- Не проси - сам знаю! Сам, батенька, детей имею! Нынче с детьми-то тоже напасть… смотри в оба!.. Да! да! есть что-то, есть об тебе… Ну, да мы это дело как-нибудь повернем, а ежели повернуть будет нельзя, так обстановочку придумаем… Ничего! ступай с богом! Только помни: никому! ни гугу!
Мы расстались. Целых две недели после этого свидания я стоял между страхом и надеждой, но Молчалин сдержал-таки свое слово. Он именно нашел "обстановочку", которая с виду даже не изменяла в сущности дела, но с помощью которой весь яд, предназначавшийся для меня, вдруг словно испарился. Он не сфальшивил, не учинил никакого подлога, а просто огладил и направил! И когда все это было выполнено, сам зашел ко мне сообщить о результате.
- Хорошо, что вы вовремя надоумили! - сказал он мне, - а то быть бы бычку на веревочке. Ведь уж и исполнение написано было!
- Как же вы сделали, чтоб остановить?
- Да так и сделал: выбрал час и доложил. Ведь с ним говорить можно, с Сахаром-то Медовичем нашим, только нужно час знать. Трудненько этот час подметить, а все-таки, при внимании, достичь можно… Так вот и теперь было. Заслышал я это, что он по кабинету ходит да романс насвистывает, - ну, вошел и доложил: не много ли, мол, будет? "А тебе, говорит, какая печаль?" "А та, мол, и печаль, что человек хороший, знакомый!" "Гм!.. стало быть, сам к тебе прибегал? струсил?" "Как, мол, не струсить! человек ведь… понимает!" "Ну, черт с ним, устрой какую-нибудь обстановочку, но только предупреди его, что ежели в другой раз…" Впрочем, это уж не суть важно… Главное, что теперь-то благополучно кончилось, а напредки - что бог даст!
- Алексей Степаныч! голубчик!
- Чего "голубчик"! не благодари! сам знаю! у самого дети есть! Сын у меня старший нынче осенью в Медицинскую академию на первый курс поступил, и представь себе, как он меня на днях офрапировал. Прибегает, это, весь взволнованный и первым словом: а ведь человек-то, папаша, от обезьяны происходит! Я просто руками всплеснул! "Во-первых, говорю, это ты врешь, что человек от обезьяны происходит, а во-вторых, ну, ежели тебя, глупенького, кто-нибудь услышит!"
- Что ж он?
- Да что, сударь! Храбрость в них какая-то нынче завелась! В наше время, бывало, все потихоньку да умненько, чтоб не заметил никто, а нынче он знай себе твердит: пострадать хочу!
- Отчего же вы его по классической части не пустили? Там бы ему и в голову не пришло, что человек от обезьяны происходит!
- Знаю я и сам, что по классической лучше: сам, батюшка, классик. Да ведь и то подумал: врач будет - хлеба достанет! Не с тобой первым об этом деле разговаривать приходится… с самим Сахаром Медовичем беседу имел! И он, знаешь, как пронюхал, что я сына к медицине приспособить хочу: что, говорит, вам вздумалось? - А то, говорю, и вздумалось, ваше превосходительство, что нашему брату не гранпасьянс раскладывать, а хлеб добывать нужно!
- Однако вы, Алексей Степаныч, тово… откровенно-таки!
- Я, батенька, нынче напрямки! Потерпел-таки! покланялся! Будет. Разумеется, час выбираешь - нельзя без того! И что ж бы вы думали? Выслушал он мой ответ - и ведь согласился-таки со мной! "Да, говорит, Алексей Степаныч, это так! вы - правы! должно, говорит, сознаться, что классическое образование - оно для "нас" хорошо! А для "вас"… медицина!"
- Помнится, у вас и дочь, Алексей Степаныч, есть?
- Как же! в гимназии, в старшем классе учится… невеста! Только тоже… Не говорит она этого прямо, а все, знаете, с братом об чем-то шушукается. Ходят, это, вдвоем по зале и смеются. Подойдешь к ним: об чем, мол? "Нет, папаша, мы так! об учителях вспомнили!" Боюсь я за них! Боюсь! Особенно с тех пор, как господин Катков эту травлю поднял! Не люблю я, батенька, этого человека - грешен. Вот и благонамеренный, а, кажется, нет его для родительского сердца постылее!
Молчалин вздохнул и смолк. С минуту длилось между нами это неловкое молчание, так что он уже начал выказывать намерение уйти, хотя, по видимоетям, спешить ему было некуда.
- Посидите, Алексей Степаныч! - начал я, - побеседуем! Ведь я вам так благодарен! так благодарен!
- Что за благодарность! А вот прикажите-ка чашку кофею подать - вот и благодарность! Я, признаться, в это время (был второй час пополудни) имею привычку к Вольфу заходить, кофейком побаловаться, а нонче вот к вам поспешил! Думаю, надо ободрить человека! - ну, и не зашел к Вольфу!
Подали кофей, мы разговорились опять.
- Скажите, пожалуйста, как вы к Павлу Афанасьичу попали? - спросил я.
- Очень просто: оба родом мы из Пронскова города. Отец мой был мелкопоместный - и посейчас у меня там с сестрой имение есть. Пять душ временнообязанных да двадцать пять десятин земли… за наделом! Мне тринадцать четырнадцатых из этого имения приходится, а сестре-девице одна четырнадцатая часть - вот я и отписал ей: владей всем!
- Так вы, значит…
- Дворянин, сударь, как же! Только горевые мы, сударь, дворяне! Не знаю, как теперь, а в старину нас "прончатами" называли! Бывало, как время к выборам близится, ну, тузы-то, которые в предводители попасть норовят, и увиваются за "прончатами". Соберут, это, "уполномоченных", рассадят их на подводы, и - марш в губернию. А там их по постоялым дворам разберут да на свой счет и содержат: поят, кормят, по картузу купят, иному сюртук, другому полушубок соорудят. Все, значит, покуда баллотировки нет. А как кончится баллотировка, да наклали ему шаров направо - он и милости свои сейчас прекратил. Папенька-то покойный сколько раз, бывало, из Рязани в Пронск пешком прохаживал!
- Стало быть, Фамусов вашим соседом был?
- Да, у него в Пронском пятьсот душ было да в других губерниях вдвое, ежели не втрое. Ну, и взглянул он на наше убожество.
- Ну, а скажите-ка откровенно, хороший он человек был?
- Павел-то Афанасьич! такой человек! такой человек! Мухи не обидел - вот что я вам скажу! Конечно, своего не упускал - ну, да ведь наше дело сторона! А уж как обходителен был! прост! Чтоб обругать, это, или оборвать - ни-ни! Чуточку бы "понятия" ему прибавить - далеко бы он ушел!
- Гм… а не пристрастны ли вы, Алексей Степаныч? Помнится, ведь вы с Софьей-то Павловной…
- И ни-ни! боже вас сохрани! Софья Павловна, как была, так и осталась… во всех смыслах девица! Разумеется, я в то время на флейте игрывал - ну, Софья Павловна и приглашала меня собственно на предмет аккомпанемента… Однажды точно что, после игры, ручку изволили дать мне поцеловать; однако я так благороден на этот счет был, что тогда же им доложил, что в ихнем звании и милости следует расточать с рассуждением… Нет, уж вы, сделайте милость, и не думайте!
- А как же, однако, помните сцену после бала?.. когда она вас еще с Лизой застала?
- Тут, батенька, я сам кругом виноват был! Забылся-с. Ну, след ли мне был - в чьем доме! в вельможном! - шашни заводить! Само собой, что Софье-то Павловне обидно показалось! Барышня, можно сказать, в страхе божием воспитана была… завсегда у мадам Розье на глазах… и вдруг с ее фрейлиной и возле самых ее апартаментов - такой пассаж! тьфу!
- Скромничаете вы, Алексей Степаныч!
- Чего скромничать! Сам Александр Андреевич впоследствии сознался, что погорячился немного. Ведь он таки женился на Софье-то Павловне, да и как еще доволен-то был! Даже доднесь они мне благодетельствуют, а Софья Павловна и детей у меня всех до единого от купели воспринимала. Как только жене родить срок приходит, так я сейчас и отписываю. И ни разу не случалось, чтоб проманкировала. Приедет, знаете, прифрантится, всех детей (у меня ведь, кроме старших, еще мелюзги пропасть!) перецелует, скажет: а помнишь, Алексей Степаныч, как ты на флейте игрывал? какой ты тогда чудак был! - и новорожденному крестнику непременно двадцать пять полуимпериалов на зубок подарит. А я, не будь прост, сейчас к Юнкеру да внутреннего займа с выигрышами билетец-с! Может быть, когда-нибудь на наше счастие тысчонок двадцать пять - об двухстах-то мы уж не думаем - и выпадет! Да, голубчик, развратили и меня с этими внутренними выигрышами! Сидишь-сидишь, да и вздумаешь: а ну как… тьфу! прости, господи!
- Как же это вы с Павлом Афанасьичем расстались?
- Да что! Как попали они в ту пору под суд…
- Так он и под судом был?
- То-то, что был. В то время к нему в канцелярию Чичиков Павел Иваныч поступил - такая ли продувная бестия! Первым делом, он Павла Афанасьича себе поработил; вторым делом, для Софьи Павловны из таможни какой-то огуречной воды для лица достал. Словом сказать, всех очаровал. Вот однажды и подсунул он Павлу Афанасьичу бумажку (я в то время не мог уж советовать: в загоне был), а тот и подмахнул. Смотрим - ан через три месяца к нам ревизия, а там немного погодя и суд…
- Огорчился, чай, Павел Афанасьич?
- Только две недели и жил после того. А умер-то как! именно только праведники так умирать могут! На последних минутах даже дар прозорливости получил: увидишь, говорит, Алексей Степаныч, что явится человек, который за меня, невинно пострадавшего, злодею Чичикову отомстит! И точно: слышим потом - Гоголь выискался! И как он его, шельму, расписал! Читали, чай?
- Читал-таки. Ну, а вы как после смерти Павла Афанасьича?