Утром мы с братом сошлись, впрочем, довольно дружелюбно, и он без всяких возражений согласился даже на мою просьбу возвратить Малинина на путь добродетели и невинности. С Малининым в последнее время случилось маленькое несчастие. Катерина Григорьевна затеяла благородные спектакли в пользу бедных студентов. Давали на первый раз "Ревизора", причем Андрей играл роль Хлестакова, Лиза - Анну Андреевну, а Володя - городничего, и во время последней немой сцены Малинин, исполнявший должность суфлера, поторопившись собрать книгу, опрокинул себе на колена керосиновую лампу, перепугался взрыва и закричал из своей будки во все горло. Впрочем, это обстоятельство не испортило гордо-отрадного расположения духа, которое внушали ему милости сестры, сделавшейся из жалости или от чего другого значительно внимательнее к его горькой судьбе. Малинин даже как будто официально заявил мне об этом.
- Ты, пожалуйста, откажись от этой глупости и не связывайся с ними! - сказал я ему по поводу Андреева обществу.
- Я и сам думал отказаться, тем более что теперь… Знаешь, если б я был один, так это - ничего, а то, я хотел тебе давно сказать, Лизавета Николаевна подает мне некоторые надежды.
- К чему?
- Может быть, мои дела как-нибудь устроятся: кончу курс, поступлю на службу, тогда, может быть… конечно, неравенство…
Малинин не посмел докончить. Он смотрел очень пристально на переплет окна, и глаза его были полны слез. Я поспешил, как мог, утешить его, что особенного неравенства нет и что он вполне может питать надежды на брак с Лизой.
- Только откажись от этих затей, - повторил я ему.
- Как же отказаться? Ведь неловко же сказать, что я влюблен и потому не могу собой пожертвовать вместе с ними…
- Я уж устроил это. Если они тебя будут что-нибудь спрашивать, ты притворяйся, что ничего не знаешь.
- А ты? - спросил Малинин. - Неужели ты не с ними?
- Я не дурак, - резко сказал я.
- Впрочем, может быть, у тебя тоже…
Малинин не договорил своей глупости, так как в это время явился Стульцев с своим заветным козлиным клоком и, дергая очками, начал рассказывать, что какой-то купец, выходя из казначейства, обронил с полпуда радужных бумажек. Стульцев поднял их и чуть не загнал извозчичью лошадь, догоняя хозяина денег, который тотчас предложил ему в награду за честность фунтов десять радужных, но он, Стульцев, само собою разумеется, отказался.
- Как вы думаете, сколько было в этой пачке - право, без преувеличения, - фунтов десять? - спрашивал Стульцев, - а? сколько?
- Столько же, сколько правды в ваших словах…
- Всегда ты врешь, Стульцев, - с оттенком сокрушения заметил Малинин.
Стульцев тоже принимал участие в спектаклях и, не смея сбрить клока, принужден был ограничиться ролью купца (главные действующие лица "Ревизора", как известно, чиновники, а потому эти роли совершенно недоступны для артистов с какими бы то ни было украшениями на подбородке). Впрочем, он легко утешал себя, уверяя всех, что Мочалов ему близкий родственник с материной стороны, а потому он, без всякого затруднения, мог бы сыграть и роль Хлестакова, но не хочет.
Я заметил как-то у Стульцева на самом видном месте часовой цепочки небольшой чугунной брелок - адамову голову, которую он беспрестанно щупал, тут ли она.
- Должно быть, этот брелок вам очень нравится? - сказал я ему.
- Да. Это знак (Стульцев наклонился к моему уху) старшего мастера в масонской ложе. Здесь есть ложа… Я вас приму.
Адамова головка была действительно знаком, но только не масонской ложи. Ее начали носить почти все мои знакомые, не исключая и женщин. Раз как-то я зашел к Софье Васильевне, и мне сразу же бросился в глаза лежавший на комоде чугунный браслет с адамовой головкой.
- Откуда это у вас? - спросил я.
- Подарил ваш знакомый - Шрам.
Софья Васильевна, произнося эти слова, почему-то отвернулась от меня в другую сторону. Вообще она в последнее время стала со мной очень холодна, так же как и все почти ее сочлены и сочленки по ветви.
- Вы знаете, - что же спрашивать? - проговорила она, когда я обратил особенное внимание на адамову голову.
- Все это очень глупо, - сказал я, недовольный ее невнимательным ответом.
- Что делать?! глупо так глупо, но глупая честность все лучше умной подлости, - колко сказала Софья Васильевна.
- Извините, я не привык к таким резким выражениям и не совсем вас понял: вы, кажется, называете подлостью то, что я не иду вслед за другими.
- Да, в настоящее время подло… как это?.. "идти во стан безвредных, когда полезным можно быть", - с горячностью сказала Софья Васильевна.
Я ее решительно не узнавал. Она покраснела, и все детские члены ее корчились, точно в судорогах.
- Можете ли вы выслушать меня хладнокровно? - спросил я самым серьезным тоном.
- Могу, хотя, кажется, это совершенно бесполезно, - презрительно скорчившись, проговорила Софья Васильевна.
Действительно, я взялся за бесполезное предприятие: Софья Васильевна решительно не хотела меня слушать и ответила под конец такой резкостью, что мне ничего больше не оставалось, как взять шляпу и уйти.
- Вы слишком разгорячены, - сказал я уходя. - Слова в этих обстоятельствах действуют, как стакан воды, вылитой на горящий дом.
- Не хотите ли призвать пожарную команду? От вас все сбудется, - задыхаясь, выговорила Софья Васильевна, и, затворив дверь, я услышал за собой бесконечный истерический кашель.
Вообще на меня все как-то начали коситься и даже делать вид, что остерегаются меня. Ольга почему-то находила остроумным кстати и некстати выражать сомнения в моей храбрости. Володя, любивший обо всем относиться с модной презрительностью, как-то заметил, что Николай Негорев и Новицкий учатся раскладывать пасьянсы, чтобы не скучно было проводить время с людьми своего образа мыслей.
- Завидую вам, Владимир Александрович, - сказал ему на это Новицкий, - вас никто не попрекнет за образ мыслей; вы не имеете этого глупого образа…
- Я действительно не имею такого образа мыслей, к которому идет подобный эпитет, - брюзгливо проговорил Володя, уставившись с выжидающим превосходством на Новицкого.
- Играйте, Владимир Александрович, комедии с дамами, а мы вас хорошо знаем, - сказал Новицкий тоном легкого нравоучения.
- Знаете? вам и книги в руки! Люди вашего образа мыслей на том и стоят, чтобы хорошо знать других, - скорчив презрительную улыбку, сказал Володя.
Новицкий вспыхнул.
- Будьте осторожны в таких намеках: за них бьют! - тихо проговорил он и тотчас же ушел домой.
В феврале прочитали указ об освобождении крестьян…
* * *
Андрей как-то сказал мне, что лбом стены не прошибешь, а ногтями процарапать ее можно, и решился начать это царапанье, для первого опыта, маленькими брошюрками. Царапанье, конечно, происходило в очень невинных размерах. Так, Андрей сочинил "Азбуку-самоучку", где, для шутки, сопоставлены были разные пословицы, так что между ними выходила некоторого рода связь, но такая натянутая, какая обыкновенно бывает в акростихах: об ней даже многие и не догадывались. Кроме этого, Андрею еще раз удалось показать местному цензору кукиш в кармане какой-то брошюркой, где доказывалась бесполезность памятников великим людям. Все эти произведения были, впрочем, написаны довольно бойко и местами, пожалуй, не без остроумия, но царапанье шло слишком медленно и, вероятно, очень не понравилось Шраму, так что он решил появиться на литературном поприще самолично. Это был печальный опыт прошибания стены лбом, и притом такой неискусный, что даже местная цензура, несмотря на связи Шрама, решительно отказалась пропустить его, как думали, "якобинское сочинение". Читателю, я полагаю, известно, что часто самые невинные вещи, написанные яростным, растрепанным слогом, ужасают своей либеральностью. Муза Володи отличалась именно этим набатным свойством греметь о лихоимстве будочника, точно проповедуя вооруженное восстание.
Вследствие этого обстоятельства Володя значительно поохладел к ветви и проводил целые дни у Софьи Васильевны.
- Я не знаю, чего он ей надоедает, - говорила мне сестра, тоже бывавшая чуть не каждый день у Софьи Васильевны. - Как ни придешь - он сидит там и смотрит на нее, как кот на мышь. Он даже глуп как-то при ней делается. Неужели он думает, что она когда-нибудь полюбит его?
- Отчего же и нет?
- Она очень странно смотрит на это. Даже смешно! Я, говорит, не женщина, а человек, и у меня нет брачных инстинктов. Одним словом, она, если и полюбит, то никогда не признается из гордости. Кстати, отчего ты не ходишь к ней? Она постоянно меня спрашивает о тебе. Признайся, ты тоже любишь ее?
- Если б я и любил, мне все-таки нет надобности таскаться к ней для созерцания ее прелестей. Я не Шрам. Пусть она придет, если хочет.
- А она что-то боится Шрама и, кажется, очень не доверяет ему.