Господи, какое тут было смешение языков! Каждый, по-видимому, употреблял все усилия, чтобы как можно меньше слушать и как можно больше говорить. В одном углу волосатый, жиденький господин умилялся над драгоценными свойствами русского мужичка, находя, что этот мужичок необыкновенно сметлив, добр, великодушен, терпелив, мужествен и вообще так хорош, что господу богу остается только радоваться, создавши такого превосходного мужичка. Молодой человек с грубыми, резкими манерами, сидевший против него, вполне соглашался с ним, но предполагал, что нам не следует увлекаться гением русского народа, а нужно везде кричать, пародируя фразу Дантона: "образованности, образованности, еще и еще образованности". В другом месте какой-то студент доказывал, что чтение романов развращает и что все романы Диккенса не стоят маленького исследования о маленьком животном из породы раков, живущем на его носу. Тут говорилось, что немцы - наши учителя; там слышалось, что немцев следует как можно скорее гнать из России. Один был убежден, что Россия - земледельческая страна; другой доказывал, что она "девственная", а отнюдь не земледельческая; третий находил, что она не земледельческая и не девственная, а переходная. Кто-то считал Тургенева величайшим писателем, и кто-то кричал, что Тургенев отстал от века и современных, требований… И над всем этим хаосом царствовала Катерина Григорьевна.
Прислушиваясь к стрекотанью неопытных молодых людей, к хлесткому бряканью солидных мужчин и к веским, золотым речам авторитетов, я мог схватить только отдельные русские и французские фразы, и в голове моей ходил какой-то хаос. Я не понимал решительно ничего и хотел уже было удалиться в угол, соображая, что я лишний - с посконным рылом в калашном ряду, как ко мне подскочил какой-то молодой человек в очках и остановил меня.
- Вы, вероятно, поступите к нам в университет? - спросил он так быстро, как будто я сидел в вагоне двигавшегося поезда, а он стоял на платформе. Самое живое любопытство выражалось на его дряблом, бесхарактерном лице, украшенном жиденькой бороденкой, в которой он царапался своими длинными модными ногтями.
- Позвольте узнать вашу фамилию? - так же быстро спросил он, утешившись, что я имею благое намерение поступить в университет.
- Негорев.
- Стульцев, - с живостью поклонился мне молодой человек, поправив левой рукой свои очки.
После этого он без церемонии взял меня под руку и поставил в печальную необходимость прогуляться таким образом по зале.
- Скажите, пожалуйста, кто этот толстый подле Катерины Григорьевны? - спросил я его в то время, как он готовился что-то заговорить.
- А! - невнимательно сказал Стульцев, видимо недовольный тем, что я интересуюсь толстяком. Он поправил свои очки, приналег слегка на мою руку и конфиденциально сообщил: "Это ужасная свинья, я хочу написать на него повесть".
- Вы пишете? - почтительно спросил я.
- Да-а, - с притворным равнодушием отвечал Стульцев.
- Вы не подписываете своей фамилии?
- Нет, я никогда не подписываю, - сказал Стульцев тем тоном, каким говорит гвардейский офицер: "Нет, я никогда не беру жалованья: отдаю его писарям на водку". - Вы на какой факультет думаете поступить?
- Не знаю, думаю на юридический.
- Берет раздумье? Меня тоже брало, знаете, раздумье, когда я поступал: на какой факультет поступить? Наконец я посоветовался с N.,- говорил Стульцев, называя фамилию одного известного писателя.
- Он вам знаком? - спросил я об N.
- Да. Очень милый человек…
- Врет, врет все, вы не слушайте! - смеясь сказал вдруг какой-то студент, подходя к нам.
- Ну! ну! что ты! - сказал Стульцев, стараясь придать своим словам тон легкого удивления, но ничего не вышло: студент громко захохотал. Стульцев задергал очками и уничтожился, однако ж все еще повторял: "Ну, ну! ну! что ты!" - как будто он относил эти слова к брыкавшейся лошади, которую ласково трепал рукой по шее.
- Стыдно, Аркадий Алексеич, стыдно новичков ловить! - смеясь говорил студент.
- Ну, ну! перестань! - уговаривал Стульцев, глядя от нас в другую сторону.
- Ведь этакая торба вранья! Что он вам врал такое?
- Ничего, - отвечал я, отпуская Стульцеву все его грехи относительно меня.
В это время Ольга с другого конца зала позвала зачем-то студента, и он отошел от нас.
- Ведь вот тоже барин! - брюзгливо заговорил Стульцев, и как-то чувствовалось, что все его убогое существо переполнено мелкой бессильной злобой. Он походил на разъяренную овцу, злобно бьющую ногами землю вслед волку, уносящему ее ягненка.
- Вот тоже барин - либерал, - все они либералы! а обольстил девушку, сманил ее от родителей… Ну! и бросил теперь бедную, а она беременна.
Чтоб успокоить как-нибудь его овечью ярость, я поспешил переменить разговор. Правду сказать, мне уж изрядно надоело беседовать с ним, но уйти не было никакой возможности, так как Стульцев прилип к моей руке и выражал самые твердые намерения вступить со мной в продолжительный разговор.
- Вы на каком факультете? - спросил я.
- На естественном; впрочем, я теперь редко бываю в университете: занят посторонней работой. Вы знаете, я описываю флору здешней губернии. Очень интересная работа!
Стульцев начал мне тотчас же сообщать интересные подробности своих интересных занятий, вскользь упомянув, что он - член географического общества и принимает деятельное участие в географическом журнале.
Я убежден, что немного есть положений хуже того, в которое я попал, слушая назойливого враля, злоупотребляющего чужой деликатностью и заставляющего слушателя тоже лгать и прикидываться, что он верит всем его бессовестным лжам. Мне было досадно и обидно, что какой-то пошляк, уверенный в своем превосходстве над другими, так нагло и наивно дурачит меня своими ненавистными, хвастливыми россказнями про то, что он еще в детстве убил волка, что Паскевич был его дядей, что ему по наследству достался аэролит, величиною в кулак, который весит триста пудов, и проч. и проч.
Стульцев, слегка придерживая меня под руку, как будто для того, чтобы я не убежал, не переставал говорить и подергивать свои очки с самым деловым и самоуваренным видом.
Я старался сбить его вопросами, но ничего не помогало. На вопрос, какой он уроженец, Стульцев отвечал, что мать его была испанка, а отец сибиряк и что, благодаря этой счастливой помеси, он получил необыкновенно здоровую комплекцию, позволяющую ему до сих пор, несмотря на разрушительное влияние сидячей жизни, поднимать десять пудов одной рукой. Я спросил, постоянный ли он житель Р. или только приезжий. Стульцев отвечал, что он здесь живет довольно давно, но, имея большую склонность к путешествиям, намерен отправиться к Северному полюсу и уже вступил об этом предмете в переписку со многими немецкими учеными. Словом, сколько я ни пытался остановить поток надоедливого вранья, - родник стульцевской лжи оказывался решительно неиссякаемым. Под конец он мимоходом объявил мне, что состоит членом центрального европейского революционного комитета, и, к величайшему моему удовольствию, освободил мою руку, так как в это время ему принесли чай, который он имел неосторожность потребовать.
- Куда же вы? - вскричал Стульцев, видя, что жертва уходит. - Я сейчас.
Но я, пообещав скоро воротиться, поспешил отретироваться с твердым намерением никогда не исполнять своего обещания. Опасаясь могущего быть преследования с его стороны, я направился к дверям на террасу; но там шел такой шум и говор, что я невольно остановился в нерешимости, идти ли туда. В то время как я в раздумье стоял таким образом между огнем и полымем, мы неожиданно столкнулись с Аннинькой, которую я узнал потому только, что слышал раньше о ее возвращении из института. Маленькая девушка-снегурушка очень выросла и, на мои глаза, очень похорошела. Ее белые, кудельные волосы были заплетены в две косы и придавали ее круглому лицу с большими открытыми глазами откровенный и простодушный деревенский вид, хотя ее слабосильные манеры, дышавшие особенной женственной мягкостью и нерешительностью, вовсе не напоминали живых и упругих движений рабочих деревенских женщин. Ко всему этому она имела привычку краснеть при каждом слове и так смущаться, что являлось серьезное опасение: вот-вот розовая Аннинька провалится сквозь землю.
- Здравствуйте, Аннинька, - остановил я ее за руку. - Давно вы приехали?
Она не узнала меня, покраснела до кончика ушей и дико смотрела на мое лицо своими большими глазами.
- Где вы были целый день, что я вас не видал?
- Я гостила, - едва слышно ответила она.
- Вы, верно, меня не узнаете. Помните, вы у нас бывали в Негоревке?
- Вы были маленьким мальчиком. А где ваш брат?
Аннинька, очевидно, не знала, что ей говорить. Волнение ее было чрезвычайно, и она спросила о брате едва слышным шепотом.
- Брат был в корпусе, а теперь он вышел оттуда, хочет поступить в университет. Он живет теперь в деревне. Как вам нравится здесь после Петербурга?
Но Аннинька, вместо того чтобы ответить мне, проскользнула в дверь на террасу, торопливо протолкалась до лесенки и убежала в сад, оставив меня на жертву Стульцеву. Он уже подходил…