Николаше очень не нравились собеседники брата. Привыкший уважать людей по богатству, по наружному блеску, по почестям, он не мог ценить этих простых, безвестных людей, проводящих жизнь в добродетелях без тщеславия, в доблестях без суетности. В его глазах никакой цены не имела жизнь этих людей, жизнь без блеска, соединенная с трудами, с ежечасными опасностями, с забвением собственных выгод. Эти простые стоические нравы казались ему невежеством. Ему не приходило и на ум, что уменье обманывать скуку, не предаваться порочным страстям в такой безотрадной, безвестной глуши -есть уже великая добродетель, нравственный подвиг, заслуживающий полное уважение человека мыслящего.
На улице послышалась повозка, свист и понуканье ямщика. Александр Петрович заметил неосторожность путешественников, ездящих по ночам во время тревоги и подвергающих себя опасности. Едва проговорил он, как к нему вошел священник лет по крайней мере шестидесяти; высокого роста, свежий и сильный мужчина. Густые и совершенно белые волосы, тщательно расчесанные, стлались по широким плечам его; большие черные глаза, осененные густыми бровями, сияли умом и чистотою помышлений. Седая, окладистая борода закрывал верхнюю часть его груди. Осанка его внушала почтение; одежда состояла из опрятной рясы, без всякой пышности
- А, Иов Семеныч!- воскликнул Александр, пожимая руку старика.-Откуда неожиданный гость? Поздненько! Жаль, не слыхали, что я сейчас говорил насчет поздних путешественников в тревожное время.
- Я не виноват, мне дали лошадей совсем присталых, насилу четыре версты в час ехал.
Преферанс кончился. Покуда готовили стол к ужину, отец Иов и Александр говорили наедине. Почтенный пастырь пользовался всею доверенностью капитана и знал все его семейные дела. Александр дал ему прочесть полученные письма.
Николаша от нечего делать расспрашивал лекаря: откуда он, кто он, где воспитывался и пр.
Лекарь Кутья, березовский уроженец из Сибири, был сын городского священника. Воспитание его началось в отцовском доме и кончилось в Тобольской семинарии, откуда, по вызову желающих, он отправился в Московскую медико-хирургическую академию. Кончив курс, он был произведен в лекаря и назначен в Кавказский корпус. Лекарь Кутья сознавался в своих ограниченных познаниях вообще и в медицинских науках в частности, но не менее того слыл одним из лучших медиков, потому что был человек добросовестный, усердный в отправлении своей обязанности и очень внимательный к больным. Частою практикою он приобрел большую опытность в лечении болезней, свойственных климату, которыми наполнялись госпитали и лазареты Кавказской линии. Нравственные добродетели его состояли в посредственном уме, большой начитанности, трезвости, бескорыстии и строгой честности. Главный недостаток нрава его была строптивость. Во всех сношениях с людьми ему чудилось неуважение или желание его оскорбить.
Наши собеседники сели за ужин. Николаша и лекарь не прекращали разговора, который сделался общим. Любопытен был рассказ сибиряка о езде на собаках, о прогулках на лыжах по льдистым степям, о том, каким образом в Березове хлеб заменяется осетровым тельным, как толкут эту рыбу в порошок и делают из нее продовольственные годовые запасы; как жилые дома заносятся снегом и тем предохраняются от стужи. Дабы сразить своих слушателей противоположностью, лекарь заговорил вслед за этим о благодатном крае, известном под названием Сибирской линий, о прекрасном климате и богатстве природы, как например, Бухтарминской крепости, превозносил радушие и простоту нравов жителей; коснулся только слегка Восточной Сибири, знакомой ему лишь понаслышке, и в заключение с гордым видом сказал:
Но я говорю о временах былых, истекших, о которых я все-таки с удовольствием и гордостью вспоминаю.
Теперь Сибирь, мой родной край, преисполненный богатейшей будущности, неимоверно двинулся вперед. Здесь, на Кавказе, я встречал людей степенных, бывших в той, стороне позднее; рассказываемое ими превосходит все ожидания; Они-то, полные благодарности к Сибири, называют ее милым отечеством, а сибиряков - дорогими соотечественниками.
Александр Петрович, смеясь, спросил у лекаря, не скажет ли он того же в честь Кавказа?
Я крайне удивлялся бы такому вопросу, если б не знал вашего мнения о здешнем крае,- отвечал он,-но теперь лишь оскорбляюсь вашими словами, видя в них на-
смешку над тем, что священно мне. Не вы ли часто говорили? Здесь между людей, редко встретишь человека! Расчеты, честолюбие; желание не заслужить, а выслужить
награду поглощают все истинные добродетели, порождают презрительную и постыдную искательность, обращаются в одно всеобщее сплетение лжи, обмана и каверз.
Александр Петрович, желая прекратить разговор, чересчур откровенный, посмотрел на часы и заметил, что уже полночь. Собеседники молча докурили трубки, потом разошлись.
- Что это за священник?-спросил Николаша у брата.
- Это искренний друг мой, которого я очень уважаю,- отвечал Александр с важностью.
- А Пшемаф?
- Храбрый и честный кабардинец.
Николаша вынул из портфеля тетрадь и под статьей, начинающейся с того месяца и числа, где было им написано имя станицы, начертал следующие строки: "Вечер я провел у брата; играл в преферанс; гости были -седой русский священник, татарин и лекарь сибиряк".
Александр спросил, что он пишет.
- Журнал моего путешествия,- отвечал Николаша, подавая брату тетрадь и показывая последние строки.
- Позволь мне дополнить,- сказал Александр.
- Сделай милость! - примолвил Николаша, протягивая перо; Александр прибавил следующее: "Эти три человека с душою, умом и добродетелями; четвертый был приезжий из России, надушенный "fashionable". После того он встал и, простясь с братом, пошел спать. Николаша, прочитав прибавленное братом, почувствовал всю неприличность своей насмешки над приятелями Александра и, желая обратить ее в шутку, а вместе сделать упрек брату, пошел к нему и сказал:
- Александр! Ты не докончил.
- Я уже лег, спать хочется.
- Так я за тебя кончу; ты разумел - дурак без души. Не правда ли? Написать?
- Пиши, что хочешь,-отвечал полусонный Александр.
III
Тревога
...И дикие питомцы брани
Рекою хлынули с холмов,
И скачут по брегам Кубани
Сбирать насильственные дани
А. Пушкин
- Все были погружены в глубокий сон, когда человек вошел торопливо со свечою в комнату Александра Петровича и, разбудя его, сказал:
- Извольте вставать - тревога!
- На дворе темно?
- Зги божьей не видать, дождь моросит.
Александр вскочил с кровати, накинув халат, взглянул на часы - был в исходе четвертый,- вышел на крыльцо и, покуда ему обливали голову холодной водой, расспрашивал казака, прибывшего с известием о тревоге.
- Где неприятельская партия и в каком она числе?
- Не могим знать, ваше благородие! Казак с поста, прискакал к полковнику; я стоял в это время у ворот и тотчас побежал дать вам знать. Говорят, хутора берут; в той стороне словно варево.
- Нарядчики побежали ли по сотне?
- Как же, ваше благородие!
- Послышался один, другой удар в церковный колокол, и зазвонили в набат. Станица ожила. Женщины бежали по улицам к церкви, бормоча: "О, боже мой! Проклятые черкесы! Мати пресвятая богородица, спаси нас! Ой, лышачки! Батюшки, что с нами будет!" и пр.
- В станицах церкви обнесены оградою с бойницами - это род станичной цитадели. Послышался конский топот казаков, скакавших на сборное место, т. е. на церковную площадь.
- Александр Петрович, одевшись так же, как мы его видели утром на большой дороге, вскочил на коня, ничего не отвечая Николаше, который в испуге приставал к нему с вопросами. Крикнув на Дыду, умолявшего взять его с
собою на тревогу: "Не нужно! Оставайся дома!", он ударил плетью по лошади и понесся к сборному месту в сопровождении четырех казаков, его телохранителей. Там
было печальное зрелище! Казачки всех возрастов целовались с казаками, которые нагибались к ним с коней: каждая опасалась, что в последний раз целует сына, брата
или мужа. Гул звона сочетался с рыданиями прощавшихся женщин, с криком урядников, устраивавших, сколько возможно, порядок. Капитан прискакал -заревел: "Стройся! Урядники, что зеваете, прочь бабье! К черту проклятых! Плетьми гони их!" Везде раздался крик: "Стройся, проворнее! Не копаться!" и послышался визг нескольких казачек, сваленных и помятых лошадьми урядников, устраивавших фрунт.
Старшего урядника сюда!-закричал капитан, и раздался крик: "Старшего урядника к капитану!"
- Здесь!-сказал голос, запыхавшись.- Что прикажете, ваше благородие?
-Построить тотчас сотню, да без "той суеты! Поверить и рассчитать людей, как я тебе приказал!
Между тем сам капитан повернул лошадь, чтобы ехать к полковнику,
- Слушаю, ваше благородие! - отвечал урядник и, подъехав к сотне, закричал: "Смирно!" и начал поверять казаков.
Александр Петрович встретил полкового командира, шедшего по площади. Он слез с лошади, подошел к старику, но звон колоколов заглушал его голос.