- Дед, а скажи-ка, - обратилась она к старику, не желая больше оставаться наедине со своими мыслями, - это правда, что ты своему Богу молишься, не Исусу?..
- Было так, но давно, матушка-боярыня. Твой свекор покойный солеными розгами заставил Христу поклоняться. Тогда он был думным дьяком. Приехал однажды со стрельцами из Нижнего в наше село, согнали всех жителей к речке, крестили в ледяной воде. Я сильный был, долго сопротивлялся. Взяли за волосы, и - в тарантас. Два месяца держали в остроге. Потом свекор твой взял к себе слугой… Сейчас, матушка-боярыня, я никому не верю: ни Богу, ни черту.
Федосья Прокопьевна, пораженная откровенным разговором старика, молчала. Она сейчас чувствовала себя соучастницей того злодеяния, которое когда-то совершил ее свекор, сделав свободного человека рабом и кнутом навязав ему чужую веру. Была бы у старика семья, дети и внуки - не ждал бы он смерти, как избавления от невыносимой жизни.
- А каким он был, покойный свекор? - спросила боярыня, чувствуя, что ему ещё хочется выговориться.
- Кхе-кхе, о покойниках плохо не говорят… Но старый боярин не заслужил хорошей памяти. Злой он был. Чужих женок и невест насиловал, крестьян на щенят менял…
Федосья Прокопьевна испуганно перекрестилась. Кучер ласково понукал лошадь и больше не оборачивался.
В лесу стало прохладнее. На солнце то и дело набегали легкие тучки. Они плыли с закатной стороны. Подул свежий ветерок. Появились комары, и с каждой минутой их становилось всё больше. Леонтий остановил лошадь и, кряхтя, слез с козлов. Доковылял до тонкой березки, сломал ветку, принес ее боярыне, чтоб она отгоняла лесных кровопийц.
- Хорошо, что мы не в лесу остаемся. От комаров и мошки здесь спасения нету…
Федосья Прокопьевна вдруг вспомнила о парне, живущем на кордоне. Наверное, и старик о нем сейчас подумал. "Интересно, какой он: добрый или злой? умный или глупый? смелый или трусливый? Конечно, он хороший! Плохим быть не может человек с такими глазами". А уж глаза-то она запомнила: пронзительные, глубокие. Как колодец в жару - найдешь, станешь пить и никак не напьешься. Ей нестерпимо захотелось увидеть их вновь.
* * *
Июль не зря зовут макушкой лета. С этого месяца, как с высокой горки, катится лето под уклон. Начинается жатва. Вылетают подросшие птенцы из гнезд. В ржавых болотах по ночам тревожно кричат цапли. И хотя в полях по-прежнему буйно цветут травы, солнце подолгу стоит в зените и обжигает своими жаркими лучами всё живое - всюду таится грусть: скоро лето закончится и придут серые ненастные дни, длинные холодные ночи…
Федосья Прокопьевна любит на закате сидеть у открытого окна и думать о прошедшем дне. Сегодня у нее в мыслях дела не домашние, а церковные. Всё запуталось в такой клубок забот, что не размотать и не понять, где их начало и где конец, кто прав, а кто нет. Зачем надо было менять обряды? Чем новые лучше старых? Этого Федосья Прокопьевна понять не могла. Она помнила, как однажды юродивый Чудова монастыря карлик Митька Килькин сказал ей: "Молиться, боярыня, молись, да не каждому батюшке верь! Некоторые из них как маслята червивые: снаружи - свежи и крепки, изнутри - гнилые". Правильно говорил божий человек! Сколько духовенства разного ранга за Никоном пошло, сразу забыв старинные порядки. С рождения верили, чтили дедовы обычаи, а тут сразу взяли и забыли. В душе Федосьи Прокопьевны всё кипело от этих мыслей. "Кому же верить, - думала она, - царю? Но его сам Никон и за рукавицу не считает…"
Она встала со своей скамеечки и в волнении прошлась по комнате. И вдруг ее осенило: "Но ведь если я сомневаюсь, значит, и другие тоже. Бояре и их дети не должны так просто похоронить старую веру. Вот на них и надо опереться, с ними надо сойтись!".
Принять решение - это уже половину дела сделать. Она немного успокоилась. Опять села и стала думать, с кем ей поговорить в первую очередь. Ее уединение прервал Сидор. Постучался и вошел, сутулясь, робко.
- Что тебе? - Федосья Прокопьевна была не расположена сейчас заниматься домашними делами.
- Борис Иванович послал… Велел прийти. Сам Государь приедет скоро. Говорит, по дороге с охоты…
- Хорошо! - сжала губы недовольная боярыня. - Скажи, приду.
Ей не по душе было, что деверь так ею командует. Царя пригласил как к себе домой! Но что ей остается? Оделась-принарядилась и пошла к гостям.
Все уже вышли под окна терема встречать царя. Алексей Михайлович верхом въезжал в распахнутые настежь ворота. За ним следовала свита - два десятка стрельцов, сокольничие, слуги. На нем синий, расшитый золотом кафтан. На ногах - высокие сапоги из тонкой телячьей кожи. Спешился, поздоровался с Морозовым, кивнул весело боярыне и стал рассказывать, как сокольничий Матюшкин чуть было не утонул в болоте, когда вытаскивал убитых уток.
Потревоженные шумом, смехом и громкими голосами людей, в клетке, притороченной к седлу сокольничего, всполошились два сокола - забили крыльями, заклекотали. Рядом, успокаивая птиц, стоял и виновник разговора Матюшкин. Был он весь в грязи, мокрый. Федосья Прокопьевна позвала человека и велела ему отвести сокольничего в баню и дать ему чистую одежду. Матюшкин благодарно поклонился и ушел за слугой.
Борис Иванович увел гостей в залу, где давно накрыли столы. Алексей Михайлович, и без того веселый и довольный, увидев угощение, пришел в восторг. Потирая руки, сел во главе стола.
Подняли кубки за величие Русского государства. Царь только пригубил, но за другими зорко проследил, чтоб осушили до дна, потом сказал, обращаясь к Морозову:
- Россия-матушка - колыбель всей земли. Своих жителей она как детей в зыбке качает: жалеет, лелеет. Я тоже люблю своих подданных. Никому зла стараюсь не делать. Хоть раз я кого обидел? А? Скажи-ка!
- Твоя правда, Государь! - воскликнул Морозов. - Не помню такого случая. Ты справедливый правитель. Недавно и Паисий, Дамасский митрополит, хвалил тебя за твою душевность. Детей, говорит, ваш царь очень любит.
- В детях мое счастье! - Алексей Михайлович был доволен похвалой. И впервые смело посмотрел на Федосью Прокопьевну. Его смущали ее строгость и красота, но он также знал от Бориса Ивановича, что она прекрасная любящая мать. Значит, поймет его…
Но у Морозовой не было симпатии к царю. "Кот мартовский! - неприязненно подумала она, поймав его взгляд. - Жену каждый год брюхатит. И о Фиме Волжской много наслышана. Прямо в монастыре свидания устраивают…"
Об этом Федосье Прокопьевне открылась сама Мария Ильинична, тяжело переживавшая измену мужа. Ее бабья судьба такая: хотя и знаешь, терпи - пусть ты и царица! Даже сейчас в ушах стоят ее горестные слова: "Муж мой охоч до любовных утех. Ему меня мало. Да и какая из меня утешительница: то на сносях, то больная после родов…".
Другому бы мужчине Федосья Прокопьевна любой грех простила ("Все они кобели, такими их Бог сделал!"), но царь в ее понимании должен быть оплотом нравственности. А это далеко не святой, да ещё и хвастается: "Никого не обидел!". Ишь оборотень! "Тишайшим" зовется только потому, что все пакости исподтишка делает. Вон с Никоном связался, всю жизнь русскую с ног на голову перевернули, веру у людей украли…".
Федосья Прокопьевна так разволновалась от своих мыслей, что побледнела, и руки, держащие кубок, задрожали.
- Что с тобой, Федосья? - испугался Борис Иванович. И было в его голосе столько тревоги, даже царь посмотрел в их сторону. Посмотрел и встретился с ненавидящим взглядом боярыни. Огромные темные глаза ее метали молнии. Алексей Михайлович даже поежился и с трудом отвел взгляд. Посидел, собираясь с мыслями и вертя в руках расписную ложку, бросил ее с грохотом на стол и встал.
- Федор! - крикнул он Ртищеву, сидящему в другом конце стола. - Поднимай всех. Пора домой, засиделись в гостях! - А потом повернулся к Морозову и добавил с ядовитой усмешкой: - Спасибо вам, хозяева дорогие, накормили-напоили - век не забуду! - И, не обращая внимания на Бориса Ивановича, пытавшегося что-то сказать, быстро пошел к выходу.
Федосья Прокопьевна до смерти испугалась. Встала еле живая из-за стола и, не оборачиваясь, заспешила в летний домик, где последние два месяца жила с отцом и Парашей.
До вечера ждала деверя, тот так и не пришел. Потом от слуг услышала: старший Морозов уехал в столицу вместе с царем. В одной карете. И ещё Параша рассказала вот о чем. Старшему сокольничему, который грязным к ним пришел, царь приказал до города пешим идти. На своих двоих. Даже стрельцов оставил, чтобы следили, как он выполнит его наказ. Чтоб, говорит, знал ротозей, как без его разрешения в чужую одежду облачаться.
- Каждая собака по-своему лает! - вслух бросила Федосья Прокопьевна. Что этим она хотела сказать - Параша всё равно не поняла.
Теперь боярыню не волновала безмолвная ссора с Романовым - она живет своим умом, да и Богу они молятся по-разному. Они с Тишайшим - духовные враги.