Квартира Софьи Васильевны была от нас недалеко, именно в том самом доме (кирпичном, небеленом и очень заметном на вид), у которого как-то расстался со мной Стульцев, объявив, что здесь живет его любовница, знающая ботанику, пожалуй, не хуже его самого. Когда Андрей указал мне на этот дом, я сразу догадался, что Стульцев, говоря о любовнице, разумел Софью Васильевну, и догадка моя подтвердилась вполне, как мы только вошли в ее комнату. Там прежде всего мы увидели Стульцева. Он сидел близ этажерки, заваленной книгами, на коленях у него лежала пачка белой бумаги, которою были переложены сушеные растения; Стульцев вертел перед носом какой-то сухой стебелек и спрашивал: "Ведь это ranunculus acris? да? ranunculus acris?" Софья Васильевна сидела у чайного стола, около простывшего самовара, и с пером в руке и тетрадкой внимательно просматривала какую-то книгу. Присутствия Стульцева она, по-видимому, не замечала.
Несмотря на десятый час утра, она была одета и причесана безукоризненно, как богобоязненная старушка немка, идущая с книжечкой в церковь. Комната Софьи Васильевны, перегороженная ширмами, была как-то разумно уютна и в меру тепла, так что не было ничего, свидетельствующего о домашности хозяйки, и вместе с тем ничего, свидетельствующего о том, что тут ждут гостей. Не было видно никаких мягких, теплых, прочных и удобных вещей старосветских помещиков; не было и гардин, и тонконогих стульев, и других вещей, выставляемых на вид, чтобы гость чувствовал, что хозяин не простой человек и имеет кое-что. Нигде не было видно пыли или грязи, но книги не стояли во фронт, и для чернильницы не было отведено своего специального места, как у Малинина; каждый предмет лежал там, где случилось и откуда ближе его можно было взять, но в то же время ничего не было разбросано. Словом, комната Софьи Васильевны мне очень нравилась, и я всегда с удовольствием входил в нее.
- Мы к вам с визитом, - сказал Андрей после того, как мы втискались в дверь не без некоторого замешательства, по той причине, что отворялась всего одна половина двери, а другая была наглухо заколочена.
Хотя Софья Васильевна нас, вероятно, ожидала, но она как будто вздрогнула; взглянула на нас своим боязливым взглядом, и перо выпало из ее тоненьких пальчиков, которыми она владела с такой ловкостью, что в секунду распутывала самый спутанный моток шелку; когда она писала, у ней работали больше эти проворные пальчики, чем вся коротенькая рука.
- Вы нас не бойтесь, Софья Васильевна, если мы порой брехаем, то никогда не кусаемся, - сказал Андрей, устанавливая свою шляпу на пол.
- Нет, нет, я не дам вам руки - вы опять будете издеваться, - смеясь сказала Софья Васильевна, отстраняясь от протянутой руки Андрея. - Вот ваш брат - другое дело.
- Он еще безнравственнее меня. Зачем у вас это чучело? - спросил Андрей, хлопнув Стульцева по плечу.
- Это не чучело, а очень услужливый человек, который, видите, собирает мне цветы.
- Ну, ну! ну, что! - закричал Стульцев, точно кот, которого ударили пальцем по носу.
- Вы, кажется, были заняты - мы вам помешали, - сказал я, предупреждая какое-то замечание Андрея относительно Стульцева.
- Нет, вовсе нет, - быстро проговорила Софья Васильевна, играя в своих проворных пальчиках ручкой стального пера и как будто стараясь скрыть некоторого рода смущение. - Хотите чаю?
- Давайте, - сказал Андрей, шаркая спичкой о спину Стульцева. - У вас можно курить?
- Можете.
Софья Васильевна встала, обдернула платье и вышла со своей больной улыбкой распорядиться насчет самовара
- Можно шутить, но не в присутствии женщины, которая… - брюзгливо заговорил обиженный Стульцев, но возвращение Софьи Васильевны прервало его.
- Вы, кажется, серьезно занимаетесь ботаникой? - спросил я.
- Нет, когда случится.
- У нас есть сестра, которая совсем не занимается ботаникой; что, если бы вы познакомились с ней, Софья Васильевна? - сказал Андрей.
- Вы, вероятно, не шутя хотите за мной ухаживать! - кротко засмеявшись и слегка покраснев, сказала Софья Васильевна.
- Шутя или не шутя - отчего бы не ухаживать?
- Удивительно умно! - пробормотал у меня за спиной Стульцев, продолжая вертеть перед своим носом разные сушеные цветки.
- Шутя или не шутя, - вдруг серьезно, почти грустно заговорила Софья Васильевна, - а я вам вот что скажу: я не боюсь сплетен, но они могут отнять у меня последнее средство существования…
- За кого же вы меня принимаете! Ведь я не Стульцев! - воскликнул Андрей.
- Пожалуйста, не употребляй моей фамилии! - во все горло закричал неожиданно взбунтовавшийся Стульцев, вероятно с намерением напугать Андрея, но, конечно, только насмешил.
- Вообще вы меня оскорбите, - заговорила Софья Васильевна, когда шум, произведенный Стульцевым, поуспокоился, - оскорбите, если не будете смотреть как на своего товарища и будете помнить, что я женщина… Вы должны забыть мой пол. Согласны? - весело спросила Софья Васильевна.
- Согласен.
- Я для вас мужчина. Помните.
- Не сделать ли, для памяти, маленького грамматического нововведения - говорить: Софья Васильевна ходил, говорил, пил? Это очень оригинально. Софья Васильевна ехал верхом на войну и курил трубку, - болтал Андрей, между тем как Софья Васильевна хлопотала около чая.
- Вы мне не беспокойтесь наливать, - с важностью сказал Стульцев, продолжавший корчить сердитую рожу.
- Не беспокоюсь: ведь вы уж пили…
- Эта скотина любит пойло, - заметил Андрей.
Софья Васильевна с легкой укоризной взглянула на него и покачала головой.
- Ну, ну! ты пожалуйста… - угрожающе проворчал Стульцев.
Во время этого разговора я встал и подошел к окну. Там к обоям была приколота булавкой страничка бумаги - расписание Софьи Васильевны. В нем значилось: "Понедельник - с утра до 10-ти часов свободное время, с 10-ти до 12 1/2 - ботаника; с 12-ти до 3-х часов - урок у Абрамовых" и проч. Я посмотрел среду: "До 11-ти часов частная работа, а если нет - переводы и извлечения. С 11-ти часов до обеда - русские журналы. Обед. С 2-х до 4-х часов урок Феде. С 4-х до 5-ти - у отца. С 5-ти до 8-ми часов - в библиотеке. Чай и свободное время до 10-ти часов. С 10-ти до 12-ти часов переписка, раскрашивание, а если нет работы, то шитье и вообще починка белья и других старых вещей".
Софья Васильевна, кончив побрякиванье чайными ложками и стаканами, повернулась ко мне и очень смутилась, увидев, что я читаю ее расписание. Она как-то съежилась и посмотрела на меня своим просящим извинения взглядом.
- Это не хорошо, - тихо проговорила она.
- Извините. Но этого вовсе не следует стыдиться; напротив, следует гордиться такой деловой аккуратностью, - сказал я. - Только у вас тут, кажется, есть ошибки.
- Грамматические?
- О, вовсе нет. Например, сегодня днем вы гуляете, а вечером, при огне, назначаете портить себе глаза, переписывая и раскрашивая что-то.
- Неужели вы, кроме уроков, берете еще переписку и раскрашиваете политипажи? - спросил Андрей, подходя к расписанию.
- Да. Это очень веселая работа, если ею заниматься изредка.
- Позвольте списать, когда у вас свободное время, - насмешливо сказал Андрей, - а то как-нибудь зайдешь к вам и наткнешься на переводы или починку чулков.
- Вам смешно? - своим беззащитным тоном сказала Софья Васильевна. - Нет, вы лучше объясните, почему вам это кажется глупо?
Андрей сделал серьезную физиономию, что к нему вообще очень не шло.
- Как-то странно так распределять свое время, - сказал он. - Представьте, что вы читаете очень интересную статью в русском журнале - вам остается дочитать всего две странички, самые любопытные, но бьют часы, и вы должны бросить книгу, может быть, на половине фразы.
- Зачем же? это гипербола. Я дочитаю две страницы и начну обедать десятью минутами позже.
По поводу расписания загорелся спор, в котором принял участие и Стульцев, оставив сушеные цветки и начав врать, что его добрый знакомый, Иван Сергеич Тургенев, тоже имеет расписание и что у Шиллера было такое расписание, вследствие которого он, написавши страницу, ставил ноги в теплую воду и выпивал бутылку вина.
- По этому расписанию после двенадцатой страницы следовало падать под стол, и он всегда исполнял это с большой аккуратностью, - вскользь заметил Андрей, обращаясь опять к Софье Васильевне с какими-то резонами относительно того, что ригоризм в русском переводе значит самоуродование.
- Однако уж десять минут двенадцатого, - сказал я, - Софье Васильевне пора бы сидеть за журналами.
- Вот видите, какой мой ригоризм, - мягко сказала Софья Васильевна.
Я встал и начал раскланиваться; то же сделал и Андрей, продолжая подшучивать над необходимостью со стороны Софьи Васильевны прекратить приятную беседу с нами и обратиться к русским журналам:
- Мы его возьмем с собой, - сказал Андрей, толкая Стульцева. - Это - дрянной журнал - "Пустозвон" (журнал с таким названием находился, несколько времени назад, в Петербурге), - им не стоит заниматься.
- Вы позволите нам когда-нибудь зайти к вам еще? - спросил я.
- Когда-нибудь в свободное время? - добавил Анддрей.