- Всё шло у нас хорошо и со скотиной, и с торгом, - печальным голосом рассказывал Михаил Гулый, - но с нашим дорогим Семёном приключилась беда. Покупая рыбу, мы решили немного подмагарычить донских продавцов. Я, признаюсь, выцедил тогда, наверное, полкварты горилки - и ничего. А Сонько - немного, чарку-другую. И надо же… скрутила его будто болезнь живота. Враз посинел, весь скорчился и отдал богу душу… - Рассказывая, Гулый то и дело поднимал к небу глаза, крестился, шептал молитву, казалось, плакал, затем склонил голову и замер в печали.
Выслушав Гулого, чумаки долго стояли понурые, опечаленные, а потом, не сказав ни слова, начали расходиться к своим возам.
Здесь что-то не так. Он, не так! - подходя к Головатому, проговорил старый понизовец Свирид Свербляк. - Семёна Сонько, бывало, и полштофом с ног не собьёшь, а тут вдруг завял от маленькой чарки.
- Была она, наверное, не простая, а с зельем… - высказал свою догадку Гордей.
- Конечно, была не простая…
- Дознаемся!.. - сказал Головатый и заспешил к атаманскому возу.
Передышка тех, кто приехал, была короткая. Попасли волов, осмотрели возы, подмазали оси - и готово. Огромный, версты в две длиною, обоз с углём, рыбою и ещё с чем-то, старательно упакованным на дне возов, двинулся на запад.
Последними от глубокого обрыва отходили Савка и Данило. Кузнец решил поехать с чумаками, проведать родной край - село над Волчьей, погостить там, а потом с Савкой, а может быть, и с его матерью, старой Васелиной, возвратиться снова в хутор Зелёный.
Взволнованные, они в последний раз окинули взглядом далёкие, будто затуманенные очертания хутора Зелёного, синеватый горизонт, чёрные норы, где добывали земляной уголь, всё вокруг в степи памятное, родное.
- Счастливой дороги! - проговорил растроганно, тихо Данило.
- Счастливой! - повторил за ним Савка. И оба они поспешили присоединиться к чумацкой компании.
Прошла уже неделя, как обоз отъехал от тернового бугра. Чумаки пересекали долины и балки, мелкие, а то и совсем высохшие речушки, а степь всё так же стелилась перед ними, целинная и бескрайняя. Возы катили ровной дорогою, волы шли размеренно, без напряжения, и чумакам не надо было их подгонять - гейкать и щёлкать кнутами. Они могли пока подремать или перекинуться словом-другим с товарищами, а то и тихо затянуть песню - послать над необозримым простором свою радость или тоску.
Вокруг было тихо, дремотно.
И вдруг тишина нарушилась: послышался чей-то крик, громыхнул выстрел. Обоз остановился. На переднем возу поднялся атаман и начал подавать знак, чтобы чумаки ставили возы в тесный круг. Такое же указание передавал и Головатый.
Вдоль обоза промчались конные дозорные. Одни предупреждали:
- Татары!..
Другие призывно кричали:
- К оружию!..
- К оружию!..
С севера неровным широким полукругом взвивалась в небо, словно тучевая завеса, седая пыль. Впереди неё мчали, припав к гривам, на низкорослых прытких лошадях всадники.
Гул, топот, пронзительные выкрики нарастали.
Сдвинуть в круг все возы чумаки не успели. Несколько мажар в упряжке с волами так и остались на дороге.
Чумаки залегли за возами, между колёсами, вместо земляного вала насыпали уголь, щели заткнули скомканными ряднами, тулупами, свитками - всем, что было под рукой и могло защищать.
Оставив лошадей без присмотра, спешившиеся дозорные тоже залегли под возами.
Ордынцы, приблизившись, замедлили бег, давая передышку лошадям, а потом, дико крича, размахивая мечами, кинжалами и пиками, ринулись на лагерь.
Из-под возов громыхнули гаковницы, пистоли. Несколько всадников упало на землю. Но это не остановило нападающих. Со стороны ордынцев тоже раздались выстрелы, полетели стрелы.
- Вожака…
- Атамана…
- Убили! - кружило глухое, тревожное, передавалось от одного чумака к другому.
Мартын сидел на корточках, держа на коленях пистоль. Он, казалось, был чем-то удивлён и хотел что-то сказать. Но вдруг пистоль выпал из его рук, и Мартын рухнул навзничь. Из его виска тонкой струйкой хлынула кровь, оросила рассыпанный уголь и запеклась на нём.
Чумаки отнесли Цеповяза в укрытие, сделанное из угольных глыб и мешков с рыбою. Потом туда же положили ещё одного убитого каменчанина…
- Из гаковннц бить только тем, кто может хорошо стрелять! - приказал Гордей. - Пистоли же пускать в дело, когда приблизятся!..
- Целься!
- Целься!
- Пики, ножи готовьте! - раздавалось со всех сторон.
Спокойный голос Головатого, его выдержка сплачивали, поддерживали чумаков, вселяли в них надежду отбиться от ордынцев, выстоять хотя бы до ночи: может быть, когда совсем стемнеет, татары отхлынут, и они сумеют выбраться в Степь, улизнуть от врагов.
Осада продолжалась. Ордынцы то гарцевали на недосягаемом для чумацких пуль расстоянии, то приближались, размахивая мечами, а некоторые рыскали около оставленных на дороге возов.
Татар становилось всё больше и больше. Горизонт на севере совсем заволокло пылью, она густела, надвигалась - вот-вот накроет лагерь. А что же там, за этой пыльной завесой?..
Чумаки отнесли в укрытие ещё двоих каменчан и одного понизовца.
- Если ордынцы подступят к лагерю, - сказал спокойно Гордей, - то будем биться ножами и ятаганами.
- Будем биться!
- Не дадимся! - закричали чумаки.
Татары, истошно вопя, снова ринулись на лагерь.
- Попрощаемся, братья!
- Попрощаемся!
- В пики! В ножи! - заглушил голоса чумаков резкий крик Головатого.
В глубине степи, на юге, за оврагом, на высокой ноте прокатился какой-то рёв, словно внезапно заиграли трубы или загрохотали барабаны. Ордынцы сразу же остановились, смешались, а потом, поспешно подобрав убитых и раненых, повернули назад.
Татары, удаляясь от чумацкого лагеря, казалось, двигались бесконечным потоком, и у каждого из них было по две-три лошади, навьюченные, словно верблюды, награбленным добром.
Вскоре следом за татарами помчались отряды всадников. Это были, как выяснилось позже, бахмутские дозорные, воины из гарнизона соляного городка Тора и стража из Святогорского монастыря на Северском Донце.
…Под вечер на том самом месте, около дороги, где происходил бой, чумаки принялись копать глубокую и широкую могилу, в которой будут вечно отдыхать их товарищи.
Вырыв могилу, они начали из-под окрестных дубков, гледа и ежевики носить сюда шапками рыхлую, влажную землю. Рост нового холма прекратился только с заходом солнца.
Постепенно жизнь в лагере вошла в свою обычную колею: чумаки приводили себя в порядок, осматривали возы, пасли скотину, выставляли дозоры. Пришлось снова нагружать возы углём, это была трудная, хлопотная работа. Да что поделаешь. Только костров в этот вечер не разводили.
В немой скорби укладывались чумаки на ночь около свежей могилы: не переговаривались, не пели песен. Все были словно окаменелые.
Плыла тёмная холодная ночь. Обходя лагерь, проверяя внимательность дозорных, Головатый увидел, как неподалёку от дороги, в кустах, блеснул вроде бы какой-то огонёк. Он насторожился и неслышно подошёл к густому терновому кусту. Прислушался. До его слуха донёсся приглушённый разговор:
- У наших потерь немного… Ордынцы угнали с собой шесть лошадей, и погибло четыре Саливоновых вола…
- Кислиев только один. Тот, что ходил в паре с однорогим, половым…
- Расскажем, как было, поверит…
- Поверит, татары ведь оставили метку.
- Да ещё какую…
Страшная догадка закралась в душу Гордея. Он готов был тут же броситься, дознаться, кто ведёт такой разговор, но сдержал себя и начал отходить с намерением подойти к кусту с другой стороны и накрыть собеседников будто случайно.
Но не удалось.
- Кто-то приближается, - послышалось предостерегающее, и из-за куста вышли Михаил Гулый и Карп Гунька. Увидев Гордея, они подошли к нему.
- Калякаем себе про то про сё, - проговорил Михаил, позёвывая. - А оно клонит ко сну.
- Но караулим как следует, - добавил Карп.
- Это хорошо, - кивнул Гордей и пошагал дальше. Он не слышал, как Гулый выругался ему вдогонку, а Карп тихо сказал:
- И откуда он, дьявол, взялся? Подходил очень тихо. Мог бы и услышать. Надо проследить, проверить.
- Проследим, Карп. Не убежит, - зло сплюнул Гулый и, корчась от сдержанного хохота, добавил: - Благодетель, низкая чернь, Зайда проклятый!..
В ту ночь Головатый не спал. Он, словно лунатик, кружил и кружил степью и не мог успокоиться. "Как же это всё произошло? - ломал голову Гордей. - Как же я прозевал?.. Значит, эти двое - приспешники Саливона?.. - Он скрипел от злости зубами и готов был кричать на всю степь: - Смотрите! Вот он, дурак! Битый, но недобитый. Видите, кому он везёт этот камень?.. Саливону! Видите?.. Но ведь можно везти и не довезти, - осенила вдруг Гордея спасительная мысль. - Да! Можно не довезти!.. Интересно, сколько же Кислиевых возов?.. Каменчанские возы известны. А остальные, значит, понизовцев и Саливона? Так сколько же именно его?.."
На рассвете чумаки начали готовиться в путь. Развитые мажары разгрузили. Всё добро, что было на них, - уголь, рыбу и соль - переложили на неповреждённые возы. Освободившиеся волы - две пары - должны были идти как запасные.
Когда сборы были закончены, чумаки собрались около могилы. Они сияли шапки и упали на колени, низко склонив в скорби головы.
- Прощайте, друзья-побратимы! - медленно, взволнованно сказал Гордей. - Мы вовек не забудем вас!
- Прощайте!