- Можно и творог, - шутливо-благосклонным тоном сказал Соковнин и, придвигая молочник со сливками Фадееву, кивнул ему головой:
- Рекомендую.
Фадеев с осторожностью, как хрупкую вещь, взял сливки, чуть-чуть замутил ими чай, взял предложенную ему Линой булку и, немного краснея, с каким-то нежным удовольствием, точно смакуя собственную мысль, сказал:
- Какая удивительно хорошая вещь - хороший чай с домашней булкой!
Лина тоже с оттенком удовольствия сказала:
- Да вы что же сливок мало положили?
- Благодарю вас, достаточно.
- А вы положите-ка ещё - поосновательнее. Хозяева здесь не скупые, - убедительно сказал ему Соковнин.
Фадеев послушно прибавил ещё, сколько было можно до краёв стакана.
- Ну, вот это будет хорошо, - сказал Соковнин. - У Полины Викторовны хозяйство образцовое, и надо воздать ему должную дань уважения.
- Почему у меня? - с весёлой улыбкой сказала Лина. - Молочное хозяйство - это тётин отдел.
- Ну, что тётя! - возражал Соковнин. - Это, так сказать, подотдел. А во главе всего вы.
- У нас все одинаково работают, - сказала с серьёзной скромностью Лина.
- Ну, уж это вы позвольте мне, человеку сведущему, воздать коемуждо по заслугам.
- А как ваши новые симменталки? Акклиматизировались? - спросила Лина.
- Отлично, - ответил с увлечением Соковнин. - Удой превосходный. А бычина растёт - так я каждый день любуюсь. Жаль, что с самого начала не стали мерить ежедневный прирост и вес. Диковинная скотина!
Соковнин начал ещё более подробно рассказывать о всех достоинствах приобретённых им осенью двух симментальских коров и бычка, - о том, какой он устроил хлев для них, как заинтересовались не коровами, а бычком соседние мужики.
- А что у вас теперь совсем тихо? - спросила Лина.
Соковнин улыбнулся как-то двусмысленно, не то добродушно, не то пренебрежительно и тоном спокойного безразличия произнёс:
- Темна душа крестьянская. Пока что - ничего.
Помолчав, он добавил:
- Да уж если уцелели в самый разгар движения, так теперь-то, авось, ничего не будет. А вы что, побаиваетесь?
- Нет, нам что же бояться, - с улыбкой же ответила Лина, - кое-чему мы ведь научились за это время: волей-неволей щедрее стали.
- Да ведь что наша щедрость. Мужицкую утробу разве чем-нибудь насытишь. Только разлакомились, - сказал немного жёстким тоном Соковнин.
Фадеев, посматривая на Лину робким взглядом, в то же время с твёрдым убеждением серьёзно сказал Соковнину:
- А вы дайте им такую доходную работу, чтоб их утроба насытилась настолько же, как у нас с вами.
Соковнин с ласковой улыбкой снисходительно-дружески посмотрел на него и равнодушно произнёс:
- Да что же, работу я им даю: вы сами знаете.
И, уже обращаясь к Лине, продолжал:
- Начал вот строить сарай для сена. Думаю ещё с весны начать расчистку болот под луга. Обещал уж им. - С скучающим видом, он как-то нехотя добавил: - Они, конечно, работе рады; а между прочим, чёрт их знает: может быть, и косятся, рады и ограбить. Да в конце концов мне наплевать на них: судьбы не остановишь, а живу я, и впредь буду жить, так, как хочу. Ведь и из них каждый хочет жить так, как ему хочется. У него своя мерка счастья, у меня своя.
От Лины не ускользнуло, что в то время, как Соковнин говорил с ней, его взгляд лишь изредка встречался с её взглядом; он как будто неумышленно, но почти не отрываясь, смотрел в открытую дверь из столовой в переднюю. И вдруг в его больших, голубовато-серых глазах блеснула радостная искорка: в передней послышался стук отворяемой двери.
С крыльца, впереди матери, вошла Наташа и уже из передней, начиная раздеваться, весело крикнула:
- Здравствуйте, Николай Николаевич!
Соковнин быстро поднялся из-за стола и, улыбаясь всем лицом, пошёл в переднюю. От каждого шага его крупной, сильной фигуры робко-нервно вздрагивали пустые чашки на подносе у самовара.
- Здравствуйте, Наталья Викторовна, - прозвучал его ласкающий басок.
Они пожали друг другу руку.
Пока Наташа вешала пальто и шапку и снимала калоши, Соковнин просто, с достоинством, но и с нескрываемой радостью, говорил ей:
- Мне везёт как утопленнику: ехал мимо по делам, дай, думаю, заеду "Девичье поле" проведать - и сразу узнаю, что, кроме всех его милых обитателей, ещё и вы прибыли. Надолго?
- На все святки.
- Мало.
- А вам зачем больше?
- Мне много надо.
- Будто бы?
- Не сомневайтесь.
Из передней Александра Петровна прошла через гостиную в свою комнату, а Наташа с Соковниным вошли в столовую.
Фадеев встал навстречу и выжидательно смотрел на Наташу. Соковнин его представил:
- Федор Михайлович Фадеев. Мой товарищ по гимназии. Шёл всегда впереди меня, покончил раньше со всей высшей премудростью, и за благонравие, прилежание и успехи назначен помощником к Федору Рудольфовичу Гроссману.
Наташа протянула Фадееву руку. Тот, краснея, пожал её и молча сел на своё место.
- Куда же вы несётесь, промелькнув здесь метеором? - сказал Соковнин Наташе, когда она, взяв налитую ей Линой чашку, села к столу.
Наташа, прихлёбывая ложечкой горячий чай, шутливо, точно обожглась, процедила через зубы:
- В Пар-рыж.
- Опять в Париж? Что же - продолжать совершенствоваться?
- Продолжать совершенствоваться.
На лице Соковнина появилось теперь серьёзное, немного грустное выражение. Он сказал:
- Дело доброе… Но цель какая?
- Чего?
- Совершенствования.
- Как какая цель? Искусство.
- Искусство для искусства, - машинально произнёс Соковнин.
- А разве у художника может быть искусство для чего-нибудь другого?
Соковнин немного приостановился с ответом.
Наташа смотрела на него с вызывающим видом. Но вместе с тем в её глазах было что-то милое, доброе. Она, как художник, с удовольствием видела пред собою красивое русское лицо Соковнина, и её взгляд как будто ласкал его высокий лоб в оправе коротких светло-русых волос, и эти правильно-очерченные, полные, румяно-здоровые губы, приоткрытая, как бы готовые произнести надвигающуюся мысль.
Соковнин сказал:
- Я думаю, цель искусства - применение его к украшению жизни.
Наташа возразила:
- Это не задача художника.
- А чья же?
- Тех, кто пользуется искусством для украшения своей жизни. Искусство само по себе должно быть безусловно свободно.
- И бесполезно?
- Да всякая ваша польза не имеет никакого смысла, раз нет искусства! Понимаете, Николай Николаевич, никакого смысла нет в жизни, поймите, совсем никакого, если нет искусства.
Наташа, говоря это, вдруг вся преобразилась. Лицо сделалось серьёзным, карие глаза расширились и стали темнее. Это уже не была шаловливая девочка, готовая забавляться милым вздором, это был борец. Глядя на Соковнина в упор, она встряхнула головой, и маленькая, вьющаяся прядка её темно-русых волос, опустившись, защекотала ей лоб. Наташа энергично провела рукой ото лба по волосам, точно поднимая забрало.
- Поймите, весь мир опускается, - горячо говорила она, - вся жизнь человечества принижается, потому что искусство стараются сделать или прикладным, или торгашеским, рекламным. Но искусство не поддаётся этому. И для истинного художника всегда остаётся только искусство для искусства. Поймите это!
Вмешался Фадеев.
- Мне кажется, - скромно сказал он, - в каждой картине должна быть идея.
- Святая истина, - энергично отозвалась Наташа.
Фадеев продолжал:
- И если идея принадлежит к числу тех, которые подвигают человечество к новому строю, картина хороша, нужна. А если наоборот, то картина вредна.
- Ну, это вы, ах, оставьте! - с насмешливой улыбкой возразила Наташа. - Определять с такой точки зрения, что нужно, что вредно - нельзя. Идея может указать художнику тот или другой сюжет, но изображать жизнь он должен свободно, правдиво, ничего не преувеличивая, ничего не умаляя. И в особенности не подчиняясь никаким навязанным ему чужим идеям и теориям. Пусть каждый, смотрящий на картину, делает свой вывод. Даже по поводу любого пейзажа можно какие угодно идеи высказывать: и крайние левые, и крайние правые. Только пейзаж-то должен быть правдой жизни, правдой природы. Искусство не должно быть служебным. Иначе уж лучше в акцизную службу идти.
- Почему такой переход? При чем тут акциз? - с усмешкой и недоумением спросил Соковнин.
- Ах, это я к слову… один случай из нашей школьной жизни вспомнила, - как-то небрежно сказала Наташа. - У нас, у Штиглица, была одна ученица, очень бедная и малоталантливая. Её мечтой было сделаться учительницей рисования где-нибудь хоть в захолустном городском училище. Родители не хотели, да и не могли давать ей денег на ученье, и все уговаривали её бросить "этот вздор" и заняться серьёзным делом, поступить куда-нибудь на службу. Сначала её поддерживала какая-то родственница, а когда та умерла, барышне пришлось-таки оставить школу, и родители нашли ей где-то место в акцизном управлении. И были очень счастливы, что дочь занялась, наконец, настоящим делом. Ну, а я вот, когда она мне об этом рассказывала, никак не могла понять, почему подсчитывать доходы казны от мужицкого пьянства - настоящее, полезное дело, а насаждать в народе красоту, обучая его рисованию - "вздор".
Соковнин несколько секунд молча посмотрел на неё, и в его улыбающихся глазах, казалось, играло желание подразнить противника.
Он сказал:
- Потому что красота - роскошь, а алкоголь - предмет первой необходимости.
Наташа вспылила: