* * *
В тот день, когда Тикшай тайно приехал к деду Леонтию, у Морозовых были гости - трое мужчин. Они с дедом спрятали короткохвостого рысака под навес, сами зашли в конюшню и стали наблюдать в оконное отверстие, что творится на улице. Вот мужики вынесли из подвала свиную тушу, свалили в телегу. Девушка-служанка вынесла что-то в большом кувшине, начала их поить-угощать.
Подошла к крыльцу Федосья Прокопьевна и сказала отъезжающим:
- Пусть Евдокия Прокопьевна в гости приедет. С Петром Семеновичем.
- Твои слова передадим сестре, боярыня, - сказал самый старший и взял вожжи. Подвода тронулась.
Морозова снова зашла в терем, а девушка с кувшином до тех пор смотрела на пыльную дорогу, пока подвода не скрылась с глаз.
- От Урусовых четыре овечьих туши привезли, а отсюда, видишь, уехали со свиной. Бояре всегда так угощают друг друга. Когда, конечно, близкие родственники, - сказал старик и сел латать хомут.
Тикшай не стал расспрашивать его об Урусовых. Сел за стол и торопливо принялся за холодную уху. Поев, спросил:
- К вам, дед, часто приезжает боярин Львов?
- Приезжает, сынок, как не приезжает. Он и недавно заезжал. Сам видел, как с Глебом Ивановичем романею пил.
Сердце парня тревожно забилось. Если Львов пошлет сюда сыщиков, сразу его поймают. Да и Мария Кузьминична может продать его - она знает, что его дед весь свой век трудится у Морозовых. Об этом Тикшай ей сам рассказал. Куда теперь двинуться, пока Стрешнев не найдет ему пристанище?
Тикшаю пришлось открыть деду, что с ним стряслось.
Тот недовольно пробурчал:
- Так тебе и надо! Не лезь к боярыням под юбку! Знай свое место!
Когда стемнело, Тикшай вернулся в свою лесную избушку. Здесь жил когда-то монах-отшельник, одновременно и сторож морозовского леса. В прошлом году он умер, и в лесную глушь больше не ступала нога человечья, если не считать деда Леонтия и Тикшая.
Тикшай живет здесь второй месяц. Дед привез ему кое-какую одежонку, ржаной муки, соли и пищаль, которую достал неизвестно где. Возле избушки ходили кабаны, рыли землю, не боясь никого, резвились лоси. Мясо только добывай, не ленись. Недалеко протекала Москва-река. А в ней рыбы - хоть руками бери! Так что с голоду не помрет. И бояться, кроме медведей, некого. Тикшай целыми днями бродил по лесу. Собирал грибы и ягоды, ловил петлей зайцев, любовался цветущими полянами, купался в реке. Но рай вскоре превратился в тюрьму. Парень стал тосковать по людям. Одиночество и зверь не всякий вынесет. А тут молодой, полный сил мужчина. Некому слова сказать. Некому душу открыть. Вокруг только деревья шепчутся да птицы поют. С ними не наговоришься!
А тут ещё дожди зарядили, как назло. Крыша у домика худая, протекает. Сегодня ночью, пока спал, Тикшай промок до нитки. Утром решил наведаться в Приречье, Давно голоса человечьего не слыхал, людей не видал. Не знал он, что деда нет в поместье: поехал в Москву отвозить гостя Морозовых. Поэтому и пришлось Тикшаю ждать ночи, бродить по саду боярскому, скрываясь от посторонних глаз. А дождь, утихший было с утра, пошел вновь. Поднялся ветер. И опять Тикшай промок до дрожи.
* * *
Федосья Прокопьевна с утра успела искупаться в речке. И, наверное, уж в последний раз в этом году. Скоро Ильин день.
Боярыня, торопясь, одевалась на берегу, когда поднялся сильный ветер, по небу побежали темные тучи. Всё обещало бурю. И она не заставила себя долго ждать. Ветер усилился. Трещали стволы больших сосен, согнулись к самой воде прибрежные ивы. Федосья Прокопьевна с трудом завязала платок на голове - легкая ткань так и рвалась из рук, норовя улететь по ветру. Свирепым быком заревел гром, засверкали молнии.
Федосья Прокопьевна, борясь с напором ветра, еле добралась до сада, остановилась, чтобы перевести дыхание. Сад шумел как штормовое море.
На пороге летнего домика стоял Прокопий Федорович и тревожно вглядывался в глубь сада: не спешит ли домой дочь. Беспокойство его с каждой минутой усиливалось. Буря разыгралась не на шутку. Где-то в саду раздался треск - видимо, поломалась старая яблоня. Послышался крик, и сквозь пелену дождя показалась несущаяся галопом испуганная лошадь, сорвавшаяся с привязи. Оборванная уздечка моталась из стороны в сторону.
Наконец он увидел дочь. Мокрая, в прилипшем к ногам сарафане, мешавшем ей бежать, она изо всех сил боролась с ветром, который пытался ее свалить, сломать, как яблоню. Но стройное тело гнулось к земле, ноги неутомимо несли ее к дому.
- Ох, батюшка, еле жива осталась! - воскликнула Федосья Прокопьевна, увидев отца.
Он молча закрыл за ней дверь и прошел к окну, продолжая наблюдать за буйством природы. В эту минуту ослепительно сверкнула молния и раздался оглушительный удар грома, словно небо над их домиком раскололось на мелкие осколки. Федосья Прокопьевна вскрикнула и кинулась к отцу. За окном, как гигантская свеча, вспыхнул старый тополь. Отец был невредим, даже спокоен.
- Батюшка, что молчишь? - принялась тормошить его боярыня. - Скажи что-нибудь! Мне страшно…
- Всё в руках Божиих, дочка! Нечего бояться. Лучше молись!
Федосья Прокопьевна без сил опустилась на колени перед божницей, подняла глаза на грустный лик Спасителя.
Параша, осеняющая крестным знамением окна и двери, тоже присоединилась к хозяйке. Женщины молились долго и горячо. Прокопий Федорович стоял у них за спиной и поклоны клал поясные, степенные. Молился, как обычно, двумя перстами.
Гроза стала стихать, ушла в сторону Москвы, но дождь ещё лил, и сверкали запоздалые молнии. Гром из разъяренного быка превратился в добродушного ворчливого деда.
Федосья Прокопьевна, перебравшись в свою горницу, сняла с себя мокрую одежду, надела сухую рубашку и распустила косы, замотанные вокруг головы: пусть волосы высохнут побыстрее. И вдруг заметила мелькнувшую за окном тень. Подошла к окну поближе. За слюдой - лицо мужчины. Потом - рука и тихий стук. Сердце боярыни вздрогнуло:
- Кто там?
- Отвори, боярыня! Промок я насквозь.
- Кто ты?
- Открой, узнаешь!
Словно околдованная низким бархатным голосом, Федосья Прокопьевна ответила:
- Зайди за угол, там дверь. Сейчас отопру.
Спрашивая себя, зачем она это делает, прошла, крадучись, в коридорчик, открыла дверцу, ведущую в сад. Перед ней стоял высокий крепкий парень. Мокрая рубаха облепила могучие плечи, по светло-русым волосам стекали струйки дождя. Он в упор смотрел на нее. И тут только Федосья Прокопьевна вспомнила, что она почти нагая, в одной рубашке, с распущенными волосами.
- Что глаза пялишь? Бабу никогда не видел?
- Такую - впервые…
- Ишь ты, оценщик какой!.. Молодой, а ранний.
- Будешь ругать, боярыня, аль погреться пустишь? - Пока он стоял в дверях, на полу с него натекла лужа. Да и самой Федосье Прокопьевне стало холодно.
- Идем! Только тихо, услышат- греха не оберусь.
- Куда идти-то? Темно, ничего не вижу…
Федосья Прокопьевна взяла парня за руку, молча повела по коридорчику в горницу. Завела, усадила на скамью.
Ужасаясь своим словам и действиям, помогла незваному гостю снять мокрую рубаху, принесла с постели покрывало, закутала его.
- Так теплее?
- Спасибо, Федосья Прокопьевна, теперь не умру…
- Ты знаешь, кто я? А сам как сюда попал?
- Шел, шел и пришел… - горячим шепотом отозвался Тикшай.
Боярыня смущенно опустила взор, кровь в ней кипела, руки не слушались разума, они так и тянулись к парню - дотронуться до его мускулистых плеч, упругой гладкой кожи, мокрых густых волос.
- Ох, да ты босой?
- Сапоги на крыльце бросил. Грязные они…
- Надо же их немедленно просушить. Пойду принесу, сиди тихо. - И она выпорхнула из горницы от греха подальше.
В коридорчике наткнулась на Парашу. Обе от неожиданности испуганно вскрикнули.
- Ты чего здесь? - смутилась Федосья Прокопьевна.
- Я к тебе, боярыня. Боюсь одна спать. В окно кто-то заглядывал.
- Это тебе почудилось! Никого на улице нет. Иди ложись и меня не пугай, - строго приказала Морозова.
Параше ничего не оставалось делать, как вернуться в свою каморку, на свою скамью.
Боярыня занесла сапоги, сунула их за печку.
- Тебя бы одеть в сухое. Да нет у меня ничего, кроме сарафанов. - Страх куда-то ушел, и Федосья Прокопьевна чувствовала себя возбужденной и счастливой. Она легко порхала по горнице, не спеша оделась и заколола волосы. При этом наслаждалась, впитывая жадные восторженные взгляды парня.
- Ничего, у меня горячая кровь. Портки на мне и так высохнут… Хотя было бы лучше их тоже снять, как рубаху.
- Ну-ну, уймись, бесстыжий! - вспыхнула от откровенного намека боярыня. - Да глаза свои наглые отверни, насквозь пробуравил.
- Что ж на красоту не посмотреть! Бог мне только одну жизнь дал. И рай, и ад - всё перед нашими глазами. Зачем же от рая отказываться, если пришла пора его увидеть.
- О чем это ты, парень? У тебя не жар? Ты не бредишь? - Она подошла, приложила ладонь к его лбу.
- Это не жар, а любовь. - Он взял руку боярыни, поцеловал и приложил к груди, в которой гулко билось молодое сердце. - Слышишь, как оно стучит?
У Федосьи Прокопьевны закружилась голова, она отдернула руку, пытаясь отойти от него. Но он держал крепко.
- Прошу, боярыня, не уходи! И не бойся меня. Сейчас высохнет моя рубашка, и я уйду…
"Что я делаю? - думала Морозова. - Стыд-то какой! Что парень обо мне подумает? Я ведь даже не знаю, кто он". Она ещё раз попыталась вырвать свою руку:
- Пусти, дурной! Это нехорошо…
- Нет, хорошо. Сейчас тебе очень хорошо. И мне тоже…
- Но так нельзя. Уходи!