На этом и кончилась церемония. Воеводы встали со своих мест и вместе с Разиным пошли осмотреть пушки и пленных.
- Да неужто тут и все пушки? - удивился князь Прозоровский, увидя всего двадцать одну пушку.
- По моему взгляду, до сорока пушек было, - сказал Львов.
Разин нахмурился и взглянул на воевод исподлобья.
- Всех пушек отдать не можно, - ответил он угрюмо, - как пойдем по степи от Царицына до Паншина, пушки и нам нужны станут. Всякий народ там гуляет. В Паншин прибудем и пушки отошлем!
Воеводы переглянулись, но они стояли в тесном кругу казаков и промолчали.
- А что же служилых людей не отпустили?
- А нешто мы их держим. Пущай идут. А неволить не можем!
Кругом послышался сдержанный смех.
- Вы вот все меня спрашиваете, а небось выкупа за Сехамбета я еще не получил, а молодцы с меня спросят! - резко заговорил Разин. - А ты, князь, мне еще слово давал!
Князь Львов вспыхнул:
- Мухамед тута и тебе казну принес. Можешь не опасаться!
- Ну, будет! - примирительно произнес князь Прозоровский. - Ты вот что! - обратился он к Разину. - Отбери молодцов, что к тебе ближе, да идите ко мне на пир честной. Всем надо пир справить!
Разин поясно поклонился князю:
- Спасибо за честь! А вы, князья-воеводы, не откажитесь на скудном подарочке нашем. Челом бьем вам!
Лица воевод просветлели. Казаки стали подносить им дорогие ткани персидские, оружие в окладах, халаты, шали и седла.
- И вы, милые, подходите! - крикнул весело Разин стоящим поодаль дьякам и подьячим и наделяя кого куском материи, кого саблей, кого халатом.
- А и награбили, удалые молодчики! - добродушно уже усмехаясь, говорил Прозоровский.
- Всего было! - ответил Разин.
День окончился пированием у князя Прозоровского. Воеводы напились с Разиным, хлопали его по плечу и говорили:
- Пошалил, Степан Тимофеевич, и будет! Теперь царю правь, а мы за тебя во как царю отпишем!
- Спасибо на добром слове. Мы все хотим честью, - отвечал Разин, - надоело разбойство это. Казна есть! А мы царю-батюшке всегды прямили. Теперь ему островами поклонимся, что на море взяли.
- Так, Степан Тимофеевич, так!
- Здоровье царя-батюшки!
- Теперь ты ко мне на пир! Мой черед, - лепетал князь Львов.
- К нам, на струги, милости просим! - отвечал Разин.
А тем временем по всей Астрахани рассыпались удалые казаки, наполнив царевы кабаки и тайные рапады. Не считая, они сыпали из карманов деньги, братались с мещанами, посадскими и стрельцами, и скоро пьяное веселье разлилось по всем улицам и площади.
- Гуляй, казацкая душа! - орал пьяный казак, обхватив за шеи двух посадских. - У нас, братики, так: пей, пока ноги держат! Заливай! Грицько, ты куда, вражий сын?
- А туточко, бают, девчины есть! - ответил на бегу другой казак.
- А и мы ж з ним!
На базаре у канавы, распивая огромную баклагу, стрелец говорил с казаком:
- И пойду я к вам. Ей-Богу, пойду! Здесь что. Жрешь толокно, денег не дают, а службу неси. Ну их!
- Пожди трохи, - отвечал казак, - мы еще с батькой назад придем, тогда иди!
- И пойду! Вот тебе крест!
- Тогда и иди! - твердил казак.
Уже небо вызвездило и месяц поднялся, когда казаки вернулись на свои струги. Пьяного Стеньку внесли на его "Сокола" и под дружные удары весел отчалили от пристани.
- До завтра, молодцы! - кричали им с берега.
- Да завтра! - отвечали казаки.
Струги тихо поплыли по озаренной луною реке, и скоро среди ночной тишины до города донеслась дружно подхваченная песня:
У нас-то было, братцы, на тихом Дону,
Породился удал добрый молодец,
По имени Степан Тимофеевич;
Во казачий круг Степанушка не хаживал,
Он с нами, казаками, думу не думывал;
Ходил гулял Степанушка во царев кабак;
Он думал крепку думушку с голытьбою:
"Судари мои, братцы, голь казацкая!
Поедем мы, братцы, на сине море гулять,
Разобьем, братцы, басурмански корабли,
Возьмем мы казны сколько надобно…"
Песня росла, ширилась, а потом стала доноситься глуше и глуше и замерла… Полупьяный народ стоял на берегу словно зачарованный. Песня взволновала всех; в ней слышались воля, молодечество, бесшабашная удаль.
Сидят все словно в остроге, прикрепленные к дому, к лавке, к молодой жене, а те соколы - никого не знают. Весь свет для них!..
- Эх, и житье привольное! - громко выкрикнул пьяный ярыжка, и в толпе ответили ему сочувственным вздохом.
IV
Астрахань словно захмелела, так закружили ее казаки. С раннего утра приезжали они в город, привозили с собою награбленное добро и продавали его на базаре, с пьяных глаз отдавая за ту цену, которую давали им хитрые купцы.
Дорогие персидские ткани, ковры и шали; золотые, серебряные цепи, ковши и кубки; камнями усыпанные чепраки и седла, ружья, пистолеты, кинжалы и сабли - все продавали казаки охочим людям, и на базаре с утра уже толпился народ.
Нередко в толпе показывался и сам Стенька Разин; вокруг него тотчас собирались нищие и кричали:
- Батюшка, помоги! Батюшка, милостивец, не оставь!
И Разин бросал в их толпу горстями серебро и золото.
- Здравствуй, батюшка! - кричали ему в следующий день встречные ярыжки, пьяницы, голь кабацкая и падали ему в ноги…
До полдня шла торговля, а там распродавшие добро свое казаки шли по кабакам и начиналась гульба до вечерней темноты.
Высыпала на улицы голь кабацкая, холостые мещане и посадские, стрельцы и ярыжки, и стон стоял по городу от пьяного веселья. Мирные жители прятались по домам, запирали дубовые калитки, задвигали окна ставнями и испуганно крестились при каждом крике.
- Пей за здоровье батюшки нашего, Степана Тимофеевича! Пей, собачий сын! - орал казак, поймав на улице испуганного дьяка.
- Не могу, милостивец! С ног упаду! - молил дьяк.
- Пей! Не то с чаркой в глотку забью! - кричал казак, и испуганный дьяк тянул неволей водку.
- А то: не могу! - уже добродушно смеялся казак и шел, пошатываясь, дальше.
На площади составлялся круг. Откуда-то брались запрещенные скоморохи, гудела волынка, сопели, и казаки плясали, выбивая ногами частую дробь.
Воеводы словно показывали пример черни.
То у них по очереди пировал Стенька Разин с казаками, то они шли к нему на струг и каждый раз возвращались с дорогими подарками, которыми оделял их щедрый Разин.
Может, потому и были так снисходительны к нему корыстные воеводы. Почти ни в чем не решались они перечить Разину, и даже не посмели отобрать у него царских аргамаков, а не то что награбленный у Мухамеда товар или лишнюю пушку.
Наступал вечер, теплый, летний, южный. Стенька Разин со своими любимыми есаулами, Ивашкой Хохловым да Ваською Усом, садились на струг под пышный балдахин, на богатые ковры и подушки, а прочие казаки на весла, и медленно плыли к своему стану, часто чтобы вновь бражничать.
Стенька Разин был истый казак своего времени, для которого пьянство составляло как бы культ. Созвав есаулов своих, он нередко до зари продолжал брашну.
Но в промежутках этого сплошного пьянства и Стенька Разин, и воеводы думали о деле.
- Чего это они, вражьи дети, держат нас столько, - говорили иногда есаулы, - мотри, худо бы не было!
- С нами-то? - удивлялся Разин. - Али они белены объелись. Небось воеводы у меня во где! - и он показывал свой сжатый кулак. - Куда хочу, туда верчу!
- Ты, атамане, им всех стругов-то не отдавай, - сказал однажды ему Васька Ус, - неровно нам занадобятся.
- Тоже нашел дурака! - отвечал ему Разин. - Я для себя девять стругов оставил, так и князю сказал: этих тебе и не видеть. Да нешто "Сокола" я отдам кому?
- То-то! - успокоился Ус.
А воеводы в свою очередь торопили мастеров с изготовлением легких речных стругов, на которых хотели отправить приятных, но и опасных гостей.
- Загостятся тут, еще беды не оберешься, - озабоченно говорил князь Прозоровский.
- И то, - соглашался князь Львов, - намедни на майдане кабак разбили. Пропьют все, грабить станут.
- На стрельцов плохая надежда!
- И не говори! - князь Львов махнул рукою и, понизив голос, сказал: - Крикни Стенька, и сейчас они все к нему.
- То-то! Скорей бы уж от них!..
Митрополит Иосиф дважды звал к себе воевод и говорил им с укором:
- Доколе еще у нас сия мерзость продлится? Пьянство, блуд, скоморошьи песни! Лики человечьи утратили!
- Пожди, отче, малость. И то спешим! - отвечали они и шли на берег торопить мастеров, которые и без того старались. С раннего утра до позднего вечера стучали топоры, визжали пилы и друг за другом струги спускались на реку и тихо качались на волнах у буя.
Наконец князь Львов пришел к Прозоровскому и весело сказал:
- Ну, княже, все изготовлено! Хоть завтра в путь!
- Вот и ладно! Завтра не завтра, а снаряжать можно начать, - ответил Прозоровский и продолжал: - Недужится мне что-то сегодня. Съезди ты к ним в стан, княже, да скажи, чтобы грузиться начали. А там и с Богом!
- Я что же? Хоть сейчас!
- И с Богом, князь!
Львов спустился к пристани и на легком струге направился к казацкому стану. Не раз и один, и вдвоем с Прозоровским, и с казаками совершал он эту поездку и всегда, возвращаясь, и пьян был, и подарки вез. И теперь он ехал, посмеиваясь себе в бороду в предвкушении всех удовольствий.
- К атаманскому стругу правь! - приказал он гребцам, когда они подъехали к стану.