- Тебя - этакого маленького барчонка - уж три раза! - с восторгом воскликнул Бенедиктов, неожиданно останавливаясь и хлопая Андрея по спине самым фамильярным образом.
- Да. Уж три раза, - весело повторил Андрей. - Первый раз - за то, что я молитвы не выучил. У нас по очереди читают молитву; дошла очередь до меня, а я и не знаю.
- Ай да молодец! - воскликнул Бенедиктов, опять хлопая Андрея по плечу.
- В другой раз - за то, что я смеялся во фронте, а в третий раз за сигналы. Тра-та-та-та! Знаешь? "Слушай, первый взвод!" Теперь я уж понял.
- Это все равно что у нас гласы, - сказал Бенедиктов. - Сколько меня ни драли, а я так и не мог выучить.
Андрей полюбопытствовал узнать, что это за гласы такие, и получил от Новицкого довольно удовлетворительное объяснение, которое Бенедиктов, отговариваясь неведением, дать отказался. Брат пришел в восторг от этой премудрости, прижался еще крепче плечами к Семену и захохотал как сумасшедший.
Между тем мы все подвигались и наконец завидели оживленную пеструю толпу мужчин и женщин. Это были зрители войнишки; самое зрелище было внизу, под горой.
Войнишка, происходившая только в зимнее время, начиналась обыкновенно возней мальчишек. К шуточной драке ребят мало-помалу приставали подростки, и драка становилась серьезнее.
В это время стоило какому-нибудь не вытерпевшему богатырю той или другой стороны вмешаться в свалку, чтобы уже кинулись все резервы обоих лагерей, и тут побоище принимало отчаянный характер.
Мы остановились в народе и увидели довольно оживленную толпу дерущихся мальчишек. По временам с горы сбегал какой-нибудь парень лет шестнадцати, врезывался в толпу, махая обеими руками; мальчишки валились направо и налево, а он, натешившись достаточно, с торжеством возвращался назад.
- Пойдемте поближе, поближе, - потащил нас Бенедиктов, по-видимому очень воодушевившийся видом драки.
Мы протолкались вперед, к краю рва, и остановились около самого спуска.
- Вот видите, там за сараем-то стоят. Это ихние, - пояснил Бенедиктов.
За большим сараем стояла целая толпа мужиков в полушубках и рукавицах. Они молодцевато поправляли шапки и оживленно разговаривали о чем-то. Это были извозчики и черкасы. Одни из них уходили в соседний кабак и снова возвращались, другие выплясывали от холода известную извозчичью пляску и похлопывали рукавицами. На драку никто из них, по-видимому, не обращал никакого внимания.
- А где же ваши? - спросил Андрей у Бенедиктова, который потирал руки, подергивался и кривлялся на холоду.
- Наши вот в этой избе; наши в тепле сидят, - отвечал Бенедиктов. - Разве подраться? - весело добавил он, как-то особенно пожимая плечами.
Его, по-видимому, подмывало сильное нетерпение.
- Подерись! а? слушай, подерись! иди! - задергал его Андрей.
- Ау! - вскричал Бенедиктов и бегом понесся вниз по спуску, махая руками, как ветряная мельница. Он врезался с лету в толпу и начал рассыпать удары направо и налево; мальчишки отскочили, и вокруг него образовалась небольшая площадка. Со стороны черкасов вылетели два парня в полушубках и рукавицах, со стороны мещан тоже явились бойцы; драка сделалась посерьезнее. Скоро мы увидели, что Бенедиктов упал, а через несколько секунд он радостно вбежал к нам на гору; лицо его было красно, и он дышал тяжело.
- Важно! - проговорил Бенедиктов тоном человека, до боли нахлеставшегося в бане веником и слезающего с полка.
- Славно! молодцы! - кричал Андрей, хлопая в ладоши и судорожно потирая руки.
Драка принимала все более и более оживленный характер.
- Вон наши идут, - вскричал Бенедиктов, дергая Андрея за плечо. - Ихние-то, ихние как засуетились!
Действительно, за сараем происходила большая суетня. Мужики выходили вперед, приостанавливались и, поправив шапки и подергав рукавицы, вылетали вперед и врезывались в свалку. Так, раздевшись, хороший пловец смелой поступью подходит к крутому берегу, останавливается на минуту, чтобы перекреститься, и бросается в воду. По спуску бежали к побоищу, поправляя на бегу свои шапки, человек пять семинаристов.
Бой становился очень занимательным.
- Вот, вон еще наши мещанчики подходят! - восторженно говорил Бенедиктов. - Вон Фрол слесарь, высокий, в черной шапке-то… Ишь как дует.
- Это в рубахе-то?
- Да, да. Ишь, ишь! Ихние привалили… Ну! - с отчаянием воскликнул Бенедиктов… - Их уж очень много!
Из-за сарая все прибывали да прибывали новые бойцы; скоро раздались страшные крики, и мещане побежали. Черкасы их преследовали, толкали задних в шею, перешагивали через упавших и опять бежали вдогонку. Мещане рассеялись по снежному полю и попадали в разных местах. Этот маневр делался на основании уговора не бить лежачих. Черкасы торжествовали полную победу. Вдруг в обоих лагерях началось какое-то смятение. Лежавшие мещане начали вскакивать со своих мест, а черкасы побежали назад. Их начали преследовать так же, как за минуту они преследовали сами бегущих врагов. Тут мы заметили среди мещан какого-то верзилу, около которого валились все встречные и поперечные. Рубашка его была расстегнута, и виднелась голая мохнатая грудь; изорванное пальтишко распахнулось, и ветер играл его полами в то время, когда боец, неистово махая руками, кидался из стороны в сторону, преследуя бегущих.
- Вон видишь, это Сила Фадеич, архирейский бас. Уж подлинно - сила, - восторженно пояснял Бенедиктов. - Убьет! Ишь как! так и валятся.
- Ох как славно! отлично, отлично! - кричал Андрей, потирая руки.
Драка начала ослабевать, силачи ушли так же быстро, как появились, и на сцену стали опять мало-помалу выступать мальчишки. Зрелище становилось не так интересным, и мне скоро удалось уговорить Андрея идти назад.
- Сегодня еще плохая войнишка, а вот ты бы посмотрел в прошлое воскресенье, - говорил Бенедиктов, когда мы вступили опять в Жидовскую слободку. - Вон спроси-ка его, спроси-ка его, спроси! - с коварством добавил он, толкая локтем в бок Андрея и указывая глазами на Новицкого.
- Ногу ушиб, - проговорил Семен.
- Ты дрался! - с восторгом вскричал Андрей.
- Так как-то…
В это время чья-то сильная рука схватила меня за плечо.
- А, негодяй! Теперь я поймал! Вам на войнишке драться? а? - грозным голосом сказал фельдфебель Сенечка, выросший передо мной точно из земли.
- Может быть, вы это дрались там! - вскричал я, оскорбленный донельзя его обидной несправедливостью.
- Что ты сказал, поросенок! - с яростью закричал Сенечка.
- Оставьте меня, я вас не трогаю, - с горячностью ответил я, вырываясь из его руки.
- Какой длинный! - захохотал Андрей. - И этакого долгого болвана все еще учат! ха, ха, ха! Глазища-то как выпялил!
- Я с тобой разделаюсь, - прошипел Сенечка с бессильной яростью, отходя от нас.
- Иди, голубчик, своим путем. Дорога скатертью! - кричал вслед ему Андрей.
- Поцелуй пробой да ступай домой! - заорал на всю улицу Бенедиктов.
- Бока намнем! - постращал Андрей.
- Оставь, пожалуйста, - из-за тебя и мне достанется, - сказал я.
- Уж струсил! экая беда какая!
Беда, однако ж, оказалась вовсе немаловажная, когда я пришел в пансион.
- А! Ты на войнишке дерешься! Хорошо, хорошо! - злорадно сказал Адам Ильич, когда я явился к нему и предъявил билет.
- Я не дрался, - с трудом выговорол я. Слезы душили меня.
- Хорошо, хорошо! Завтра это разберут, - холодно сказал Адам Ильич, выбивая такт ногою. Слова его грозно прозвучали в моих ушах. "Завтра разберут и накажут розгами", - должен бы был сказать Адам Ильич, потому что каждое разбирательство у инспектора кончалось поркой.
Слух о том, что я дрался на войне, уже прошел по всему пансиону.
- Неужели ты дрался на войнишке? - шепотом спросил меня Малинин, давая понять, что я вполне могу довериться его скромности.
- Убирайся к черту, - бесцеремонно ответил я ему.
- Ишь ты какой… Невежа, - обиженно сказал Малинин, решительно не понимавший, почему я сержусь.
Я прошел в столовую, навалился на окно и начал смотреть на темнейшую улицу. Кой-где зажигались ранние огоньки. Шли и ехали спокойные люди, может быть, счастливые, в то время как я смотрел на них, беззащитный в моей горести. Я приложил обе ладони к лицу и тихо заплакал. Беззащитность моего положения и моя слабость более всего оскорбляли меня, и я плакал и захлебывался слезами от горя.
- Он плачет, - тихонько сказал за моей спиной Малинин.
- Ты ничего не понимаешь, - рассеянным тоном сказал Оверин: Он подошел ко мне и дернул меня за руку. - Вы не плачьте.
- Оставьте меня!
- Дураки! - с убеждением воскликнул Оверин. - Они запрещают драться. Нужно бы заставлять мальчиков, чтобы они дрались. Какой из меня выйдет солдат, если я не умею, драться! Вот я читал про спартанцев. У них даже женщины дрались, и - отлично. Если нужно было воевать, они все были готовы, и женщины могли сражаться. Прежде, когда дрались, и народ был сильнее - вон в анекдотах есть, что английский король Ричард Львиное Сердце лошадь поднимал, а германский король Фридрих Барбаросса носил шляпу в пятьдесят фунтов. А все отчего? Оттого, что они дрались, когда были мальчиками.
Я слушал Оверина как-то рассеянно. Его слова, как отдельные звуки камертона, отдавались в моих ушах, не производя никакого впечатлений на мой ум, занятый совершенно другим. Мне начинало это надоедать.
- К чему вы все это говорите! Я и не думал драться, - вскричал я, выведенный из терпения.