- Абадан-джан, - сказала она негромко и зловеще, - ты сама знаешь, в каком положении находятся твои родители. Они голодные. Скрывать тут нечего, и ты, девушка, не обижайся. Никакой болезни, кроме голода, нет у них. Они скоро умрут. Помочь им можешь только ты. Если ты сделаешь одну вещь, отец и мать твои благополучно проживут положенное им от аллаха, долго ещё будут благословлять твоё имя.
Так, - подумала Абадан, - всё-таки ты заговорила? Знала я, что неспроста ты угощала меня. Послушаем, что ты предложишь.
- Я бессильна помочь, Кыныш-эдже, - сказала Абадан. - Ни на что я не способна.
Кыныш-бай сдвинула надбровья с редкими и длинными седыми волосками и причмокнула.
- Не говори чего не знаешь, милая. Ты многое можешь сделать. И если захочешь, легко спасёшь своих родителей от голодной смерти. Сказать?
- Скажите, Кыныш-эдже. Понадобится жизнь отдать за родителей, я не задумаюсь.
- Правильно, девушка! Родители - самое святое в жизни человека. Я знала всегда, что ты примерная дочь, не отвернёшься от тех, кто дал тебе жизнь. Но своей жизнью тебе жертвовать для них не придётся, сохрани её для себя - ты молода и красива, проживёшь ещё долго. А сделать тебе нужно совсем немного: взять жизнь у двух негодяев - и милость аллаха снизойдёт на тебя.
Абадан ожидала всё, что угодно, но только не такое предложение. Разве она джигит, чтобы браться за оружие и убивать каких-то там негодяев? Может быть, старуха не то сказала или она не так её поняла?
- О чём вы говорите, Кыныш-эдже?
- Я говорю о двух бездомных бродягах, чтоб их земля проглотила! О Берды и Дурды говорю я, дочь моя!
- А-а-а… - сказала Абадан, и всё для неё сразу стало на свои места, всё стало понятным. - Я для такого дела не гожусь, Кыныш-эдже.
- Не говори не подумав, девушка! - заторопилась старуха. - То, что предлагают тебе, может сделать ребёнок! Но я люблю тебя и хочу помочь. Вот видишь эти две лепёшечки мергимуша?
- Мергимуш? - Абадан, как зачарованная, смотрела на сморщенную ладонь Кыныш-бай. - Отрава? Нет!
Отбросив колебания, Кыныш-бай заговорила властно, хотя и старалась, чтобы голос звучал ласково:
- Не говори нет, милая! Это сделать проще, чем выдернуть волосинку из масла. Я знаю, они бывают в твоём доме, без опаски бывают. Когда придут в следующий раз, положи вот это в еду и поставь перед ними. Только и всего. Ты не бойся, что они в твоём доме околеют. Это совсем особый мергимуш, от него умирают не сразу. И они умрут где-нибудь в другом месте. Люди подумают, что от болезни. Тебя никто не станет подозревать, а родители твои останутся живы. Соглашайся, голубушка. До дома дойти не успеешь, два мешка лучшей муки привезут за тобой. Из отборной пшеницы мука! Чурек из такой муки румян, как солнце, и сытнее курдючного сала. Отец и мать твои сразу на ноги встанут. А кончится мука, я ещё пришлю. И ещё вам добро сделаю! Мы на бывшей вашей земле озимую пшеницу посеяли. Она уже взошла - хорошие всходы, богатые! Отдам отцу твоему землю вместе с посевом! И деньги, которые уплатили мы за землю, пусть у них останутся. Всё сделаю, чтобы родители твои, не почувствовав голода, до нового урожая дожили, только и ты согласись. Разве много я прошу? Нет для меня счастья, пока этих двух негодяев земля носит! Умру - в могиле ворочаться буду!.. - И Кыныш-бай заплакала. Маленькие мутные слезинки выкатывались из уголков её глаз, как шарики овечьего помёта, и расползались по многочисленным морщинам лица.
Абадан молчала. Тяжёлая борьба шла в душе молодой женщины, и чаши весов, на которые были брошены любовь и совесть, клонились то в одну, то в другую сторону.
- Пожалей, милая, тех, кто дал тебе этот светлый мир, - снова заговорила Кыныш-бай, утирая слёзы. - Или двое подлых бродяг для тебя дороже отца с матерью? Если откажешься, лучше меня знаешь, какая участь ожидает твоих родителей. Решай, девушка, спроси у своего сердца! Боящийся воробьёв проса не сеет, а я предлагаю тебе совсем не трудное дело. Могла бы другому предложить, не откажутся - тебя пожалела, Аннагельды пожалела. Надо, думаю, поддержать их по-соседски. Соглашайся!
Абадан решительно протянула руку.
- Ладно! Сделаю! Давай сюда мергимуш…
- Возьми, милая, возьми! - просияла Кыныш-бай. - Сделаешь - не обижу тебя, любую просьбу твою выполню! За всем, что понадобится, ко мне приходи, не стесняйся. Спать буду - всё равно приходи… Только смотри, не потеряй - такого мергимуша теперь не найдёшь ни за какие деньги. Руками возьмёшь - вымой руки, и миску, из которой те двое есть будут, тоже после вымой хорошенько. И собаке помои не давай, а то подохнет собака - зачем безвинному животному погибать.
Абадан досадливо дёрнула плечом.
- Будь спокойна. Сделаю как надо!..
Кыныш-бай сдержала своё слово. Абадан в самом деле не успела вернуться в дом отца, как батрак Бекмурад-бая подогнал осла, гружёного двумя мешками муки.
- Откуда эта благодать? - испуганно удивилась Амангозель-эдже.
- Не волнуйся, мама, - Абадан старалась говорить спокойно, - это мне в долг Кыныш-эдже дала.
- О боже, неужто столько муки поверила взаймы?!
- Что же здесь удивительного - не даром дала… взаймы.
- Да ведь у них лепёшку кизяка не выпросишь, не то что…
- Раздобрилась, значит. Говорят, раз в году и шайтан плачет. Видно, решила перед смертью добрыми делами грехи свои замолить.
- Да, Кыныш-бай если раздобрится, то уж раздобрится! Богатым, им легко добрыми быть… Ну, ладно, дочка, не станем бросать камень в её тень. То, что она дала нам, пусть ей аллах воздаст стократно.
- Отец спит? - спросила Абадан.
- Забылся немножко. Когда желудок пустой, только и спасения, что поспать, да от голодного и сон бежит.
- Будем надеяться, что кончился ваш голод. Давай пойдём отсюда, чтобы не разбудить отца. Будем обед готовить.
- Где же мы устроимся, Абадан-джан?
- У папы в мастерской. Постели там кошму - и ладно будет. Я пока тесто замешу, а ты возьми каурму и вари шурпу. Пока отец проснётся, и обед будет готов и чурек поспеет.
Женщины проворно принялись за дело.
Когда Аннагельды-уста проснулся, он не поверил своим глазам - столько еды было на сачаке, разостланном посреди кибитки. Старик даже подумал, что всё это снится ему, и быстро закрыл глаза, не желая расставаться с таким приятным сном, Однако ноздри защекотал давно забытый запах жирного варева. Аннагельды-уста судорожно глотнул голодную слюну и приподнялся на локте.
- Амангозель, ты разбогатела, что ли?!
Довольная Амангозель счастливо улыбнулась, поправила край скатерти.
- Разбогатели, отец! Вставай кушать.
- Постой, постой, как это мы разбогатели, откуда?
- Ай, если, говорят, бог даст, то и в окошко бросит.
- Каким же путём нам дал бог?
- Кыныш-эдже дала. Дочери нашей взаймы дала.
- Хе, Кыныш-бай дала? - Аннагельды-уста с трудом сел на постели, придерживая сползающий с плеч тулуп. - Говоришь, дочери пашей взаймы дала? Хе, не опирайся на кривую палку, не пей талой воды. Кыныш-бай!.. Змея блестит снаружи, да внутри ядовита. Как могла столько дать Кыныш-бай, если сама обрекла нас на смерть, забрав за бесценок нашу землю? Не так ли здесь получается, как в присказке: "Стелется дорожка, стелется дорожка, кругом люди лежат; если пет здесь подвоха, то зачем на дороге бараний курдюк валяется?" По-моему, не спроста раздобрилась Кыныш-бай, что-то здесь не чисто.
- Брось ты, отец, страхи на себя нагонять! - Амангозель-эдже подвинула сачак поближе к постели старика. - До того мы все недоверчивыми стали, что в каждой дыне колючку ищем. Есть подвох, нет подвоха - ещё не известно, а еда - вот она стоит. Кушай!
- Погоди, - сказал Аннагельды-уста, - не пристало мусульманину пить из водоёма, не узнав, откуда в водоёме вода. Позови ко мне дочь!
Абадан остановилась на пороге, потупив голову. Аннагельды-уста долго смотрел на неё, глаза его постепенно теплели, с лица сходило суровое выражение.
- Дочь моя, - сказал он ласково, - у меня нет сына, но ты крепкий побег от моего корня, и я говорю с тобой, как говорил бы с мужчиной. Ты не должна обманывать отца, который одной ногой уже вступил на острый, как лезвие ножа, мост Сырат. Нелегко человеку пройти этот мост, а с грузом зла на душе, и отягчённой совестью - вообще невозможно. Разрежет мост человека на две половинки, и одна из них упадёт в смердящее пламя, а другая - на ледяные иглы и вмёрзнет в них. Не лги отцу, дочь моя! Эту еду действительно тебе Кыныш-бай взаймы дала?
Не поднимая головы, Абадан молчала, водя пальцами босой ноги по кошме. Она не могла сказать правду, но и лгать не могла. А Аннагельды-уста настаивал:
- Что же ты молчишь? Или тебе нечего сказать?
- Не знаю, папа, - сказала наконец Абадан, решившись, - не знаю, что тебе сказать. У тебя возникло подозрение, ты хочешь, чтобы оно подтвердилось, и ничему иному не поверишь, что бы я ни сказала.
- Значит, Абадан-джан, ты предлагаешь мне отведать этой шурпы и этого чурека?
- Да. Ты голоден. Никакой болезни, кроме голода, у тебя нет. Если в течение недели будешь сытым, сразу поправишься и сможешь работать. Поэтому надо кушать.
Взгляд Аннагельды-уста, испытующе устремлённый на Абадан, потух.
- Ничего не получилось у тебя, доченька! Я думал, что из логова барса только барсёнок выходит, но оказывается иногда там и лиса находит пристанище. Своему умирающему отцу ты, Абадан-джан, предлагаешь отраву. О мой аллах, что делать мне?!.