Третья сказка про Фиту
Жители вели себя отменно хорошо - и в пять часов пополудни Фита объявил волю, а будочников упразднил навсегда. С пяти часов пополудни у полицейского правления, и на всех перекрестках и у будок - везде стояли вольные.
Жители осенили себя крестным знамением:
- Мать пресвятая, дожили-таки. Глянь-ка: в чуйке стоит! Заместо будошника - в чуйке, а?
И ведь главное что: вольные в чуйках свое дело знали - чисто будочниками родились. В участок тащили, в участке - и в хрюкалку, и под микитки - ну все как надобно. Жители от радости навзрыд плакали:
- Слава тебе, Господи! Довелось: не кто-нибудь, свои бьют - вольные. Стой, братцы, армяк скину: вам этак по спине будет сподручней. Вали, братцы! Та-ак… Слава тебе, Господи!
Друг перед дружкой наперебой жители ломились посидеть в остроге: до того хорошо стало в остроге - просто слов нету. И обыщут тебя, и на замочек запрут, и в глазок заглянут - все свои же, вольные: слава тебе, Господи…
Однако вскорости местов не хватать стало, и пускали в острог жителей только какие попочетней. А прочие у входа ночь напролет дежурили и билеты в острог перекупали у барышников.
Уж это какой же порядок! И предписал Фита:
"Воров и душегубов предписываю выгнать из острога с позором на все четыре стороны".
Воров и душегубов выгнали на все четыре стороны, и желавшие жители помаленьку в остроге разместились.
Стало пусто на улицах - одни вольные в чуйках; как-то оно не того. И опубликовал Фита новый указ:
"Сим строжайше предписывается жителям неуклонная свобода песнопений и шествий в национальных костюмах".
Известно, в новинку - оно трудно. И для облегчения неизвестные люди вручили каждому жителю под расписку текст примерного песнопения. Но жители все-таки стеснялись и прятались по мурьям: темный народ!
Пустил Фита по мурьям вольных в чуйках - вольные убеждали жителей не стесняться, потому нынче - воля, убеждали в загривок и под сусало и наконец убедили.
Вечером - как Пасха… Да что там Пасха!
Повсюду пели специально приглашенные соловьи. По-взводно, в ногу, шли жители в национальных костюмах и около каждого взвода вольные с пушкой. Единогласно и ликующе жители пели, соответственно тексту примерного песнопения:
Славься, славься, наш добрый царь.
Богом нам данный Фита-государь.
А временно исполняющий обязанности Фита раскланивался с балкона.
Ввиду небывалого успеха, жители тут же, у балкона Фиты, под руководством вольных, в единогласном восторге, постановили - ввести ежедневную повзводную свободу песнопений от часу до двух.
В эту ночь Фита первый раз спал спокойно: жители явственно и быстро просвещались.
1917
Последняя сказка про Фиту
А был тоже в городе премудрый аптекарь: человека сделал, да не как мы, грешные, а в стеклянной банке сделал, уж ему ли чего не знать?
И велел Фита аптекаря предоставить.
- Скажи ты мне на милость: и чегой-то мои жители во внеслужебное время скушные ходят?
Глянул в окошко премудрый аптекарь: какие дома с коньками, какие с петушками; какие жители в штанах, какие в юбках.
- Очень просто, - Фите говорит. - Разве это порядок? Надо, чтоб все одинаковое. Вообще.
Так - так-так. Жителей - повзводно да за город всех, на выгон. И в пустом городе - пустили огонь с четырех концов: дотла выело, только плешь черная - да монумент Фите посередке.
Всю ночь пилы пилили, молота стучали. К утру - готово: барак, вроде холерного, длиной семь верст и три четверти, и по бокам - закуточки с номерками. И каждому жителю - бляху медную с номерком и с иголочки - серого сукна униформу.
Как это выстроились все в коридоре - всяк перед своей закуточкой, бляхи на поясах - что жар-птицы, одинаковые все - новые гривеннички. До того хорошо, что уж на что Фита - крепкий, а в носу защекотало, и сказать - ничего не сказал: рукой махнул - и в свою закуточку, N 1. Слава тебе, Господи: все - теперь и помереть можно…
Утром, чем свет, еще и звонок не звонил (по звонку вставали) - а уж в N 1 в дверь стучат:
- Депутаты там к вашей милости, по неотложному делу.
Вышел Фита: четверо в униформе, почтенные такие жители, лысые, пожилые. В пояс Фите.
- Да вы от кого депутаты?
И загалдели почтенные - все четверо разом:
- Это что же такое - никак невозможно - это нешто порядок… От лысых мы, стало быть. Это, стало быть, аптекарь кучерявый ходит, а которые под польку, мы - лысые? Не-ет, никак невозможно…
Подумал Фита - подумал: по кучерявому всех - не по-одинаковать, делать нечего - надо по лысым равнять. И сарацинам рукой махнул. Налетели - набежали с четырех сторон: всех - наголо, и мужеский пол, и женский: все - как колено. А аптекарь премудрый - чудной стал, облизанный, как кот из-под дождичка.
Еще и стричь всех не кончили - опять Фиту требуют, опять депутаты. Вышел Фита смурый: какого еще рожна?
А депутаты:
- Гы-ы! - один в кулак. - Гы-ы! - другой. Мокроно-сые.
- От кого? - буркнул Фита.
- А мы, этта… Гы-ы! К вашей милости мы: от дураков. Гы-ы! Желаем, знычть, чтоб, знычть… всем, то есть, знычть… равномерно…
Туча тучей вернулся Фита в N 1. За аптекарем.
- Слыхал, брат?
- Слыхал… - голосок у аптекаря робкий, голова в ситцевом платочке: от холоду, непривычно стриженому-то.
- Ну, как же нам теперь?
- Да как-как: теперь уж чего же. Назад нельзя.
Перед вечерней молитвой - прочли приказ жителям: быть всем петыми дураками равномерно - с завтрашнего дня.
Ахнули жители, а что будешь делать: супротив начальства разве пойдешь? Книжки умные наспех последний раз сели читать, до самого до вечернего звонка все читали. Со звонком - спать полегли, а утром все встали: петые. Веселье - беда. Локтями друг дружку подталкивают - гы-ы! гы-ы! Только и разговору: сейчас вольные в чуйках корыта с кашей прикатят: каша ячневая.
Прогулялся Фита по коридору - семь верст и три четверти - видит: веселые. Ну, отлегло: теперь-то уж все. Премудрого аптекаря в уголку обнял:
- Ну, брат, за советы спасибо. Век не забуду.
А аптекарь - Фите:
- Гы-ы!
А ведь выходит дело - один остался: одному за всех думать.
И только это Фита заперся в N 1 - думать, как опять в дверь. И уж не стучат, а прямо ломятся, лезут, гамят несудом:
- Э-э, брат, нет, не проведешь! Мы хоть и петые, а тоже, знычть, понимаем! Ты, брат, тоже дурей. А то ишь ты… Не-ет, брат!
Лег Фита на кроватку, заплакал. А делать нечего.
- Уж Бог с вами, ладно. Дайте сроку до завтрева.
Весь день Фита промежду петых толкался и все дурел помаленьку. И к утру - готов, ходит - и: гы-ы!
И зажили счастливо. Нету на свете счастливее петых.
1917
Повести и рассказы
Русь
Бор - дремучий, кондовый, с берлогами медвежьими, с крепким грибным и смоляным духом, с седыми лохматыми мхами. Видал и железные шеломы княжьих дружин, и куколи скитников старой, настоящей веры, и рваные шапки Степановой вольницы, и озябшие султаны наполеоновских французишек. И - мимо, как будто и не было, и снова: синие зимние дни, шорох снеговых ломтей - сверху по сучьям вниз, ядреный морозный треск, дятел долбит; желтые, летние дни, восковые свечки в корявых зеленых руках, прозрачные медовые слезы по заскорузлым крепким стволам, кукушки считают годы.
Но вот в духоте вздулись тучи, багровой трещиной расселось небо, капнуло огнем - и закурился вековой бор, а к утру уже кругом гудят красные языки, шип, свист, треск, вой, полнеба в дыму, солнце - в крови еле видно. И что человечки с лопатами, канавками, ведрами? Нету бора, съело огнем: пни, пепел, зола. Может, распашут тут неоглядные нивы, выколосится небывалая какая-нибудь пшеница и бритые арканзасцы будут прикидывать на ладони тяжелые, как золото, зерна; может, вырастет город - звонкий, бегучий, каменный, хрустальный, железный - и со всего света, через моря и горы, будут, жужжа, слетаться сюда крылатые люди. Но не будет уж бора, синей зимней тишины и золотой летней, и только сказочники, с пестрым узорочьем присловий, расскажут о бывалом, о волках, о медведях, о важных зеленошубых столетних дедах, о Руси.
Как осташковский Нил-Столбенский-Сидящий, жил в этом бору Кустодиев, и, может быть, как к Нилу, все они приходили к нему - всякая тварь, всякое лохматое зверье, злое и ласковое, и обо всем он рассказал - на все времена: для нас, кто пять лет - сто лет - назад еще видел все это своими глазами, и для тех, крылатых, что через сто лет придут дивиться всему этому, как сказке.
Не Петровским аршином отмеренные проспекты - нет: то Петербург, Россия. А тут - Русь, узкие улички, - вверх да вниз, чтоб было где зимой ребятам с гиком кататься на ледяшках, - переулки, тупики, палисадники, заборы, заборы. Замоскворечье со старинными, из дуба розными названьями: с Зацепой, Ордынкою, Балчугом, Шаболовкой, Бабьегородом; подмосковная Коломна с кремлевскими железными воротами, через какие князь Димитрий, благословясь, вышел на Куликово поле; "Владимиров" Ржев, с князь-Дмитриевской и князь-Федоровской стороной, может, и по сей день еще расшибающими друг дружке носы в знаменитых кулачных боях; над зеркальною Волгою - Нижний, с разливанной Макарьевской, с пароходными гонками, с стерлядями, с трактирами; и все поволжские Ярославли, Романовы, Кинешмы, Пучежи - с городским садом, дощатыми тротуарами, с бокастыми приземистыми, вкусными - как просфоры, пятиглавыми церквами; и все черноземные Ельцы, Лебедни - с конскими ярмарками, цыганами, лошадьми маклаками, нумерами для приезжающих, странниками, прозорливцами.