– Какой сюрприз, Ритуша? – спросил Глуховский жену, взглянув на Алексея.
– Этот молодой человек – сын твоего старого друга, художника Крылова, – представила гостя Маргарита.
– Смотрите, какой у Павлушки Крылова богатырь вырос! А вот меня женский пол окружает.
Глуховский перевел дух.
– Пойдемте-ка в кабинет, поговорим, – предложил он Алексею. – Вы что, тоже по художественной части?
Вопрос прозвучал неодобрительно.
– Нет, Сергей Петрович, я биолог, студент третьего курса МГУ. Наш университет находится здесь в эвакуации.
– Значит, серьезный молодой человек. Понятно… Помощь нужна?
– Я записался в доноры… – начал было Алексей.
– На это не проживешь, – прервал его Глуховский. – Вам требуется постоянный заработок. Что вы умеете делать? Иностранные языки знаете?
– Немецкий и французский, – не моргнув глазом, ответил Алексей.
– Вон там, справа от вас, лежит роман Шодерло де Лакло "Опасные связи". "Liaisons dangereux", – повторил Глуховский название книги по-французски. – Начинайте читать вслух прямо с первой страницы.
– Сейчас или никогда, – решил Алексей и раскрыл книгу.
– У вас хорошее произношение, – раздался по прошествии нескольких минут голос Глуховского. – Если можно, чуть-чуть помедленнее. Вот так, достаточно. Что ж, могу предложить вам работу. Будете приходить ко мне по вечерам, часа на два, и читать вслух главы романа. Для меня это своего рода разрядка после утомительного дня, деловых встреч, консультаций. До войны мне читала по вечерам вслух французские романы очаровательная старушка – парижанка, но она, увы, недавно скончалась.
– Случайно, не мадемуазель Тибо? – полюбопытствовал Алеша.
– Она самая. Значит, мы с вами почти однокашники! – развеселился академик. – К сожалению, новое поколение плохо знает иностранные языки и изучает, в основном, немецкий. Если вас устраивает мое предложение, начнем прямо с завтрашнего дня. Об условиях договоритесь с Маргаритой. Она у меня и управделами, и казначей.
Глуховский доверительно нагнулся к Алексею.
– Держу пари, если бы я вас не перехватил, она предложила бы вам другую работу: гулять с сыном и готовить его к школе. А он, между нами говоря, избалованный и капризный мальчишка – растет без мужской руки. Я в это не вмешиваюсь, – добавил Глуховский, еще больше приглушив голос.
– Согласен на ваше предложение, Сергей Петрович, – поторопился заверить академика Алексей, боясь, что тот может передумать. – В первой половине дня у нас занятия, а вечерние часы меня вполне устраивают.
Они вернулись в общую комнату, где их с нетерпением поджидала Маргарита. Если у нее и возникло недовольство по поводу предложения Глуховского, то она его никак не проявила.
– Чудесно! – воскликнула она, выслушав мужа. – Значит, Алеша приходит завтра ровно в семь часов. Впрочем, лучше на час раньше, тогда мы успеем перекусить.
– Скажите честно, – продолжила Маргарита, когда Глуховский вернулся к себе в кабинет, – вас устроит, если я буду расплачиваться за работу продуктами? Не стесняйтесь, сейчас все так поступают – деньги совсем обесценились.
– Знаю, – сказал Алексей. – Сам отдаю хлеб в обмен на ремонт одежды.
– Тогда могу предложить вам буханку хлеба за два дня работы. Думаю, это справедливо.
– А где ваша сестра? – полюбопытствовал Алексей.
– Гуляет с племянником. Как видите, я одна сижу без дела.
Маргарита улыбнулась, словно приглашая Алексея к продолжению разговора. "Сейчас, чего доброго, потреплет меня по щеке", – подумал он и резко поднялся с места.
– До завтра, – коротко бросила Маргарита, уловив его настроение.
* * *
Вечером следующего дня Алексей приступил к работе. Ровно в шесть часов он пришел к Глуховским, и они с Маргаритой спустились в ресторан, где быстро пообедали. До семи часов оставалось еще много времени и, когда они вернулись в номер, ему показалось, что Маргарита смотрит на него призывно, словно ожидая от него каких-то действий или, по крайней мере, добрых слов. Но она отталкивала его своей прямолинейностью. К тому же его опыт общения с женщинами был невелик, и он, не зная, как себя вести, угрюмо молчал. "Она скучает, – думал он, – но я-то здесь причем? Буду лучше держаться академика. В конечном счете, он тут главный".
В эту минуту в номере появились Туся с Гулей и, пока они раздевались, пришло время идти к Глуховскому. Первый "сеанс художественного чтения", как мысленно окрестил свою работу Алексей, прошел гладко. Глуховский слушал его внимательно, ни разу не перебив. Время от времени он закрывал глаза, и тогда казалось, что он дремлет. Но стоило Алексею приглушить голос, как академик тут же поднимал голову и делал знак, давая понять, что темп снижать не нужно.
Пауза возникла лишь однажды, когда Глуховскому пришлось выйти из комнаты по естественной надобности. Отсутствовал он долго, поскольку единственный на третьем этаже туалет находился в самом конце коридора. Отряхнувшись от чтения, Алексей успел заметить, что на верхней полке книжного шкафа лежит надрезанная буханка хлеба. Почувствовав острый голод, он невольно потянулся к шкафу, но в это время за дверью послышались шаги, и чтение пришлось продолжить.
Второй сеанс мало чем отличался от первого, с той лишь разницей, что Маргарита не пригласила Алексея в ресторан. Зато он сумел обзавестись теперь острым кухонным ножом, который под шумок стащил у своей квартирной хозяйки. Воспользовавшись вынужденным отсутствием академика во время сеанса, Алексей мгновенно вскочил с места и, вытащив из шкафа буханку, успел отрезать от нее тонкий ломтик и быстро проглотить его, после чего, как ни в чем не бывало, уселся на место.
Так продолжалось недели две. Постепенно Алексей втянулся в работу и почувствовал, что начинает получать удовольствие от чтения вслух. Подкрепившись ломтиком хлеба, он старался произносить текст с выражением, делая нужный акцент на отдельных фразах и оттеняя главное. Если Глуховский и заметил, что хлеб в шкафу тает, то и бровью не повел, и вскоре на месте прежней буханки появилась новая.
* * *
Благодаря гонорарам за "сеансы" Алексей сумел, наконец, расплатиться с портнихой за куртку, но внезапно грянули морозы и он понял, что нужно срочно утепляться. К тому же университет переживал далеко не лучшие времена. Студентам перестали выплачивать стипендию, заменив ее на обеденные талоны в местной столовой. Обед состоял из единственного блюда, носившего изящное название "шу-крут" и представлявшего собой капусту, тушеную в собственном соку, с микроскопическими следами растительного масла.
Помещения Политехнического института больше не отапливались, и занятия практически прекратились. Проглотив с утра шу-крут, студенты разбредались на заработки. Одни донорствовали, другие устраивались разнорабочими на завод, третьи промышляли скупкой и перепродажей барахла на базаре.
Единственным относительно теплым местом в институте оставалась библиотеке, где с утра коротали время самые неприспособленные студенты, или "доходяги", прозванные так сокурсниками, обогатившими родной язык во время полевых работ под Свердловском в компании с заключенными. Доходяги тешили себя надеждой, что кто-либо из более удачливых студентов подбросит им кусок хлеба. Крошки хлеба попадались иногда и среди страниц старых книг.
Однажды академика Глуховского вызвали во второй половине дня на ответственное совещание, у Алексея освободился вечер, и он направился в библиотеку. Там он встретил своего однокурсника Самвела Мирзояна и был поражен его худобой. Самвел не стал жаловаться на судьбу, а сразу же приступил к делу.
– Помнишь Володьку Бама? – спросил он Алексея. – Ну, того психа, который еще в Ашхабаде переквалифицировался из астронома в ботаника. Так вот он кучу времени не ел и вчера упал в обморок. Но в больницу не хочет, там его быстро приведут к общему знаменателю. Теперь мы собираем для него еду – кто что может.
Алексей, не задумываясь, достал из сумки большой кусок хлеба.
– Значит, все так плохо? – спросил он.
– Хуже некуда. Пошли, поговорим.
Выяснилось, что по приезде в Свердловск Мирзоян, как и Алексей, сумел найти состоятельных знакомых – жену и дочь крупного ответственного работника.
– Дочь – перезрелая девица, – рассказывал Мирзоян, – а с молодыми людьми сейчас туго. Вот и приставили меня к девице, чтобы я ее везде сопровождал. Пошли мы с ней как-то раз за хлебом и возвращаемся из булочной домой. Я несу ее сумку, а у нее в руках буханка и два довеска: маленький и большой. Она о чем-то болтает, а я глаз не могу оторвать от довесков и все думаю, как намекнуть, чтобы дала мне большой. Девица неглупая была и мой взгляд перехватила.
– Может быть, вы хотите… – начала она.
– Да, хочу вот этот! – воскликнул я радостно и, схватив довесок, тут же начал его жевать.
– А она что?
– По-моему, порядком испугалась. Потому что больше меня к ним в гости не приглашали. Видно, нашли другого сопровождающего.
– Да, история… – протянул Алексей.
– Я-то еще ничего, кое-как на базаре промышляю. А некоторые понемногу доходят. Веньке Люмкису с истфака кто-то подарил талон на крупу, а ему отоварили его лапшой. Он такой голодный был, что всю лапшу в сухом виде съел, и она у него внутри разбухла. Потом желудок пришлось промывать.
Разговор с Мирзояном поверг Алексея в уныние. "Нужно выбросить из головы чужие заботы и заняться собственными делами", – решил он. С помощью заработанных у Глуховского буханок ему удалось снискать расположение своей квартирной хозяйки, и она снабдила его старым тюфяком, которым можно было укрываться ночью поверх одеяла. Козу пристроили к соседям в хлев, и теперь по ночам в сенях стало тихо.