказать, что в действиях великих сил зачастую есть моменты, которые нам не следует упускать из виду.
Штилиян Палазов пять-шесть лет назад объездил всю Европу и сразу сумел понять все преимущества машин перед человеческим трудом в деле накопления денег. По возвращении он открыл первую суконную фабрику в Пловдивской области, к югу от Дермендере. Однако все его усилия расширить производство, привлечь содружников, даже основать акционерное общество потерпели провал, и это сделало его мнительным и замкнутым.
- Оставь ты эти моменты, - махнул рукой хаджи Стойо. - Это тебе Австрия и Пруссия голову заморочили… Так-то. А все оттуда - от всяких там фабрик, машин, винтиков, все от них…
Хаджи Стойо упорно считал Палазова жуликом, который неизвестно как втерся к ним в доверие и совершал непонятные махинации с единственной целью: запустить руку в общий карман. Палазов почувствовал, как постепенно в душе растет досада и гнев на тупую ограниченность продавца зерна, и от того, что он поставил его, Палазова, в столь неловкое положение перед Амурат-беем. Однако он овладел собой и, желая поскорей закончить спор, сдержанно сказал:
- В отношении Англии наши с тобой мнения, хаджи, совпадают. Но хочу тебе сказать, что вся нелюбовь государств друг к другу объясняется недоброжелательством людей. Примерно, как и ты не похлопаешь меня по плечу, пока не удостоверишься, что у меня в кармане.
Амурат-бей слушал спорящих, опустив голову. Лицо его было серьезным и сосредоточенным. Услышав последние слова Палазова, он положил вилку.
- Я думаю, Англия нас поддержит, если на нас нападут, - начал он. - Но это отдельный вопрос. Должен вам сказать, что Англия у Порты на особом счету. Слова Дизраэли и кого бы то ни было не должны успокаивать нас, заставлять сидеть, сложа руки. Спокойствие государства всецело зависит от надежного войска.
Это было сказано спокойно и сухо, но с той интонацией, которую мог понять только посвященный. В серо-зеленых глазах бея читалось разумное предупреждение.
Когда бей закончил, в разговор вступил Жан Петри. Он обратился к присутствующим на чистейшем турецком языке, которым владел в совершенстве:
- Я не знаю, откуда господину Данову стали известны слова Дизраэли, но мне кажется, что в последнее время премьер-министр Англии чрезвычайно скуп на подобного рода обещания.
- А я знаю, - сердито возразил хаджи Стойо, - что Англия всегда была на стороне Турции, но такой уж у нее принцип: мало говорить, больше дело делать…
Наступило неловкое молчание. Никому не хотелось спорить с хаджи Стойо.
Теохар Сарафоглу, высокий сухопарый мужчина лет шестидесяти, был членом Государственного совета и постоянно жил в Константинополе, где получал ренту. Педантичный до невозможности, он восхищался всем, чем было принято восхищаться, и отрицал все, что было объявлено порочным. Он отпил из своего бокала, аккуратно промокнул губы салфеткой, откашлялся и сказал, явно обращаясь к бею:
- Господа, отношение Англии к Османской империи всегда было ясным и недвусмысленным. Да другого и быть не может. Турция - единственная сила, способная удержать Проливы. А если Проливы в безопасности, то ничто не грозит и Суэцу. Разумеется, Англия всегда оказывала соответствующую материальную или моральную поддержку, когда это было необходимо. А турецкие государственные деятели, всячески старавшиеся завоевать и удержать дружбу Англии, всегда пользовались поддержкой самых широких общественных слоев.
- Да, поэтому Мидхат-паша был отправлен в ссылку, - на болгарском вставил Лука Христофоров, дружески подмигнув Жану Петри.
Сарафоглу нахмурился. Он очень не любил, когда его прерывали.
- Случай с Мидхат-пашой, милостивый государь, к делу не относится, - певуче продолжил он свои рассуждения на турецком языке. - Мидхат-паша нарушил параграф 113 Конституции, именно этим и объясняются события минувшего месяца. Если бы Мидхат-паша соблюдал все требования закона, объявленного милостью падишаха, все было бы по-другому.
- Прошу меня простить, господин Сарафоглу, - вмешалась мисс Пиэрс на английском, хотя прекрасно говорила по-турецки, - но мне кажется, что вы неправильно трактуете акт, имевший чисто формальное значение и целью которого было помешать делегатам Константинопольской конференции.
- Почему вы так считаете, милейшая мисс Пиэрс? - обратился к англичанке Сарафоглу. В его голосе чувствовалось раздражение.
- Об этом знает каждый, - уверенно ответила англичанка.
- Мисс Пиэрс совершенно права, - поддержал ее Жан Петри. - Это была реплика в сцене, где было неизвестно, кто актеры, а кто - подставные лица.
- Конституция, - слегка повысил голос Сарафоглу, продолжая говорить на турецком, - это главный закон оттоманского государства, который создан не для Константинопольской конференции, а уходит корнями еще в Хаттихумаюн и обеспечивает равноправие всем подданным империи. Никто не имеет права нарушить этот принцип, будь он хоть сам Мидхат-паша!
- Да, все эти принципы ваш народ испытал на собственной шкуре в прошлом году, - заметила мисс Пиэрс по-английски, бросив красноречивый взгляд на Сарафоглу.
- Мисс, - церемонно вставил Сарафоглу, - мы говорим об ошибках Мидхат-паши, вы же переносите вопрос в гораздо более широкую и, должен вам сказать, весьма наклонную плоскость.
Амурат понимал только то, что говорил Сарафоглу. Он никак не мог взять в толк, чем англичанка так прогневала члена его правительства. Твердый последователь реформаторских идей Мидхат-паши, он чрезвычайно болезненно пережил факт свержения великого везиря и сейчас слушал высокопарную речь Сарафоглу, прикрыв глаза. "Вот такие, как этот надутый индюк, все портят, - думал он. - А завтра, если только Мидхат вернется, он первым же встретит его хвалебственной речью".